Юбилей генерала заканчивался по-семейному, на даче. Военачальник почти не изменился за десять лет с нашей последней встречи. Только уголки губ опустились настолько, что лицо походило на грустную маску. За весь вечер он, действительно, ни разу не улыбнулся. Мы вышли подышать во двор, осмотрели ульи, старый, расписанный каким-то умельцем колодец, деревянные строения, возле которых под навесом стояла чёрная «Волга». Обратил внимание: бока и багажник разрисованы человечками с большими головами, маленькими туловищами и раскинутыми в стороны руками и ногами. Приглядевшись к лицам, понял, что человечки плачут… Стало жутковато от таких картинок, а генерал лишь сказал:

– Внук нарисовал… Никому не даёт стереть их.

Владимир любил, когда его называли полным именем. Но папа почему-то звал его Володей, Вовой. Мама, когда сердилась, – «Владимир!» Бабушка от мамы звала Малышом. Бабушка от папы (пенсионерка) – «Мой цветик», «Моя радость», «Мой ветерок». Дед от папы, генерал, – «Герой ты мой, белая головушка». А в садике, куда он пошёл с пяти лет, мальчишки стали звать его Вовкой, Вовчиком, Изюмом… Почему Изюмом? Каждое утро мама клала в карман его куртки пакетик изюма. И когда группа выходила на прогулку, то к карману выстраивалась очередь. Все ждали минутку, чтобы получить пять-шесть вкусных сладких ягод. После этого и прозвали – Изюм.

Володя любил всех родных. Но уже понимал, к кому и с какими вопросами и проблемами нужно обращаться. Мужские отношения замыкались на папе и дедушке. Вот случай: мальчик по имени Ризван пришёл на площадку из другой группы детсада, вырвал из рук Вовки пакетик и стал торопливо засовывать изюм в рот. Все растерялись, пока сообразили – в пакете ничего не осталось. Мишка, друг, сказал, что «пацану с гор надо морду начистить». Вовка, правда, спросил:

– А почему он пацан с гор?

– Ты что, дурак? Не знаешь, кто там живёт? У меня папка воевал в горах… Его чуть не убили.

Тогда Вова подошёл к Ризвану и сказал, что тот – плохой мальчик (как учила мама, практикующий психолог). А Ризван развернулся и дал ему в ухо, да так, что тот свалился в песочницу. Ухо распухло, сильно болело. Папа пожалел, поцеловал в макушку, сказал:

– До свадьбы заживёт…

«Это нечестно! Надо что-то делать?» – подумал Вовка и перед сном позвонил дедушке-генералу. Не хныкал, не плакал (дед терпеть не может слёз), спросил:

– Мне дали в ухо… Больно! Что делать?

– Завтра я куплю тебе боксёрские перчатки и грушу… Прибейте с отцом на веранде крюк. Приеду, привяжем на растяжках грушу и будем тренироваться. Ты понял, герой с дырой?

– Понял. А что такое груша? А как…

– Всё, я закончил! До завтра. Я тебя научу, как надо защищаться. Дай трубку папе!

Дедушка долго говорил с папой, тот пытался что-то о «па-ци-физ-ме» сказать, но, видимо, получил такой нагоняй, что умолк. И только уже перед сном сказал маме:

– Вырастили хлюпика, не может постоять за себя… А я получай от деда втык!

Тренировки закалили Вовку: он уже никого не боялся ни в саду, ни на улице. Стал вёртким, быстрым и первым никогда не нападал. Но уж если его пытались обидеть, то на земле всегда оказывался обидчик. Зла ни на кого не держал, готов был помириться в любую минуту с бывшим противником. И с Ризваном помирился: у него папа – доктор, учился в столице в аспирантуре.

В играх и фантазиях всё забывается быстро. А дедушку Вовка полюбил ещё сильнее: после тренировок стал звать его за город, где семья снимала флигель, чуть ли не каждый день. Он считал деда спасителем и защитником. Папа ревновал, наверное. И зря. Когда он сказал, что на две недели улетает в командировку, Вовка так расстроился, что почти перестал есть в детсаде. Воспитатель успела пожаловаться маме: два дня – без супа ребёнок, каши – в помойку, один компот и изюм у него в рационе.

Наконец папа посадил его в кухне за стол, сел напротив и сказал:

– Володь, давай договоримся: ты будешь считать дни, запоминать, чем занимался, а утром рисовать на моей машине человечков. Если день прошёл весело, человечек будет улыбаться, как на смайлике. Если грустно – губки опусти ему книзу. Тебе надо нарисовать четырнадцать человечков, всего-то… И я вернусь. Рисуй где хочешь: на дверцах машины, на багажнике. Только иди вот так: слева – направо. Потом мы посмотрим с первого до последнего рисунка, узнаем, как ты провёл время. Не успеешь оглянуться, как встретимся. А машину оставляю на тебя. Вот тебе мелок и ключи. Будь теперь хозяином… Придёшь из садика, откроешь салон, посидишь за рулём и вспомнишь меня. А я – вспомню тебя. И мы оба почувствуем это. Хорошо, сын? Договорились?

Сложные чувства испытывал мальчик. С одной стороны, ему всё равно было грустно, даже очень, до слёз. С другой – он оставался вместо отца, на нём – двор и машина… И он откроет дверцу, сядет за руль, будет чувствовать в салоне папу. И поедет к нему. Чтобы забрать его и привезти скорее домой. Он должен выдержать. Да, это долго, но не насовсем же.

Во Вьетнаме раньше обычного начался сезон дождей.

О гибели русской пилотажной группы сообщили все информационные агентства.

Владимир, Володя, Вовка – Изюм больше никогда не увидит отца.

На даче под навесом стоит чёрная «Волга», вся разрисованная плачущими человечками.

Площадка для игр и детсадик располагались на высоком берегу речки. Неказистая, мелкая, вряд ли кто мог представить, что она судоходна при впадении в Волгу. Дорога тянулась по обрыву в виде вогнутой дуги, поэтому свежевыкрашенные зелёные ворота и калитка детсада видны за полкилометра. На конце дуги, рядом с вишнёвым садом, каждый вечер стоял немолодой, крепкого вида седой мужчина, читал газету. Часто поглядывал на ворота, откуда то и дело выходили мальчики и девочки, держа за руку родителей. Вот появилась молодая женщина в накинутом на плечи плаще, увидела, как мужчина на повороте дороги взмахнул газетой, что-то сказала мальчику, стоящему рядом, и тот пошёл домой. Единственный детсадовец приходил-уходил без взрослых.

– Привет, дедушка!

– Привет, Володя. Как дошёл? Без приключений? А я вот вышел газету купить. Впрочем, как всегда, на станции всё уже разобрали. Идём вместе до дома?

– Вместе, конечно, вместе! Только через «мо»… – Так Вовка называл кафе-мороженое. – И футбол!

– А как горло себя чувствует? Давай зайдём домой, переобуемся, а то ботинки дорогие, жалко.

– Но дома же никого нет… Мама приедет в пятницу, бабушка – тоже в городе, вернётся поздно.

– А кто нам нужен, чтобы переобуться, выпить молоко и гулять до бабушкиной электрички?

Переодевшись, шли во двор санатория для чернобыльцев, про которых дед рассказывал внуку много историй, поскольку командовал в то время войсками на Украине. У футбольных ворот снимали куртки, играли в «десятку»: по очереди вставали в ворота и ловили мячи, пробитые с любой дистанции. Володька – намного шустрее оказывался, так выматывал деда, что тот через полчаса просил пощады. Тогда просто забивали пенальти, без финтов и подкатов.

Потом в кафе ели мороженое, любимое, миндальное, пили чай из огромного самовара. Волосы после футбола высыхали, на улице становилось совсем темно, и они, крепко взявшись за руки, шли к электричке. Бабушку всегда разыгрывали: Володька прятался за киоск, бабушка охала, что любимый внучек не смог её встретить, и они с дедом грустные-прегрустные направлялись к подземному переходу. И в это время из-за киоска с криком выскакивал Володя. Бабушка почти падала от прыжка внука, но всё же успевала прижать его к груди, целовала щеки, приговаривала: