Между тем в речи Бухарина германский фашизм и японский милитаризм были охарактеризованы как главные враги, несущие Советскому Союзу смертельную угрозу. «В настоящее время существует два плацдарма контрреволюционного нападения, направленных против нас: фашистская Германия и императорская Япония», — говорил Бухарин, к тому времени сломленный и лишенный основных постов, но не ослепленный «гениальными откровениями» Сталина. Он анализировал книжки, являвшиеся теоретической базой национал-социализма, — «Майн кампф» Гитлера и «Будущий путь германской внешней политики» Розенберга. И, вопреки позиции генсека, в своем выступлении все-таки подчеркнул, что Гитлер открыто призывает разбить наше государство, «открыто говорит о приобретении мечом необходимой якобы для германского народа территории из тех земель, которыми обладает наш Советский Союз».
Бухарин видел (да и не только видел — открыто говорил об этом), что лишь сплочение всех антифашистских сил может стать ответом на «ту исключительно наглую разбойничью политику, которую Гитлер формулирует так, что он желает оттеснить нас в Сибирь, и которую японские империалисты формулируют так, что хотят оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домн Магнитки нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза». К сожалению, эта точка зрения Н. И. Бухарина, звучащая сейчас как прозорливое предвидение, тогда не получила поддержки.
И все-таки, спросит читатель, почему же в работах Ленина так много критических замечаний в адрес Бухарина? Частично это, на мой взгляд, объясняется тем, что Владимир Ильич ценил возможность скрестить шпаги в творческих дискуссиях с крупным, оригинально мыслящим теоретиком партии. Так, в политическом отчете ЦК РКП(б) на XI съезде партии в 1922 году Владимир Ильич, освещая вопрос о государственном капитализме, заметил: «Жаль, что на съезде нет тов. Бухарина, хотелось бы мне с ним немного поспорить, но лучше отложу до следующего съезда». Однако на следующий съезд Владимир Ильич прийти уже не смог…
Не может не волновать каждого честного человека конец жизни Н. И. Бухарина.
2 марта 1938 года начался суд над «пойманной с поличным бандой троцкистско-бухаринских шпионов, убийц, вредителей и диверсантов», как писала в этот день в передовой статье «Правда».
А на следующий день в газете публикуется первый репортаж из зала суда: «Свора кровавых собак». Бухарину в нем посвящено два абзаца: «Низко опустив голову, сидит Бухарин, разоблаченное коварное, двуличное, слезливое и злое ничтожество. Давно уже была сорвана маска с Бухарина и его приспешников, давно было показано их подлинное лицо — агентов кулака, адвокатов буржуазии, слуг реставрации капитализма в нашей стране.
А сейчас, на последней ступени, у последней черты политический интриган и плут разоблачен как руководитель шпионской и террористической воровской шайки, как подстрекатель убийства трех лучших людей нашего народа, трех творцов социалистического государства — Ленина, Сталина, Свердлова. Вот каков он, этот маленький, грязный Бухарин!»
На самом процессе главный обвинитель Вышинский найдет для Бухарина еще более уничижительные эпитеты, обвиняя его во всех возможных смертных грехах — от организации покушения Фанни Каплан на Ленина до заключения тайных соглашений с агрессивными кругами Германии, Японии, Англии на условиях расчленения СССР и отторжения от Советской страны Украины, Белоруссии и Приморья.
Имя Бухарина стояло первым среди обвиняемых на последнем открытом процессе — в 1938 году. Нравственный долг ученых, писателей — сказать о нем, как и о других проходивших по этим процессам коммунистах, всю правду.
М. В. Соколов[77]
Война и мир Карла Радека
В своей автобиографии Карл Радек (настоящая фамилия Собельсон) писал: «В марте 1920 года назначаюсь секретарем Коминтерна. Принимаю деятельное участие в организации П конгресса Коминтерна, на котором выступаю докладчиком. После конгресса отправляюсь в качестве члена польского Ревкома на польский фронт. Совместно с Зиновьевым принимаю участие в организации Первого съезда народов Востока, на котором выступаю докладчиком. В октябре 1920 года отправляюсь нелегально в Германию для участия в организации съезда, на котором должно было произойти объединение левых независимцев со спартаковцами. В январе 1921 года даю инициативу к тактике единого фронта так называемым открытым письмом. Вернувшись, принимаю участие в III конгрессе Коминтерна в качестве докладчика по тактике. На IV конгрессе являюсь докладчиком о тактике единого фронта и рабочем правительстве. В 1922 году руковожу делегацией Коминтерна на съезде трех Интернационалов. К концу 1922 года послан председателем русской профсоюзной делегации на Гаагский съезд, посвященный борьбе с военной опасностью. В начале 1923 года отправляюсь в Христианию[78] для предотвращения раскола норвежской коммунистической партии. После возвращения в Германию отправляюсь в Гамбург, как наблюдатель во время конгресса Второго Интернационала. Принимаю участие в организации кампании по поводу захвата Рура и в Лейпцигском съезде Германской компартии. По возвращении в Россию командируюсь Коминтерном в октябре для участия в руководстве предполагаемым восстанием. Приезжаю 22 октября, уже после начала отступления. Одобряю это решение ЦК. Возвратившись в Россию, принимаю участие в дискуссии 1924 года на стороне партийной оппозиции. На XIII съезде партии выступаю против намечающегося изменения коминтерновской тактики. Не вхожу больше в Центральный Комитет, членом которого состоял с 1919 года. На V конгрессе Коминтерна выступаю против намеченного тактического курса и не вхожу больше в Исполком Коминтерна».
(Энциклопедический словарь «Гранат». Т. 41.
Ч. 2. С. 168–169.)
«Я была в Сочи, когда отец вызвал меня телеграммой, чувствуя, что его вот-вот возьмут. Звоню ему: что случилось, что с мамой? Нет, ничего не случилось, но срочно приезжай, — вспоминает дочь К. Радека — Софья. — В момент его ареста меня не было дома. У первого подъезда теперь знаменитого «дома на набережной» ждал человек в форме. Поднялись на одиннадцатый этаж, открылась дверь, вывели отца. Он сказал: Сонька, что бы ты ни узнала, что бы ты ни услышала обо мне, знай, что я ни в чем не виноват… Дальше все помню очень смутно: кто-то вспарывал обшивку кресел, кто-то жег на кухне подшивки ленинской «Искры»…
В тот сентябрьский вечер 1936 года арестовали Карла Бернгардовича Радека — в прошлом члена Польской социал-демократической партии с 1902 года и РСДРП с 1903 года, участника первой русской революции, революционных событий 1918–1919 годов в Германии, в 1919–1924 годах члена ЦК РКП(б), члена Президиума Исполкома и секретаря Коминтерна, члена Конституционной комиссии ЦИК СССР, в момент ареста — заведующего международным отделом «Известий» и Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Арестовали известного всей стране публициста. Острослова, весельчака, сочинителя анекдотов.
Гулко хлопает дверь. На этот раз — навсегда. Сколько уже раз поскрипывающий лифт увозил своих пассажиров, обитателей этого серого дома-корабля, в неизвестность, а потом и на эшафот. Что вспоминалось Радеку в те минуты, когда он в последний раз взглянул из окна машины на башни Кремля? Может быть, прожитые годы?
Родился в 1885 году во Львове. Окунулся в пролетарское движение еще гимназистом.
«В 1901 году… состоялся большой публичный митинг крестьян в городишке Домброво, центре крестьянского движения в Западной Галиции. Я тогда в первый раз выступал на большом митинге с речью на рынке. Речь эта была направлена не только против помещиков, но и против австрийского, германского, русского правительства и кончалась призывом к совместной борьбе рабочих и крестьян за независимую социалистическую Польшу».
Его дважды исключали из гимназии. Начал работать в профсоюзном движении среди пекарей и строительных рабочих. Уехал в Швейцарию.
