Он бормотал и хлопал в ладоши, подражая звукам рогов, барабанов и медных дисков, в которые они били, завывая, показывая врагу бесстрашие, отвагу и жажду сражаться. Он поднялся на ноги и изобразил, как скакал на лошади, отклонившись назад, как все они скакали в атаку — более двадцати тысяч.

Я кое-что слышал об этой битве. В конце концов легкая конница мадьяр, всадники в меховых шапках, вооруженные луками и саблями, были разбиты железным строем саксов. Мадьяры отчаянно бросались на них как герои, но почти всех их перебили, осталась лишь кучка выживших, и среди них мадьярские вожди.

Ютос сидел, мрачный как темная скала, в его глазах бликами сверкнула черная водная гладь, когда его отец разом осунулся. Кто-то поднес старику воды, он пил, и вода стекала ручейками по его глубоким шрамам.

— Саксы отрезали уши и носы всем выжившим и отпустили семерых обратно, к нашему верховному вождю Таксони, — безучастно добавил Ютос. — Они повесили Леля и Булчу на башне в Регенсбурге. Шур вернулся, он был одним из семерых, но его убили, посчитав виновником трагедии, потому что он вел свой род не от Арпада. Последние выжившие воины все же удостоились почестей за храбрость, и в их числе мой отец, а сейчас он последний оставшийся в живых. С тех пор мадьяры осели на своей земле и ненавидят саксов.

— Хейя! — в восторге произнес Оспак, его ирландская душа была глубоко взволнована такой замечательной историей, и старик кивнул ему в знак признательности.

— Так что теперь мы путешествуем по Янтарному пути и торгуем, — продолжал Ютос. — Теперь нас стало больше. Все мужчины клана, с которым мой отец ускакал в ту битву, полегли, но постепенно мы становимся все сильнее. Однажды мы окрепнем и вернём долг саксам.

Я смотрел на старика, на его молочно-белое в сумерках лицо, он сидел осунувшийся, усталый, в кольце из сорока повозок, внутри которого расположились мужчины, женщины, дети и лошади. Я вспомнил о Гестеринге, и понял, что мы не так уж и далеки друг от друга — мадьяры и северяне.

Подвели лошадей, и я велел Оспаку оставаться с мазурской девочкой. Ютос с непроницаемым лицом вскочил на коня и ничего не сказал, когда я взбирался на свою лошадь. Нас окружили полдюжины мадьяр с луками, в остроконечных шлемах с носовыми пластинами. Бокени поднялся и кивнул сыну, который обернулся к нему. Затем старик направился к своему фургону, мне показалось, что они обменялись какими-то словами.

Мы молча скакали весь остаток вечера. Я пытался сосредоточиться на управлении лошадью, оказавшейся злобным существом, раздувающим ноздри, а не той низкорослой и длинногривой лошаденкой со спокойным нравом, к которым я привык. Через некоторое время Ютос поравнялся со мной, мы поскакали колено к колену, затем он откашлялся с похожим на раскат грома звуком. Ну вот, сейчас начнется, подумал я.

— Многое происходит на берегах Одры в это время года, — начал он низким, ровным голосом. — Особенно сейчас, когда идут такие обильные дожди.

Я молчал, чувствуя, как живот сжимается и переворачивается словно труп овцы в реке. Вдобавок приходилось уделять много внимания лошади.

— Недавно мы прошли мимо одного небольшого поселения, которое посещали до этого не раз, — продолжал он, — и в этот раз оно было сожжено, а все жители убиты. Все. Дети. Собаки. Скотина.

Он потряс головой, словно прогоняя воспоминания, а я сглотнул горечь, напоминающую мне о тех постыдных событиях.

— Сейчас повсюду рыщут вооруженные отряды, — добавил он. — Поляне. И у них много людей, — несколько сотен. Я не видел такие силы, с тех пор как они прошли по этой дороге на север, на войну против поморян.

— Я слышал, что поляне подчиняют себе другие племена, — сказал я, просто чтобы не молчать, хотя новость о сотнях полян, рыскающих по правому берегу Одры взбодрила меня, как холодный нож в кишках. Поляне явно всполошились не из-за несчастной сорбской деревушки.

Я оказался прав, и следующая фраза Ютоса подтвердила мою догадку.

— Они ищут мазурскую девочку и отряд северян, — сказал он прямо, и я взглянул ему в глаза.

Вот значит, в чём дело, правда открылась. Я ждал, что произойдет дальше, напрягшись, словно натянутая тетива.

— Ты разделил с нами хлеб и соль, — продолжал Ютос медленно, осторожно, будто пробираясь через болото. — Это означает, что мы не причиним вреда ни тебе, ни твоему отряду. Отец великодушнее меня и поэтому попытался купить у тебя мазурскую девочку и таким образом спасти тебе жизнь; я убеждал его, что это слишком опасно и принесет слишком много хлопот, но он настаивал.

Я чувствовал, что он не лжет, и был одновременно удивлен и пристыжен своими мыслями, я размышлял, что их сложные понятия о гостеприимстве оказались выше страха перед отрядом вооруженных головорезов из Обетного Братства. Затем я подумал, что они скорее пожалели нас, ведь мы и так скоро все погибнем, и это наводило на мрачные мысли.

— Тогда мы купим у вас еду и припасы и уйдем, — ответил я, — прежде чем вы пожалеете о своем гостеприимстве.

Ютос перекинул ногу через луку седла, и я позавидовал изяществу, с которым он это сделал.

— Конечно, — добавил он, белые зубы сверкнули на темном лице. — Наши обязательства заканчиваются вместе с торговлей. Обычно проходит день, прежде чем мы вправе действовать.

Вот так не спеша мы подошли к прямой угрозе, и я уставился на него.

— Мы не настолько великодушны, — ответил я, — и думаю, достаточно половины этого срока, чтобы одна из сторон получила свободу действий.

В это время Сипос вклинился между нами и побежал рядом, что вызвало улыбку Ютоса.

— Ты ему нравишься, — сказал он. — Может, у тебя найдется что-нибудь взамен его?

Я помотал головой, меня раздражала улыбка этого человека, мягкого, как овсянка, и острого, как изогнутое лезвие сабли.

— Я люблю собак, — ответил я. — Все северяне любят. Особенно с кореньями зимой — из собачьего мяса, замоченного в соли и остатках старого вина, получается отличное блюдо.

Внезапно нахмурившись, Ютос дернул поводья, заставив коня развернуться, и он отстал от меня, а я смотрел в печальные глаза собаки, пока не моргнул и не отвернулся.

Оставшееся время мы проскакали молча, уже в сумраке Ютос свистнул, и двое всадников поскакали галопом вперед, а мы и оставшиеся воины придержали лошадей. Скоро вернулся один всадник, он что-то коротко сказал Ютосу, и тот повернулся ко мне.

— Твои люди разбили лагерь, но не зажгли костров, — произнес он одобрительно. — Мои разведчики не смогли приблизиться незамеченным. Возможно, тебе следует выехать к ним одному и окликнуть их, прежде чем начнутся неприятности.

Я обрадовался и направил лошадь вперед, не особо беспокоясь о том, что Курица совершит какую-нибудь глупость, уверенный в том, что именно он и наблюдает за нами. Когда я оглянулся и больше не различил мадьяр во тьме, я громко выкрикнул свое имя.

Голос прозвучал так тихо и так близко, что я вздрогнул и покачнулся в седле от неожиданности.

— Я вижу тебя, Орм Убийца Медведя.

Финн выскользнул из тьмы, с ним рядом показался Курица с наложенной на тетиву стрелой.

— Рад видеть тебя живым, — проворчал Финн с улыбкой, — к тому же на лошади и с новыми друзьями.

— Это торговцы-мадьяры, — ответил я ровно, словно говорил о старых знакомых. — Оспак и Черноглазая остались в их лагере, они не ранены. Как дела у вас?

Курица восхищенно покачал головой.

— Я слышал, что если Орм окажется в бочке с дерьмом, то благополучно выберется оттуда, да ещё и с мешком серебра впридачу, — рассмеялся он. — До сих пор я в это не верил.

Усмешкой и кивком я признал его похвалу, но продолжал смотреть на Финна, ожидая ответа.

— Мы потеряли четверых, — сказал он прямо. — Надеюсь, только четверых. Это были самые слабые и больные, и никто их больше не видел на поверхности, как и вас с Оспаком.

— Что с кораблем?

Он не ответил, а отвернулся и зашагал прочь, и я неспеша поскакал рядом с ним к реке, мимо серых, облаченных в железо побратимов, все были в шлемах и со щитами. Некоторые радостно ухмылялись и приветствовали меня; остальные же проводили меня пустыми или даже хмурыми взглядами.