Но даже такой ход не поколебал решимости мэра города Рэймонда Паннуи продолжать выступать на стороне законной власти. Ни пережить блокаду, ни рассеять войска Брутуса у него и основательно потрёпанной союзной армии сил не было — а у столичной ставки, соответственно, не было возможности прислать подкрепление, — поэтому нужно было бить нестандартным оружием. Предоставление автономии, даже несмотря на возможные последствия, должно было стать наилучшим выходом. Оставалось передать приказ из рук в руки, прежде пробравшись к Семере-2 через блокаду из брутусовских войск, и прийти не меньше чем официальной делегацией, главой которой вполне логично был назначен Домино, прежде правопреемник доминировавшего на Севере аурисского клана (который, в отличие от Мйоте, водил с Паннуи и его помощниками тёплую дружбу), а сейчас второй человек после президента Генштаба и бывшей МД. Цезарь шёл с ним в качестве силовой поддержки, Киллиан — для настройки вещания на всю вражескую армию, понемногу собирающуюся в окрестностях Семере, Адамас же был волен заниматься чем угодно — главное, как сказал ему Домино, не мешаться под ногами.

Однако сначала, само собой, нужно было добраться до северной столицы. Военный вертолёт приземлился на площадке самого близкого к Центральному Северу пограничного поста слияния — дальше лежали уже дикие земли с разбросанными по ним островками разрозненных атрафламмовских войск, в силу малочисленности вынужденных соблюдать установленные слиянием границы. В одной из построек поста прибывшие вместе с делегацией маскировщики за час с небольшим превратили всех четверых в «подранков»: «командиру» Цезарю организовали сломанную руку — если что, он отлично управился бы и одной, — Домино должен был прихрамывать на неопорную ногу, Киллиану и вовсе «выбило глаз», и на пол-лица его из-под грязной повязки красовался оплывающий синяк. Адамас, вынужденный тщательно прятать протезы, по которым его узнала бы любая собака, стал в их компании самым тяжёлым раненым — с окровавленной, в несколько слоёв замотанной бинтами головой, — обречённым большую часть пути провести на плечах у Киллиана. До наступления крайнего случая он мог довольствоваться лишь слухом, но, если учесть, чем он в основном занимался недавно при Стиане, это было даже на руку.

В Семере же, расположенном от Семере-2 в нескольких километрах, необходимо было отыскать вход в подземные туннели — это были технические помещения главной северной реки, забранной в своё время в каменные берега. Тайный ход вёл непосредственно в здание главной водоочистительной станции закрытого города, был известен крайне ограниченному числу людей, и потому основной сложностью путешествия было добраться до него по занятым вражеским войском улицам Семере незамеченными.

Когда с маскировкой было покончено, в степях уже близилось время к сумеркам — по расчётам, как раз к темноте группа диверсантов должна была добраться до Семере. Примерно час они шли по пересечённой местности, потом Домино вывел всех на разбитую асфальтированную дорогу, ранее — главный путь сообщения между Великой равниной и Севером. Почти сразу их взяла на борт одна из следующих в Семере грузовых машин — их шла целая вереница, изредка перемежаемая броневиками, но на борту каждой машины было больше людей, чем оружия. И раненые среди них преобладали.

Ещё через час грузовик прибыл на первую линию полевых госпиталей, ближайшую к городу, где должны были помогать пострадавшим, получившим наиболее тяжёлые ранения. Киллиан с Адамасом, притворившимся совсем замученным солдатом в полуобморочном состоянии, выбрался последним, и, не успел тот окунуться в знакомую атмосферу полевого военного лагеря, как совсем близко от них раздался возмущённый голос:

— То есть как — не пускают?!

Кто-то вполголоса неразборчиво ответил, и первый говорящий громко перебил его:

— И когда будут? Утром?.. Следующим днём?! Они там с ума посходили? Им надо, что ли, пол-армии трупов? У меня другу ногу оторвало!

Завязалась перебранка: похоже, второй говорящий уже устал объяснять всем прибывающим раненым одно и то же. Киллиан шепнул Адамасу:

— До ночи явно придётся посидеть со страждущими. Семере охраняется, вход только по пропускам. Домино уже подал знак, что мы присоединяемся к одному из костров.

— Сразу видно, что Брутусу плевать на собственную армию, — презрительно отозвался Адамас. — Но ничего удивительного: вряд ли ему нравится ходить под Марком…

— Ну, тебе лучше знать. А теперь молчи, приближаемся к людям.

Спереди нарастала уже другая разноголосица — это Цезаря и Домино встречали солдаты, собравшиеся на одном из лагерных пятачков у огромного костра. Киллиан сгрузил Адамаса в какой-то угол, и тот, чуть сдвинув с левого глаза повязку и одновременно прикрывая его якобы положенной на больную голову рукой, стал наблюдать за происходящим.

Члены группы Адамаса сидели спиной к нему в шаге, на разномастных, тёмных и светлых, камнях — такие же окольцовывали кострище. Вкруг огня расселись и разлеглись потрёпанные войной солдаты всех возрастов в уже настолько запылённой форме, что было невозможно сказать, кто к какой организации относится. Лица у них по большей части были злые и недовольные, лишь у двоих Адамас вместо злости увидел смертельную усталость и, вместе с ней, смирение.

— Вконец он там офонарел, преемник этот азатовский! — громко возмущалась девушка-кейера, судя по голосу, та самая, которую было слышно в лагере, как только их грузовик выпустил пассажиров. — Азат так к своим солдатам никогда не относился! Тоже мне — преемник! Захватчик — вот он кто! Небось он же его и убил!..

— А что вообще происходит? — мягко спросил Домино. Сидящий рядом с кейерой рейтер в неожиданно тёмном камуфляже — очевидно, с горной ставки — положил ей руку на плечо, прося утихнуть, и размеренно ответил, каждым звуком сообщая свою неприязнь к новой власти:

— С тех пор как здесь образовалась блокада, сюда все войска стекаются. У Брутуса именно тут основные силы — и ресурсы. Там — почти ничего не осталось. Соответственно, все пострадавшие в боях, кто может, тоже идут сюда за помощью. А он выставил часовых вокруг Семере, закрыв и его, и главный госпиталь. Город небольшой, это вполне реально. И теперь раненых пускают, только если засевшие в нём офицеры разрешат нарушить их уединение.

— Подорвала бы с удовольствием каждого! — опять завелась кейера, лихо тряхнув короткими волосами, отсвечивающими золотом в отблесках огня, и очень напомнив этим Адамасу Сати. — Вы слышали, что он в городах-побратимах творил, нет? Оплот Азата, сердце Севера — а его бойцы прошлись по улицам как саранча! Либо в ножки «освободителям» падаешь, либо твоей головой украшают дверь твоей же квартиры! А брошенные дома они специально разгромили, сказали: «Чтоб возвращаться было некуда всем сбежавшим крысам!» Мародёры чёртовы!

Она задохнулась — и вдруг, единым всплеском закрыв лицо руками, глухо заплакала. Рейтер прижал её к себе, опасно щурясь.

— Да, беспредел, — тихо и с ненавистью проговорил он. — Из огня да в полымя. Так же при Зебастиане было, я, правда, тогда был ещё подростком, но общее это состояние страха и до меня дошло. Азат просто власть взял, говорил: «Почему Севером должны управлять ГШР с МД, когда мы и сами отлично справляемся?» А этот только всех запугивает. Против него и слово боятся сказать. И вот эта блокада сразу двух важнейших городов — не запугивание ли?

— Извините, я вас прерву, — Цезарь поднялся бесшумно, под непонимающими взглядами обошёл костёр и скрылся за нагромождениями близко стоящих ящиков и коробок с неизвестным содержимым. Кейера даже перестала плакать — опустила руки, прислушиваясь вместе со всеми к странным звукам, доносящимся из-за ящиков. Но подозрение на её жестковатом для девушки лице оформиться не успело: Цезарь вышел и почти сразу к самому костру, в прореху в кругу сидящих швырнул носом вперёд молодого солдата-хетта со связанными за спиной руками. Хетт, под глазом которого наливался фингал, с ужасом уставился на пляшущее в нескольких сантиметрах от него пламя.