– Служили два товарища, – начал генерал, – один был боевым лётчиком-истребителем, а второй – техником-лейтенантом.

Жён привезли в городок, воевать пошли в некоторые районы. Доходят слухи до жён. «Мой уже капитаном стал», – говорит жена боевого лётчика-истребителя. «А мой всё ещё техник-лейтенант», – отвечает ей вторая женщина.

Прошло ещё какое-то время.

«Мой стал майором, боевой орден получил», – говорит жена лётчика-истребителя. «А мой всё ещё техник-лейтенант».

Встречаются через месяц, жена истребителя вся в чёрном, в слезах: «Погиб смертью храбрых…» – «Сочувствую, дорогая. Давай-ка, приводи детей, пока будут похороны, присмотрю за ними…» – «А твой-то как?» – «Стал старшим техником-лейтенантом… Служить после отпуска будет в московском гарнизоне».

Тишина наступила в комнате такая гнетущая и тревожная, что слышались шумное дыхание Таисии, затяжки папиросы Леонида.

– Пошутил, – сказал Стеклов. – Да, простите, не в кон…

Иван и Соня ушли по-английски, хотя Таисия всё видела, успела показать штурману большой палец, а затем соединила большие и указательные обеих ладоней в форме колец, ткнула ими себя в пышную грудь. Иван зарделся, закивал головой. Соня их переговоров для глухонемых не видела.

Они перешли пустую центральную улицу, прошли бульваром рядом с Пушкиным, девушка по-прежнему крепко держала Ивана за правую руку. Он сказал ей, что эту руку следует освободить, военному надо держать правую руку свободной для приветствия. Соня нехотя перешла на другую сторону, к его левой руке, канючила, как маленькая, говорила, что ей удобнее висеть на его правой. Иван спросил:

– Ты устала?

Она кивнула. Он посмотрел на занесённые снегом длинные, тяжёлые скамейки и вдруг левой рукой подхватил её за спину, правой – ноги под коленями. В долю секунды она очутилась у него на руках, голова лежала на согнутом локте, ладонью он аккуратно поправил её голову вправо, и они встретились взглядами. Соня не сопротивлялась, зеленоватые глаза светились, в них было столько добра и благодарности, что у Ивана снова перехватило дыхание.

Он осторожно приблизил губы к её губам, холодным, с лёгким привкусом домашних солений. «Любительница фасоли», – вспомнил Иван, как Соня аппетитно уплетала длинные стручки дальневосточного растения. Она приняла его горячие, пахнущие табаком для трубки губы, стала лизать их, будто стараясь слизнуть горький запах никотина, спокойно впустила его язык внутрь рта и, закрыв глаза, полностью отдалась Ивану.

Он подошёл к скамейке, ногой расчистил снег, уселся так, чтобы хоть краем короткой куртки закрыть нижнюю часть спины. Ивану казалось, что он теряет сознание, улетает от чувства, которое рождалось в нём, когда от поцелуев губ переходил к поцелуям её глаз, щёк, пролезал под оренбургский платок и целовал мочки ушей.

Они потеряли счёт времени, не помнили, сколько просидели на скамейке. Вернее, сидел на заснеженной скамейке Иван, а Соня покоилась у него на коленях. Прошёл милицейский патруль, но, видимо, распознав лётную атрибутику на одежде Ивана, даже не остановился. Но этот эпизод всё-таки отразился в памяти Ивана, он подумал, что утром ему надо на доклад, и не куда-нибудь, а в службу главного штурмана Полярной авиации. Предстояла встреча с начальником.

– Сонечка, мне пора в часть…

– Господи, что это я? Да, конечно. Вы… Ты беги, тут рядом, я дойду сама.

Он проводил её до двери квартиры, они ещё с десяток раз прощались, целуясь, крепко обнимаясь, до боли в спине и суставах. Она первая приняла решение, открыла дверь квартиры.

– Мы когда увидимся? – спросил Иван.

– Хочешь, сразу после спектакля.

– Я могу опоздать, ничего не знаю по завтрашнему дню…

– Я дам тебе телефон. Запоминай. – И назвала московский номер. – Но это не мой. Это моей подруги… Она на гастролях. – Ивану показалось, что Соня покраснела. – А мама не знает… Но это не важно. Я там буду ждать твоего звонка.

И закрыла дверь квартиры, может, даже чуточку поспешнее, чем ожидал лётчик.

Они не виделись почти два месяца: утренняя встреча Ивана в Полярной авиации закончилась срочным вылетом на дальний аэродром. Непогода накрыла всё побережье Северного Ледовитого океана, экипажи, застигнутые врасплох, спали, ели, читали, углубляли теоретические знания в классе или кабине самолёта. Конечно, Иван передавал несколько весточек любимой девушке, по которой он так скучал, что ему порой бывало страшно ложиться спать. Ночью ворочался, вставал, пил воду, ел шоколад, слушал радио, читал всё, что хранила уже «немолодая» библиотека для лётного состава.

Прилетели они с Севера на мощнейшем самолёте, пробыв в воздухе около двадцати часов, когда в Москве зацвела мать-и-мачеха. Соня отдыхала после репетиции, оставалась дома одна, на ней, кроме шёлкового пеньюара, ничего не было. Она сказала только одну фразу:

– Я не могу без тебя… Я так люблю, что не могу дышать без тебя.

И в самом конце этого безумия, длящегося более двух часов, она тихо произнесла:

– Боже мой, как я сегодня буду танцевать?

Танцевала Соня, на взгляд Ивана, лучше, чем когда-либо. Он заметил, при всей некомпетентности, что она уже выступает с маленькой сольной партией. Это был «Щелкунчик», это был восторг, который Иван не мог скрыть. В антракте к нему подошла Таисия, специально пришедшая посмотреть на Соню, и выпалила:

– Ты всё понял? Вот что значит вовремя заметить талант. Разглядеть надо… Ты мой должник… Но это потом, медведь. Сейчас ты должен немедленно жениться на Соне. Иначе она умрёт без тебя. Всё я сказала! – Она подставила щёку для поцелуя и удалилась, зная, что за ней наблюдает минимум половина фойе Большого театра.

По просьбе руководства Полярной авиации Ивана и Соню расписали на второй день после «Щелкунчика». Ивану дали комнату в благоустроенном общежитии, со всеми удобствами. Но, в общем-то, это была одна большая коммунистическая общага. Соня жила с ним здесь от командировки до командировки. Потом налегке уходила к маме и, не нарушая привычного ритма жизни, продолжала выступать в Большом. Детей они не заводили: Ивану надо было закончить академию, Соня репетировала главную партию в «Жизели», правда, во втором составе.

Сталин пришёл на спектакль неожиданно, именно тогда, когда выступал второй состав. Он спросил, кто солирует? Ему ответили. Чья она? Ему сказали, что жена штурмана Полярной авиации, который служит у Ивана Дмитриевича Папанина. В антракте Соню привели в ложу. Папанин был здесь же, стоял рядом с Берией. Помня, что Соня – жена Ивана, он ни на шаг не отходил от Вождя народов.

Сталин сказал примерно следующее:

– Вы замечательная балерина, вас ждёт большое будущее. Вы даже не представляете, какое будущее вас ждёт!

Потом он спросил Папанина:

– А где её муж?

– В срочной командировке по проводке судов по Северному морскому пути…

– И сколько он уже в командировке?

– Больше месяца, – последовал ответ…

Конечно, Иван Папанин не был эдаким всесоюзным добряком-весельчаком, каким его пытались изобразить в средствах массовой информации, литературе того времени и в последующие периоды нашей истории. Это Иван знал не понаслышке, прослужив в его ведомстве длительное время. Даже имея репутацию отличного и зрелого штурмана, Иван чувствовал ревность Папанина. Ему передавали высказывания типа «молокосос – и туда же»: то героические полёты к Северному полюсу, то грандиозная экспедиция на Полюс недоступности. Надо же, как повезло: именно его самолёт стал основным, первым достиг «терра инкогнита».

На самом же деле Иван был лишь частью большого экипажа и частичкой огромного коллектива, готовившего эту экспедицию. В северо-восточной части Арктики, на расстоянии гораздо дальнем, чем надо было лететь до Северного полюса, находился участок географического пространства, где ни разу не ступала нога человека. Никогда. Об этом много писал академик Обручев в своих увлекательных романах, большом количестве научных трудов.