Но вот наступает момент, когда всё сделано, журнальный столик, оказавшийся раскладным, сложен и возвращён на законное место, а мы замираем на кухне, буквально в полуметре друг от друга. И, по идее, нужно бы что-то сказать, вот только что?
— Лиза сказала, что идея с билетами была твоя, — всё-таки не выдерживает моё любопытство.
Котов неопределённо пожимает плечами.
— Откуда ты узнал?
— Я просто умею собирать информацию. Это ведь, своего рода, моя работа, — я продолжаю таращиться на него, так что парень не выдерживает. — Ты слушала этот мюзикл почти каждый раз, когда готовила, аудио и видео на страничке забиты отрывками из него и даже обои на рабочем столе — фото каста. Поверь, это было не так сложно.
— И всё-таки, — не соглашаюсь я. На самом деле, увидеть могут многие, а вот заметить и сделать выводы — единицы. Так что его внимательность дорогого стоит. — Спасибо, правда. Это лучший подарок, который можно вообразить.
— Ну, мечты для того и нужны, чтобы сбываться. Верно?
Он по-прежнему стоит в полуметре, заложив руки за спину и облокотившись на кухонный шкаф. Весь немного взъерошенный, в рубашке с коротким рукавом и джинсах, вместо опостылевших мне шорт. И такой, привычный что ли, что просто сердце щемит. А может это алкоголь всё, потому что, ну правда, столько пить, это же ужас просто, хоть я и не чувствую себя пьяной на то количество, которое было употреблено.
Глаза в глаза — это как нить, натянувшаяся между взглядами, невидимая, но до того прочная, что не разорвать, как ни старайся. По крайней мере у мене не получается вот никак, даже при учёте того, что не очень и хочется. Но взгляд, словно сам собой замечающий что-то кроме, вдруг фокусируется на чем-то, в самом уголке губ Фея. И я, сморгнув, смотрю туда.
Наверное, это крошка от торта или нечто вроде, такая маленькая, сразу и не увидеть, но я-то вижу, и теперь не могу оторваться, даже понимая, что вот так таращиться на чужие губы, это просто провокация какая-то, не меньше. И, как загипнотизированная, делаю шаг вперёд.
Кошак округляет глаза удивлённо, когда я прикасаюсь к его лицу, большим пальцем осторожно смахивая смущающую частичку. А потом просто веду дальше по щеке. Пробивающаяся щетина не видна, но чувствуется на ощупь, покалывая кончики пальцев, зато на скуле кожа гладкая настолько, что просто невозможно заставить себя оторваться. Да и нужно ли?
У меня чёртов День Рождения, а Фей сам сказал, что мечты должны сбываться. Именно с этой мыслью я делаю ещё один шаг и прижимаюсь к его губам.
Просто прижимаюсь, на самом деле, это и поцелуем-то назвать сложно. Да так и замираю, даже не закрыв глаз, глядя в его, медово-карие, с более тёмными вкраплениями и расширенным зрачком.
Я не знаю, зачем делаю это, объяснения, кроме «захотелось» нет, но нужно ли оно вообще? И понимаю — нет. Понимаю в тот самый момент, когда он отмирает, первым начиная настоящий уже поцелуй.
В моей голове Фей — это ураган и торнадо, поэтому тем контрастнее сейчас эта до ужаса щемящая нежность. Прикосновения губ, осторожные, едва ощутимые. Рука, отводящая волосы от лица, да так и оставшаяся на щеке, будто в отражение моей. Вторая, опустившаяся на талию, но не фиксирующая, а разве что притянувшая чуть ближе.
Целоваться с ним таким — это как гладить дикого кота, тигра или барса, когда в любую секунду вместо ласкового мурлыки перед тобой может оказать грозный зверь. Но пока от доверчиво ластится к рукам и позволяет чесать себя за ушком, а ты может ненадолго почувствовать себя всемогущей. И совершенно сумасшедшей, тут уже и сомнений быть не может…
Губы у него пахнут самбукой, на которую парни перешли после коньяка, и это вкусно настолько, насколько вообще может быть и пьяняще также, хотя куда мне ещё… Но в какой-то момент пропустив манёвр и оказавшись прижатой спиной к тому самому шкафу, на который опирался Фей, я плюю на всё. Кроме него, разумеется.
Мой кот ведёт себя примерно, будто опасаясь спугнуть, так что приходится действовать самой. Или провоцировать, это как посмотреть. В любом случае, стоит лишь приоткрыть губы, а руки забросить ему на шею, слегка проникая под воротник, изучая напряжённые трапециевидные мышцы пальцами, как он понимает всё правильно, разом становясь настойчивее. И руки на талии смыкаются плотнее, со вполне понятным намёком — «не убежишь». Да я и не собираюсь.
Он теперь не целует — играет. Дразнит, гад такой, зная, что сейчас ему простят не только это, даже большее. Проникает языком, но стоит мне сделать попытку прикоснуться к нему своим, как отпрядывает назад. Прикусывает, но не до боли, а так, словно желая показать, кто здесь главный. И в любой другой момент я бы все силы бросила, чтобы не уступить, теперь лишь расслабляюсь податливо.
Фей отрывается от губ, отмечая поцелуями невидимые сейчас ямочки на щеках, касается носа, заставляя щекотно морщиться, спускается к шее. На мне платье с высоким воротом, но он не собирается сдаваться, отодвигая ткань и грея обжигая дыханием высокоградусным, как абсент.
Мой личный сорт абсента, с полынным привкусом…
Вот добирается до уха, прикусывая краешек, касаясь зубами колечка-хеликса, отчего по телу разливается волна возбуждения, а шея покрывается мурашками. А затем ниже, захватывая мочку, вместе с золотым крылом бабочки…
В этот момент меня словно током пробивает и это ощущение к приятным отнести нельзя никак. Подаренные Ильёй серьги становятся тем маяком, за которое цепляется ушедшее в приятный туман сознание. И теперь, разом прояснившись, оно выдаёт одну-единственную мысль: «Что я творю?!».
Фей не сразу осознаёт, что я замерла соляным столбом, но когда всё-таки понимает, слегка отстраняется, чтобы взглянуть в лицо. А у меня самое больше желание — закрыться руками. Что я наделала?!
Я, которая три года культивировала в себе ненависть к едва знакомому на тот момент парню, выбравшему другую. Которая с брезгливостью взирала на Маркова, застукав того за лобызаниями за моей спиной.
И вот сейчас, проводив молодого человека в командировку, сама же полезла с поцелуями к Котову, как последняя шлюха. Молодец, Кристина, просто медаль тебе за поведение, достойное образцово-порядочной девушки.
— Крис? — голос у Фея тихий, почти на грани слышимости. — Что такое?
— Извини, я… не могу…
Меня буквально передёргивает от брезгливости к собственному поведению, и он это, похоже, чувствует, убирая руки и делая шаг назад.
— Не можешь?
— Чем я только думала? — я вцепляюсь в волосы обеими руками, до боли, хоть так пытаясь отрезвить разум.
И почти пропускаю, как меняется выражение лица Фея и темнеют глаза. А голос теперь такой холодный, что можно использовать для заморозки льда:
— Действительно, чем? Наверное, решила, в отсутствии Ильи, и я на что сгожусь? — я поднимаю на него ошеломлённый взгляд, почти не понимая сути слов, только рубленный, болезненный какой-то тон. — Вот видишь, как хорошо, что ты вовремя одумалась.
— Фей, ты…
Сбрендил, если реально так считаешь. Но договорить он не даёт, перебивая, весь напряжённый как струна и со стиснутыми в кулаки руками:
— Именно. Прозрела и поняла, что это всего лишь я?
Меня начинает трясти, как от холода. Так, что хочется обхватить себя за плечи, хотя его объятия подошли бы куда как лучше. Тем более я не понимаю, что сделала не так, чем спровоцировала его на подобное к себе отношение.
Но я же девушка, чёрт возьми, значит априори должна быть мудрее. Поэтому делаю этот же шаг, вновь уменьшая расстояние между нами и поднимая руку, желая коснуться его лица. Но Фей перехватывает её за запястье, аккуратно, но настойчиво отводя в сторону.
— Знаешь, что? Нахрен твою жалость! — он размыкает пальцы и отворачивается, быстрым шагом преодолев несколько метров до двери. И развернувшись только на пороге. — Если думала, что меня устроит роль запасного аэродрома… В задницу, Крис. Я с детства делится не умел.
Он просто уходит, чуть вдалеке слышится звук удара, словно кулаком со всего размаха заехали по стене, а я стою в прострации, забыв даже опустить руку.
