Я с удивлением обнаружил, что здесь нет никого одетого так, как я. Все люди в военной форме или в штатском, и с замирающим сердцем подумал, что сейчас меня поймают за локти и спросят, как здесь оказался. Стараясь шагать уверенно и непринужденно, я приблизился к стойке справочной и громко спросил:

— Девушка, где тут у вас восемнадцатый блок?

И тут увидел через стекло недоуменную физиономию пожилого усатого мужчины. Он нахмурился, а я почувствовал жжение в щеках. Мне хотелось провалиться сквозь землю.

— Новенький? — спросил он.

Я кивнул.

— На лифте, третий этаж и налево. Спросишь там.

— Спасибо, — с облегчением ответил я и, лишь оказавшись у лифта, вспомнил, что хотел узнать о местонахождении начальника госпиталя.

Ничего, подумал я оптимистично, найду Корда и расскажу ему. Мой брат точно знает, что делать в любой ситуации.

От радости, что скоро увижу Корда, я забыл обо всем. Стыдно сказать, но рядом с ним чувствовал себя глупым мальчишкой, доверяя брату все-все свои тайны и тревоги, перекладывая на его сильные плечи заботы и проблемы. Он не просто брат, Корд — мой самый дорогой, верный друг.

Я вышел из лифта и оказался в большом холле, к счастью, не таком многолюдном. У дверей, дожидаясь кабины, стояла молоденькая медсестра. Очень хорошенькая, темноглазая, из-под шапочки выбиваются кудряшки. Я сделал шаг навстречу, улыбнулся, и меня вдруг повело в сторону. Лицо девушки размазалось перед глазами, превратилось в уродливую гримасу. Ухватился за стену, пытаясь отдышаться. В голове понемногу прояснялось. Что это со мной? От голода закружилась голова? Интересно, здесь есть буфет?

Девушка вошла в лифт. Попробовал шагнуть, но колени подогнулись, и я рухнул на стерильно-белый госпитальный пол. Кто-то кинулся ко мне, ухватил за подмышки и потащил. Кружащееся надо мной лицо расплывалось в белесое пятно, в ушах шумело. Я видел шевелящиеся губы, но расслышать слова сквозь монотонный гул не мог. Да что же это? Откуда взялась эта непонятная слабость и дурнота? Мне в лицо ткнули какую-то штуку, я судорожно вздохнул и почувствовал немыслимое облегчение. Черты склонившегося надо мной человека приобрели четкость, и сквозь шум в ушах пробился встревоженный голос:

— Полегчало? Ну и напугал ты нас, парень!

Это была пожилая женщина, строгая, судя по морщинам вокруг плотно сжатых губ. Разглядев нормальное человеческое лицо, я облегченно прикрыл глаза. Неужели мне, как чахоточной барышне, стало дурно от голода? Хорошо, что Корд не видел этого, я не пережил бы позора.

— Ладно, отдыхай, — вздохнув, разрешила женщина-врач, — потом разберемся, кто такой и как сюда попал.

Я остался лежать с закрытыми глазами. Пусть думают, что сплю, пока не придумаю, что отвечать на вопросы.

С кислородной маской дышать на удивление хорошо, воздух в закрытом госпитале особый, разреженный, как в горах, и продезинфицированный чем-то вдобавок. Зато через маску подавался увлажненный кислород, сладкий, как воздух в поместье под Оримой.

Из-под ресниц я наблюдал за женщиной. На ней был черно-зеленый костюм медицинской службы империи, она сидела за столом перед мониторами и что-то негромко говорила в микрофон. Я решил, что она — диспетчер, но вдруг кто-то распахнул дверь и по-военному доложил:

— Полковник Кромвер, прибыли раненные с лучевым поражением. Двое в тяжелом состоянии.

— Вторая и четвертая операционные готовы, — спокойно ответила женщина, — места для всех пострадавших в лучевом отделении.

Дверь захлопнулась. Я остался в замешательстве. Значит, эта Кромвер — начальник восемнадцатого отсека, она наблюдает за эвакуацией раненных и руководит размещением по отделениям. И раз эта женщина обладает властью, можно рассказать ей о случае при погрузке и попросить провести к Корду. Я собрался с духом и уже поднял руку освободиться от маски, как Кромвер удивленно выругалась. Все мониторы перед ней разом погасли.

— Дежурный, дежурный, — громко сказала она в микрофон, — что за безобразие у вас там?

Никто ей не ответил. Я видел напряженную чуть подрагивающую спину полковника Кромвер, голос ее звенел в спертом воздухе:

— Станция! Вызывает отсек восемнадцать! Станция, отвечайте!

Я не знал, что мне делать. Похоже, я единственный на борту госпиталя уже догадался о причине молчания в эфире. Господи, мне надо скорее найти Корда!

Полковник Кромвер вдруг вскочила, лицо ее жутко перекосилось, как будто стекло на шею; щеки, углы глаз, рта — опустились вниз. В расширенных зрачках застыл животный страх. Одним прыжком женщина пересекла комнату и вцепилась в мою кислородную маску обеими руками. Я прижал что было силы пластиковую штуку к лицу, отползая от Кромвер. Она навалилась на меня, я брыкался в битве за маску. Еще не понимая в чем дело, только инстинктивно почуяв, что от нее зависит моя жизнь. Скрюченные пальцы женщины тянулись к моей шее, из кривого рта тянулась нитка слюны. Я отпихнул ее ногой, и полковник Кромвер кулем повалилась на пол.

Унимая колотящееся сердце, я сел на кушетке и прислушался. Царила полная тишина. Ненормальная, парализующая. Страшная. Корд… Я так и не узнал, где его искать.

И как мне теперь идти на поиски? Когда воздух, отвратительный воздух летающего госпиталя, пропитался какой-то смертельной дрянью. Иначе, зачем было отбирать у меня маску с кислородом. Но сидеть на месте нельзя, рано или поздно кислород закончится, а брат, возможно, где-то задыхается ядовитой гадостью. Вдруг среди тишины отчетливо прозвучал топот каблуков по кристаллоиду коридорной плитки. Я откинулся на спину и прикрыл глаза. Дверь осторожно приоткрылась и вошла, судя по фигуре, молодая женщина в костюме имперского десанта, шлем скрывал ее лицо, а нижняя часть закрывалась ионным респиратором. Вошедшая преспокойно перевернула лежащую на полу хозяйку кабинета и ловко обыскала. Я все для себя решил и ждал лишь удобного момента. Когда она склонила голову над Кромвер, моя пятка обрушилась ей на незащищенную шею. Этому удару меня научил Корд, уверяя, что однажды мне непременно пригодится это знание. Брат, как всегда, был прав. Брат!

Лихорадочно трясущимися руками я сдирал с распростертой девицы комбинезон и шлем, натягивал на себя. Дышать в респираторе было тяжелее, в воздухе витал запах гари и чего-то металлического. Костюм пришелся почти впору, только чуть узок в плечах, я с удовольствием подсоединил шлем к батарее костюма и оглянулся на лежащих на полу женщин. Полковник Кромвер дышала, тяжко, с хрипами, но, похоже, яд в воздухе не оказывал смертельного действия. Я поднес к ее лицу кислородную маску в надежде, что женщина все же не умрет.

Девица, с которой я снял костюм, была мертва. Она лежала в белых трусиках и майке, с небольшой торчащей грудкой и казалась трогательной и беззащитной жертвой. В сердце шевельнулось мучительное раскаяние. Что, если я ошибся! Но тут увидел ее глаза. Уставившиеся в потолок, остекленевшие глаза были алыми, и зрачок рассекал их вдоль, будто у дикого зверя. Тошнота подкатила к горлу, я выскочил в коридор и лишь тогда перевел дух.

В коридоре было пусто и тихо. Я заметался по площадке перед лифтом, отыскивая нужный указатель на стенде. Насколько помню, мне нужна хирургия. Вот, второй коридор направо. Дверь из простого белого стеклопластика, за ней длинный ряд прозрачных створок — операционные. И кругом люди — скорченные фигуры на стерильном полу. Я помчался по коридору, перескакивая через лежащих, заглядывая в боксы и боясь узнать в беспамятных или мертвых людях своего брата. С облегчением окидывал взглядом чужие, искаженные ужасом и мукой лица, и бежал дальше, дальше… Еще один бокс и еще. Корда нигде нет, ни живого, ни мертвого. Может быть, девушка в справочной ошиблась, и брата тут нет и не было? Пусть его тут не будет, пусть его не будет, Господи, пожалуйста!

Я влетел в палату интенсивной терапии и замер с колотящимся сердцем. Среди гудящих приборов, опутанный трубками и датчиками, лежал мой брат. Я глухо застонал и слезы под линзами сканера заполнили мои глаза. Медленно, будто боясь разбудить, приблизился. Корд лежал с закрытыми глазами, аппарат искусственной вентиляции легких мерно вкачивал воздух в его перетянутую бинтами грудь. Джерри Мейсон обманул меня, подумал я горько, брат серьезно ранен, вон какой бледный лежит, под глазами круги. Я растерянно погладил его руку, лежащую поверх простынки. Стоял, кусая губы, чтобы не разреветься, потому что не знал, что делать дальше. Корд — вот он, живой и даже не отравленный ядовитым газом, но как выбраться с ним вместе с госпитальной громады, ставшей нам ловушкой?