Следует сказать, что от оппозиции Григорий Яковлевич отошел еще летом 1927 года. «Разорвал с оппозицией и тов. Сокольников, — говорилось в передовой газеты «Правда» от 3 августа, — не пожелавший строить в нашей партии другую партию, отказавшийся поддерживать деятельность оппозиции, разлагающую дело укрепления обороноспособности нашей страны». «По важнейшим экономическим вопросам он сочувствовал скорее правому крылу партии (то есть Бухарину. — Авт.), чем левому, — подчеркивал Троцкий. — Он никогда не входил в объединенный оппозиционный центр, существовавший в 1926–1927 гг., и сохранял за собой полную свободу действий». На XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 года Сокольникова снова избрали членом Центрального Комитета партии. Позже, на XVI и XVII съездах партии, он избирался кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Еще в начале 30-х годов в его биографических справках писали: «видный большевик». И тем не менее ему, как и другим участникам давних партийных дискуссий, постоянно напоминали о старых «грехах», как реальных, впрочем, так и мнимых, заставляли каяться, доказывать «преступность» своих прежних взглядов, обличать себя и былых единомышленников, превозносить «мудрость» и «несравненное» руководство «любимого вождя».
Стиснув зубы, старые большевики, соратники Ленина, принимали условия навязанной им бесчестной игры, принимали только ради того, чтобы не оказаться вне партии, без которой не мыслили своего существования, ради возможности активно участвовать в социалистическом строительстве Советского государства, которому и отдали без остатка свои жизни. Но даже такие, морально сломленные, вынужденные пойти на сделку с собственной совестью, они оставались опасными для Сталина, были для него живым напоминанием о попранных ленинских принципах партийной жизни, о подлинной внутрипартийной демократии. Сталин и его «команда» не могли спокойно властвовать в партии и стране, пока где-то рядом жили, работали, мыслили Сокольников, Бухарин, Рыков, другие партийные интеллигенты с их недюжинными способностями и талантами, острым критическим умом, глубокими знаниями и культурой, гуманным отношением к людям и обычной человеческой порядочностью.
Уже не раз отмечалось, что Сталин, как настоящий иезуит, прежде чем расправиться с очередной своей жертвой, любил поиграть с нею, как кошка с мышкой. В мае 1936 года он позвонил Григорию Яковлевичу домой и поинтересовался, есть ли у него дача. Выяснилось, что нет. Большую дачу в Баковке построили буквально за несколько недель, и уже в июне вся семья — Галина Иосифовна, ее мать Б. С. Красуцкая и дочери (старшая, от первого брака с Л. П. Серебряковым, Зоря и младшая — двухлетняя Лана) перебрались туда. И все же несмотря на внешнюю благосклонность «вождя», Сокольников чувствовал недоброе. Атмосфера сгущалась. Убийство Кирова и последовавшая за ним волна жестоких репрессий — многочисленные аресты тех, кого он хорошо знал многие годы, первые судебные процессы над «врагами народа», суровые приговоры — не могли не волновать Григория Яковлевича. К этому прибавились неприятности на работе, резкое ухудшение отношений с наркомом С. С. Лобовым, которого всячески настраивал против него Каганович. 15 июля 1936 года Сокольников был освобожден от обязанностей заместителя наркома с переводом, как отмечалось в постановлении ЦИК СССР, «на местную работу по Наркомлесу».
По свидетельству З. Л. Серебряковой, последние месяцы перед арестом ее отчим был очень угнетен. Тяжелая депрессия, чувство отчаяния и безысходности, мысли о судьбе семьи не оставляли его. Видимо, он ждал ареста, даже готовился к нему. Не желая пугать жену, втайне сжигал какие-то письма, документы: в руках сталинских следователей любая бумага могла послужить основой для новых клеветнических обвинений против ни в чем не повинных людей. Все чаще к нему приходит мысль о самоубийстве. Галина Иосифовна вспоминала слова мужа: «Если это политика, а не происки Кагановича и… Лобова, нет иного выхода, кроме пули в лоб, этим я спасу тебя, а моя жизнь уже все равно прожита». Однако Сталина такой исход вряд ли устраивал, Сокольников был пока еще нужен ему живым, и Сталин разыграл очередной спектакль: он пригласил Григория Яковлевича к себе на дачу и, подняв бокал, произнес беспримерный по лицемерию и цинизму тост: «За Сокольникова, старого моего друга боевого, одного из творцов Октябрьской революции».
…Его арестовали 26 июля. К каким же чудовищным моральным и физическим истязаниям нужно было прибегнуть, чтобы вырвать ложные, фантастические признания у человека, не сломленного царскими тюремщиками, не кланявшегося пулям на фронтах гражданской, не раз рисковавшего своей жизнью! Кое-что проясняют воспоминания Г. И. Серебряковой. Как жене Сокольникова ей пришлось пройти через все круги тюремно-лагерного ада. Исключенную из партии, но еще не арестованную Галину Иосифовну каждую ночь возили на допросы на Лубянку, где Ягода и его заместитель Агранов настойчиво требовали от нее лжесвидетельствовать против собственного мужа. В эти дни ей передали записку от Григория Яковлевича. Раскрыв сложенную вчетверо бумажку, она хотела вернуть ее назад, не узнав какой-то странный, детский почерк. И все же это писал Сокольников: «Галя, я не вернусь. Ты должна подумать, как построить отныне свою жизнь». Он прощался с ней навсегда.
Доведенную до тяжелого психического расстройства, пытавшуюся покончить с собой, Серебрякову поместили в буйное отделение психиатрической больницы имени П. П. Кащенко. Прошло полтора месяца, прежде чем рассудок вернулся к ней. Но уже 8 января 1937 года из больницы, еще не окрепшую, ее увозят в Бутырки; сорвав одежду, бросают в темный ледяной карцер. Десять суток провела она там, отказываясь от пищи и воды. Обессиленная, лежа на цементном полу, испытывая острые физические страдания от язв, покрывших тело, и от холода, она как об избавлении мечтала о самом страшном — снова лишиться рассудка, погрузиться во мрак безумия. Как-то ночью сквозь волчок на нее упал свет прожектора и за дверью камеры раздался дикий мужской крик. Если ее показывали Сокольникову, то невозможно представить, что пережил он, увидев свою жену в ужасной каменной яме без воздуха и света. По свидетельству Серебряковой, это произошло незадолго до открытия в Доме союзов судебного процесса по грубо сфабрикованному «делу» никогда не существовавшего «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Палачам требовалось окончательно сломить волю Сокольникова. Можно предположить, что он согласился участвовать в процессе, не выдержав вида страданий жены, поверив, что от этого будет зависеть ее освобождение. Во всяком случае, мать Серебряковой заставили на Лубянке под диктовку написать ему, что Галина Иосифовна дома, вполне счастлива, а книги ее по-прежнему печатаются. Серебрякову вскоре действительно освободили, но очень ненадолго. Через тюрьмы и ссылки прошла и ее дочь Зоря.
«Бледное лицо, скорбные глаза, черный лондонский костюм. Он как бы носит траур по самому себе» — так описывал Григория Яковлевича один из московских журналистов, присутствовавший на январском процессе. «Сокольников, — сообщал корреспондент английской «Дейли телеграф», — производит впечатление совершенно разбитого человека. Подсудимый вяло и безучастно сознается во всем: в измене, вредительстве, подготовке террористических актов. Говорит тихо, голос его едва слышен». 30 января 1937 года Военной коллегией Верховного Суда СССР Сокольников был приговорен к 10-летнему тюремному заключению. Это отнюдь не означало, что Сталин решил подарить ему жизнь. Мученическое пребывание Григория Яковлевича в Верхне-Уральском политизоляторе продолжалось недолго. Его не стало в 1939 году. Посмертная же реабилитация ленинского наркома пришла только через полвека. В июне 1988 года пленум Верховного Суда СССР вынес постановление об отмене приговора и прекращении дела в отношении Сокольникова за отсутствием в его действиях состава преступления. Так было восстановлено честное имя человека, без знания жизни и деятельности которого немыслимо написать правдивую историю становления Советского государства.
