Касперик. Я не рассчитывал, что он возглавит погоню, я уже немного изучил этого человека, он скорее бы напал на нас сзади. Я вытер с лица капли джодя и прищурился, пытаясь разглядеть движущиеся тени, но услышал лишь всплески.

— Это не с мостовой, — предупредил я, — и на меня бросилась темная и страшная тень, я услышал сквозь дождь тяжелое дыхание противника.

Он находился ниже меня, в грязной канаве, пролегающей рядом со старыми рыбными и птичьими лавками. Его копье скользнуло по моим лодыжкам, он тоже видел меня нечетко, и мне показалось, скорее хотел сбить меня с ног, а если не выйдет, то ткнуть копьём.

Я сумел подпрыгнуть и довольно неудачно приземлился, как раз на когда-то поврежденную лодыжку, которую немедленно пронзила вспышка боли. Оказавшись на одном колене, изрыгая проклятия, я услышал его довольное сопение и бросился вперед. Покрытое дождевыми каплями острие копья промелькнуло рядом с глазом, я широко рубанул мечом, и клинок вошел в плоть, я услышал крик, а затем и всплеск упавшего в жидкую грязь тела.

— Если ты уже достаточно отдохнул, — подхватил меня Финн, — я бы не отказался от помощи.

Перед ним оказались двое саксов, один на мостовой, другой поскользнулся на мокрых досках и, чтобы не упасть, выставил ногу в сторону и увяз в грязи по лодыжку.

Финн отвернулся от того, что на мостовой, сделал два шага, опустил свой «Годи», словно намереваясь ударить снизу, а затем резко ткнул им прямо в лицо копейщика, меч прошел по дуге, и враг едва успел разинуть рот. Противник начал заваливаться назад с приглушенным воплем; один его сапог так и остался стоять в грязи.

В это время я наконец оказался на ногах и занялся вторым копейщиком, который прикрылся щитом и колол в меня копьем, мне оставалось лишь отбиваться. Затем он заметил приближение Финна, и ему пришлось отступить под отчаянные крики Касперика, понукающего своих людей.

Хотя они и боялись нас, но тем не менее окружали, спрыгивая с мостовой и пробираясь через грязь, забирались на соседнюю мостовую; вспышка белого света осветила все вокруг, и мы увидели их позади нас, черных, как волков на охоте.

Та же вспышка осветила и нас, враги напряженно замерли. Упавшая после вспышки молнии тьма, казалась, была еще чернее прежней, но Финн запомнил, где враги; он встал посреди мостовой и раскинул руки, дождевые капли отскакивали от него яркими жемчужинами.

— Я Финн Бардиссон из Сконе, известный как Лошадиная Голова, — проревел он. — Кто хочет сразиться со мной? Подходите, я здесь, вы, нидинги, сукины дети, трусливые саксы, трахающие кур.

И он бросился вперед, грозно рыча, с римским гвоздем в одной руке и «Годи» в другой, я попытался остановить его, но у меня ничего не вышло. Я опять наступил на больную ногу, почувствовал жжение и боль, кишки свело от мысли, что именно в этот момент Один наконец-то возьмет обещанное — мою жизнь, и заодно жизнь Финна.

Белая вспышка вновь раскроила тьму, и я увидел, как враги бросились прочь.

Саксы вдруг развернулись и спотыкаясь побежали при виде дикого, безумного Финна, и даже Касперик перестал орать и засеменил вслед за ними. Я опустился на одно колено, тяжело дыша, сбитый с толку, и услышал какой-то шум, я в тревоге обернулся к приближающимся сзади темным фигурам.

Страшные, безмолвные, серые на фоне черной тьмы. Затем вспышка молнии осветила их, и я увидел тех, кто так напугал саксов — грозных воинов в кольчугах и шлемах, с острыми клинками и злыми ухмылками, лица покрыты древесным углем и овечьим жиром.

То были знакомые лица — Алеша, Финнлейт, Абьорн и другие.

— Финн показал отличный трюк, — произнес Стирбьорн, пробиваясь вперед, — заметил нас и напал. Они и удрали в ужасе.

Вернулся Финн с «Годи» на плече и гвоздем в зубах. Он спрятал гвоздь обратно в сапог, плечами растолкал серый строй побратимов, и мы начали отступление к реке. Меня била дрожь от мысли, что смерть опять меня миновала.

— Ну ты и болван, — сказал я улыбающемуся Стирбьорну, когда Абьорн и Оспак поддерживая меня, помогали бежать, — если думаешь, что Финн заметил вас, прежде чем бросился на врага.

Одра ревела и бурлила, словно кипящий котел, вода поднялась до уровня леса и журчала среди деревьев. Поток разрушал крутой берег, и большие куски грунта медленно сползали в чёрно-коричневую воду. Деревья тоже постепенно соскальзывали в реку, с треском и шумом, напоминающим звук рвущегося полотна, они широко распустили корни, будто хотели приковать себя к размытому берегу. Плывущие стволы сцеплялись вместе и образовывали запруды.

Мы внимательно наблюдали за этим, потому что течение напоминало клубок спаривающихся змей, сначала поток направлялся в одну сторону, потом в другую, ударяя в борта «Короткого змея», река так разлилась по широкой пойме, что мы не имели понятия, где находится настоящий берег.

Дождь все лил. Вода бурными потоками стекала со склонов далеких и невидимых сквозь дождевую дымку гор; влага настолько пропитала воздух, что дышать было непривычно тяжело, казалось, каждый вдох и выдох словно проходит через льняную ткань, обтягивающую рты и носы.

— Не самое лучшее время, чтобы застрять на этой реке, — грустно заметил Онунд, — мы не можем ни грести, ни идти под парусом, а если будем просто болтаться тут, то рано или поздно какой-нибудь плавучий ствол нас протаранит.

Тролласкегу приходилось нелегко на рулевом весле, он опасался сильного течения и отмелей, но больше всего мы боялись плавучих деревьев, одиночных и сцепившихся по три или четыре ствола, они выныривали из бурлящей воды, словно киты с огромными корнями-ластами. На мгновение вынырнув из потока, дерево снова погружалось в воду, как айсберг, самая опасная часть которого скрыта под водой. Любой из этих огромных корней-когтей мог повредить обшивку «Короткого змея».

У нас не было выбора — нужно продолжать двигаться вперёд и оторваться от воинов Касперика; мы старались держаться близ восточного берега и надеялись что разлив помешает переправиться нашим преследователям. Я видел едва различимых за пеленой дождя всадников, и они держали путь по западному берегу, появляясь и исчезая, по мере того как река сужалась и разливалась.

— Настало время тянуть лямку, — весело произнес Тролласкег, и побратимы заворчали и застонали.

То было плохой новостью, вдобавок к нехватке еды и эля, промокшим плащам и одеялам; казалось, весь корабль насквозь пропитался влагой.

Коротышка Ян взобрался на мачту и закрепил на верхушке веревку, самые сильные спрыгнули за борт на мелководье. Затем, взявшись за веревку, они начали тянуть, и «Короткий змей», упираясь, словно упрямый козел на привязи, медленно двигался вперед; натянутая веревка звенела, с нее капала вода, а мачта выгибалась.

Работали все — самые сильные тянули веревку, шагая по мелководью, пробираясь сквозь прибрежные кусты, а слабые взялись за весла, чтобы хотя бы немного помочь тем, кто тянет лямку. Даже Черноглазая вычерпывала воду, ведь она не ранена или больна, а нам бы пригодилась любая помощь. Я отдал ей свой плащ из тюленьей шкуры, чтобы она укрылась от дождя.

Финн выжимал бороду, вода струилась между пальцами, он щурился из-под мокрых, обвисших полей своей знаменитой Штормовой шляпы и ехидно мне улыбался, чего я напрасно старался не замечать. К тому же меня продолжала беспокоить боль в лодыжке.

Черноглазая крепко обняла меня, когда мы наконец-то добрались до корабля, измученные и задыхающиеся, и «Короткий змей» сразу же скользнул от берега во тьму, скрывшись за стеной дождя на реке. В ярко-белом свете молний ее лицо оказалось рядом с моим, глаза ее блестели, по щекам стекали дождевые струи, как будто она плачет. Я чуть не поцеловал ее, но краем глаза во время очередной вспышки молнии заметил, как Финн нахмурился, уставившись на нас, и вместо поцелуя я погладил ее по голове, словно мокрую собаку.

Во тьме мы немного поднялись вверх по реке, подошли к восточному берегу, где переждали бурю, и когда настал рассвет, отправились дальше. К восходу солнца, в бледном утреннем свете, мутная от грязи река продолжала бурлить и метаться, как бешеная собака. Река не успокоилась и в течение нескольких следующих дней, и мы без остановки продолжали тянуть, потому что больше не могли ничего поделать.