Мишка, не чувствуя усталости, добежал до первого барака, остановился, стал искать инвалидную коляску. Рядом – вход во второй барак, коляски опять не видно. Подошёл к стенке кирпичного туалета, облокотился руками на шершавую штукатурку: его вырвало, наверное, от пережитого страха и такого быстрого бега. Поискал глазами колонку с водой, не нашёл, вытер ладонями рот и побрёл к другим баракам. Возле четвёртого жилища увидел у широких ступенек, ведущих на веранду, коляску. Видимо, с них дяде Пете легче взбираться на сиденье.

Мальчишка открыл дверь, в серой темноте разглядел несколько керогазов, святящихся ярким голубым пламенем: жители грели воду, готовили завтраки. Запахов не чувствовалось, где-то в глубине коридора светился дверной проём: на лето жители открывали и вторую, запасную дверь. Мальчик прошёл больше половины коридора, встал, не зная, что ему делать, куда идти. И вдруг заревел, сначала тихо, поскуливая, потом всё громче и громче. Через пару минут он ревел в голос, всхлипывая и размазывая слёзы и сопли по щекам.

Открылась ближняя дверь, вышла женщина, ещё не старая, в одной ночной рубашке, посмотрела на Мишку, сказала:

– Ты чей? Чо орёшь с утра пораньше?

– Брата убивают… На свалке… Мишка я, а он – Серёга. Дядя Петя нужен, инвалид.

– Вон чо творится-то… Тебе в первую дверь, у входа. Там Петька-то живёт.

Когда Миша подбежал к выходу, открылась дверь из комнаты слева, в проёме, держась за ручку, сидел-стоял дядя Петя. И с места в карьер:

– Прищучили вас, а я говорил: скажите, мол, от меня.

– Не слушали… Смеялись-обзывались. – Мишка перестал реветь, но не мог успокоиться, всхлипывал и фальцетил на гласных. – Убить обещали… Серёгу.

– Ну, не бойся… Успокойся. Не за пару же костей. Ведь это тоже пацаны, так, наваляют, чтоб не блукали по чужим территориям.

– Там драка на кулаках, у старшего кровянка пошла.

– Ну что же вы как зверята, а? Меры не знаете. – Дядя Петя в брюках с подрубленными штанинами и майке навыпуск пополз к выходу. – Ну, давай, помогай: дверь открой, подержи, щас я выберусь, спустись к коляске, держи её крепко.

Он с разгона на двух верхних ступеньках заскочил в коляску, оттолкнулся от перил и выехал на дорожку, не останавливаясь, заорал:

– Прыгай ко мне, вместо ног есть место…

Мишка изловчился, удачно заскочил в коляску, прижался к обрубкам ног хозяина. Почувствовал сильный запах пота, иногда, когда дядя Петя наклонял голову, несло перебродившей брагой. Но стало весело: сильные руки работали беспрерывно, рычаги набирали скорость, коляска подъезжала к повороту забора. Мальчик забыл про брата, дядя Петя так походил на отца, которого Мишка почти не помнил. В картинках памяти остались аптекарская палка, нешагающая нога, большая сильная рука отца, согнутая в локте, на которой мальчик висел по несколько минут. А тому хоть бы что, даже не уставал.

Дядя Петя буквально врезался в пацанов. Они не ожидали такого поворота событий, бросились врассыпную, уходили низом оврага, даже не останавливались, отбежав на безопасное расстояние. Инвалид орал во всю мощь лёгких:

– Ну, Сювель! Ну, сучий сын, погоди! Я тя предупреждал. Шкуру спущу и скипидаром намажу, гадёныш!

– А ты догони, культя хренова… – запыхавшись, огрызался старший группы по кличке Сювель. Он остановился, упёр руки в бока, пытался удержать возле себя дружков. Где там! Они, видимо, так боялись инвалида, что перебежали дно оврага и, не останавливаясь, начали подниматься на противоположную сторону. – Я точно тя урою, чёртов инвалид. Не посмотрю, что ты в танке горел… Уснёшь пьяным – башку отрежу.

Увидев, что его некому слушать, Сювель тоже побрёл к противоположной стороне оврага. Мишка осторожно освобождал связанного брата, разбрасывал палки и щепки, которые шалашом складывали на теле Серёги пацаны. От него резко пахло мочой. Глаза закрыты, голова откинута назад, мокрые волосы поседели от песка и пыли.

– Как он? – наклонился с коляски дядя Петя. – Живой? Вот мрази, обоссали всего, костёр хотели развести. Вовремя мы подскочили. Как тя зовут-то?

– Мишка…

– Слушай сюда. Никому не говори, даже родителям… Щас мы его выходим, у меня помоетесь, поешьте, жинка кулеш сделала да с мясом, по рюмке выпьем. И я вас до насыпи провожу. На-ка нож, обрежь всё… Вся майка и голова в моче. Вот козлы, вот собаки дикие! Ты не бойся, я с ними разберусь. У половины отцы есть, всех выдерут, как коз! А остальных поодиночке буду вылавливать и наказывать, наказывать… Пороть буду сам!

Серёга быстро оклемался, помог дяде Пете привязать тачку к рессоре коляски, ребята наносили полный кузов широких жёлто-белых костей, закрыли драгоценный груз лебедой, а сверху сложили сапоги и мамины душегрейки. У Серёги дёргался подбитый правый глаз да на правой руке распух большой палец: то ли перелом, то ли, скорее, вывих. Мокрую майку он выбросил, Мишка рубашкой вытер голову брата, заодно, выдернул из кожи пару приличных заноз: следы щепок, которыми его обкладывали, готовясь изжарить на костре.

– Били сильно? – спросил инвалид.

– Я отбивался… Еле скрутили. Потом начали пинать, но босиком не больно получалось. Обидно: зачем ссать-то на меня. Во гады! Ну а потом решили поджарить, по голове поленом ударили… Хорошо, что вы подоспели.

– Да, хорошо, что хорошо кончается. В путь, толкайте, помогите маненько мне.

Ребята впряглись в тяжёлую тачку.

Жена инвалида, красивая, высокая женщина по имени Вера, совсем ещё молодая и улыбчивая, отмыла ребят, выспросила всё из их небогатой биографии, накормила, вместе с мужем выпила рюмочку первача. Сказала:

– Значит, утильщик обещал принять у первых… А сколько щас кости-то стоят?

– Пятьдесят копеек кило, – выпалил Мишка, – хорошая цена, пирожок с мясом стоит сорок пять…

– А кролик сколько стоит? – не унималась тетя Вера.

– Три рубля штука, пять – пара. Выгоднее пару взять: самца и самочку, дешевле и семью можно создать.

– Заканчивай, Михаил, – серьёзно, по-взрослому сказал Серёга. – Спасибочки, конечно, вам. Особенно вам, дядя Петя… Прибили бы меня.

– Ну, ладно, ладно, не расстраивайся, – басил инвалид. – Я поквитаюсь… Обещаю. Нет, клянусь!

– Вот чо я придумала, мальчики, – сказала после некоторого молчания тётя Вера. – Вот вам пять рублей, сразу можете по кроликам план выполнить… А кости сложите возле уборной, у стенки, Пётр с ними разберётся. И вам полегче домой идти, и к утильщику не надо ходить. Да вы и так опоздали к нему.

– Ну, не знаю, не знаю… – начал Серёга.

– А я знаю! – как отрезала жена инвалида. – Вам жизнь упростила, а вы кочевряжитесь.

– Спасибо, спасибо, – затараторил Мишка, – как домой-то хочется, сразу и помчимся, Серёга!

Они легко толкали пустую тачку, громко что-то обсуждая. Две зелёные душегрейки заметно выделялись на белых худых тельцах. Инвалид дядя Петя в коляске и его жена тётя Вера стояли на повороте дороги перед железнодорожным туннелем, махали мальчишкам вслед.

– А зачем нам кости-то? – спросил Пётр жену.

– Не знаю… У тебя хотела спросить, – смеялась одними глазами красивая тётя Вера.

В семье не носили перчаток. Их заменяли варежки, связанные мамой. Вечерами, после работы, она расстилала на полу большой комнаты в двухэтажном шлакозасыпном доме овечью и козью шерсть, раздирала свалявшиеся комки. И рассказывала, как в деревне подростками они сушили на лужайках шерсть, хлестали её прутьями, оберегали от вездесущих птиц, таскавших ворсинки для утепления гнёзд.

В квартире стоял крепкий запах скотного двора, но к нему быстро привыкали. Да и в поселковой школе никого не удивишь таким запахом: многие, жившие в частных домах, держали и коз, и овец и даже коров. На время семья превращалась в артель: младшие дети чистили и теребили шерсть, старшие – пытались крутить веретеном нить. Получалось плохо, но мама не ругала, показывала, как лучше зажимать и вращать веретено, как из привязанного к доске воздушного пучка шерсти вытягивать тонкую пряжу. Её стирали в слабых растворах хлорки или разведённого медного купороса, добавляли самую малость, чтобы оттенить природный цвет овечки или козы. На специальных деревянных каркасах сушили, потом перехватывали на ладони и тогда уже, вдвоём, накручивали небольшие мотки, чтобы не пережать пряжу. В общем, целая наука…