Четыре года пробыл Иоффе у Рентгена – лучшего, как тогда говорили, экспериментатора Европы. Уже через год, впечатлив Рентгена объяснением открытого им эффекта фокусирования β-лучей, исходящих из радия в поле сильного электромагнита, закручиванием их вокруг магнитных силовых линий, он получил предложение написать докторскую диссертацию.
Иоффе хотелось продолжать научную работу, однако его средства подходили к концу. Об этом узнал Рентген и с осени 1903 зачислил Иоффе на оплачиваемую должность своего ассистента. В качестве темы диссертации он предложил исследовать электризацию кристаллов кварца с помощью упругого последействия. Иоффе подготовил диссертацию «на эту скучную тему». При выполнении работы он сумел удивить Рентгена открытием эффекта резкого возрастания проводимости «рентгенезированного» кварца под влиянием видимого света.
Защита прошла вроде бы успешно, так как декан после произнесенной на латыни заключительной речи с оценкой работы пожал руку Иоффе. В гимназиях Йоффе не учился и слов «Summa cum laude» не понял. Рентген не мог поверить, что Иоффе не знал латыни и порядка присуждения степеней, и поэтому оценка «с наивысшей похвалой» не произвела на него впечатления на защите – а ведь ее присудили впервые за двадцать лет[13].
На следующий год диссертацию напечатали (как и до сих пор печатают в Германии все докторские диссертации за счет диссертанта) – это была его первая печатная работа. А Рентген продолжал исследовать упругое последействие в кристаллах до конца жизни, это осталось единственной его научной работой.
Четыре года в Мюнхенском университете сформировали Иоффе как физика-экспериментатора; у него появилось много друзей и коллег среди европейских физиков.
Иоффе имел все данные, чтобы стать теоретиком: высоко развитое логическое мышление, большие математические способности, умение обобщать и сводить в единое целое разрозненные факты. Однако Рентген привил ему любовь к эксперименту, к физической лаборатории с присущей ей спецификой. И Иоффе стал экспериментатором. Тем не менее, он был антиподом Рентгену. Методом работы Рентгена был последовательный формализм, отрицавший изучение механизма явлений. Он придавал значение лишь фактам, а не их объяснению. Последняя его работа с опытным материалом заняла целую книжку «Анналов» в двести страниц. Иоффе же в расхождении результатов экспериментов с теорией усматривал не тупик, а базу для создания новой, более правильной теории.
На этой почве между мэтром и ассистентом возникали конфликты. Но Рентген был толерантным человеком и ценил энтузиазм и непредвзятость Иоффе. Их отношения переросли в дружбу, продолжавшуюся до самой смерти Рентгена.
Считают [Сом.64], что в 1906 году Рентген предложил Иоффе должность профессора Мюнхенского университета. Но Иоффе, якобы из патриотических соображений, отказался.
Думаю, такого предложения не былоК57. Скорее всего, Иоффе хотел самостоятельности. За год или два до этого его товарищ по Роменскому реальному училищу Степан ТимошенкоК57, старший лаборант петербургского Политехнического, приехал в Мюнхен послушать лекции профессора Фёппля и посоветовал Иоффе устроиться в Политехник, имеющий современную физическую лабораторию. Иоффе уехал в Петербург.
Но в Петербурге его никто не ждал. Все-таки Иоффе удалось устроиться на вакантное место лаборанта[14] на кафедру физики в Политехник. Приняли его не в штат, а по вольному найму. Через год В.В. Скобельцын оценил лаборанта и ходатайствовал о зачислении его в штат «на должность сверхштатного старшего лаборанта». С апреля 1908 года Иоффе повысили. Это было кстати, так как Иоффе в этом году женился на В.А. Кравцовой, ставшей ему другом и помощником. Семья Веры Андреевны этому браку не радовалась (ее отец был крупным помещиком Воронежской губернии). Все как в романсе: «он был титулярный советник…»[15].
Но времена изменились, женщины уже становились эмансипированными, получали образование. Вера Андреевна вынуждена была продолжать работать – в то время она была уже зубным врачом. Иоффе не покинул иудейской веры при поступлении в Техноложку, Мюнхенский университет и Политехник. Но решил, ради женитьбы, перейти в лютеранскую веру и сочетаться браком в Финляндии (которая тогда начиналась в Куоккале – Репино). Отец отказал Вере Андреевне в поддержке и в наследстве. Только после рождения внучки и осложнений со здоровьем, мать Веры умолила отца пустить дочь с внучкой на виллу на Южном Берегу Крыма.
Вообще, отказ от веры и атеизм приводили к серьезным последствиям – выдающийся физик-теоретик Поль Эренфест не мог найти работу в Петербурге. Мало того, что он был еврей и «австрияк», так еще и безбожник[16]. Чиновник, «затруднявшийся» выдать ему вид на жительство с недоумением спрашивал: «где же хоронить Вас прикажете – у нас и кладбищ для таких, как Вы, нет».
Иоффе был плотно занят преподавательской работой и перед ним возник вопрос, что делать, чтобы остаться исследователем. Он пошел по понятному пути – продолжил исследование электрических свойств диэлектрических кристаллов.
Физика, как наука, тогда в России практически не существовала. Она являлась предметом преподавания, и были даже хорошие преподаватели. Пятитомный учебник Хвольсона (будущего Героя труда) переводили на европейские языки (кроме английского) и по нему учился Энрико Ферми. Известным в Европе физиком, измерившим давление света, был только П.Н. Лебедев. Умов и Эйхенвальд имели неплохие результаты, но посвятили себя преподаванию, как и практически все остальные профессора, занимавшиеся исследованиями или повторением зарубежных опытов только во время написания магистерских и докторских диссертаций.
В 1911 году из Московского университете ушли, вслед за Лебедевым, все физики; они вынуждены были искать места в частных заведениях (университете Шанявского или лабораториях).
Знак Героя Труда Хвольсона
В Петербурге физика была задавлена еще раньше. Когда Иоффе изложил профессору университета и директору физического института при нем И.И. Боргману планы своих работ, относящихся к исследованию электрических свойств кристаллов, тот, убедившись, что такие работы нигде не проводились и не проводятся, воскликнул: «Что за самомнение у Вас, молодой человек! Нам нечего пытаться искать новое: было бы уже очень хорошо, если бы мы могли воспроизвести в нашей стране измерения, сделанные за границей!».
Хвольсон приветствовал «замечательную» традицию воспроизводства лучших заграничных работ, а на вопрос Иоффе – не лучше ли решать новые задачи, возразил, что для этого нужно быть Дж. Дж. Томсоном или Э. Резерфордом, а уж нам как-нибудь нужно разобраться, чего же они сделали. Не было притока свежих сил в университет, что могло бы изменить ситуацию.
Виной тому – блестящая петербургская математическая школа. Террор математиков по отношению к физикам начался после того, как физик И.И. Боргман подарил академику А.А. Маркову (цепи Маркова) свою книгу по электродинамике. Марков обнаружил в ней большое количество ляпсусов и ошибок и произнес: «Нужно научить физиков ценить и знать математику». После этого ни один физик в течение 25 лет (!) не смог сдать обязательный магистерский экзамен по математике. Математики объясняли свою требовательность тем, что их предмет един: не существует какой-то особенной математики для физиков и математики для математиков. Больше других свирепствовал А.Н. Коркин[17], не понимавший, что наносит вред университетской физике, да и математике. Только после сдачи магистерских экзаменов можно было защищать диссертацию и иметь право на преподавание в университете. Некоторым очень способным математикам также не удавалось пройти этот барьер, так как круг вопросов не был ограничен какой-то программой. Пауль Эренфест описал порядки, принятые на экзаменах и вред, который они приносят русской науке – он даже расплакался после доклада. А ведь он сдал этот экзамен одним из первых, когда многие известные впоследствии ученые его провалили[18], а другие даже не пробовали его сдавать. Положение изменилось (и то не сразу) после смерти Коркина в 1908 году. Инициативу проявили физики при поддержке математика В.А. Стеклова.
