У Гвидо на это чутьё, как у Ренцо на материал. «Это не пойдёт», – сказал он мне тогда, и вместо моего пошёл материал Вигена. Я только подумал, что впервые Ренцо ошибся. Виген талантлив. Но в том его материале не было ни ума, ни сердца. Только рука. Хотя рука Вигена тоже не мало. Когда стало известно, что меня сняли – впервые, Виген подошёл.

– Я же не виноват. Мне ваше больше нравится, – сказал он, заикаясь.

– О чём ты? – сказал я.

Я подумал, что об остальном и так будет известно, а сооружённые только на время митингов туалеты, и переносные кухни, и митинги, хотя правительство ушло в отставку, только после работы или в выходные – об этом не узнают. Ренцо назвал это перегруженностью бытовыми и техническими деталями. Если мы впервые были с Тиной вдвоём, и я заметил и запомнил, это кое о чём говорит. Хотя говорить такое Ренцо я не собирался. Ждали моих протестов, не все считали, что Ренцо прав; материал Вигена ещё не утвердили, я мог подсуетиться. Я не стал суетиться потому что это был материал Вигена.

Ждать Тину? ехать к Гвидо? к Вигену, Ренцо, ребятам?

Гвидо близко, от него я позвоню Тине опять.

«Учитесь, как надо находить слова». Ренцо – обо мне.

Слов у меня нет. Я не знаю, кто удивлён больше – Гвидо мной или я им. Он проходит в комнату, садится верхом на стул, охватив его руками – спиной ко мне, говорит: «Ты…» У Гвидо кто-то есть или был (в смысле – была). Через спинку стула переброшена косынка. Не одна же такая.

– Я пойду, – говорю я и поворачиваюсь.

– Постой, – говорит он. Гвидо встаёт.

Из ванной выходит Тина. Мы стоим на одной прямой – Тина – в дверях ванной, я – в коридоре, Гвидо – в комнате.

Я вижу – Тина сидит на парапете и очищает от кожуры апельсин.

– Но ты же разбился… – шепчет Тина.

Моё увеличенное фото в траурной рамке. Рядом мокнут гвоздики. Все уже разошлись, кроме Ренцо.

– Я очень рад, что с тобой всё в порядке, – говорит он. – Ты даже не представляешь, как я рад.

Я не представляю многих вещей.

– Я очень рад… – повторяет Ренцо. Он искренен и смущён.

– У вас что-то изменилось? – говорю я.

Он кивает. Они все очень огорчились… Нет, «огорчились» – совсем не то слово, совсем не то… Виген – тот вообще ходил как в воду опущенный. Но… «Ты же понимаешь, как у нас всё». (Я киваю). Надо сдать вовремя (я киваю), и никого не интересует… Вот мы и решили – Виген… Его сразу утвердили, всех передвинули, трудно опять передвинуть – в другую сторону, назад сложнее, чем вперёд. Сейчас нет, но, может, со следующего года… Ты не представляешь, как ребята тебе обрадуются… Особенно Виген…

Закрывая дверь, я смотрю в глаза своему изображению.

Вечером мы с Тиной сидим в какой-то забегаловке. Официантка что-то ставит на стол.

– Даже там, когда мы были там вдвоём, ты только и думал, что о своих материалах…

– Я ещё там поняла, что мы не будем вместе… Мы с тобой совсем…

– Ты не представляешь, что со мной было, когда нас завели в ту комнату наверху и сообщили…

– Я поехала с тобой. На работе меня грозили сократить, у меня трения с… впрочем, тебе это безразлично… Я на всё плюнула и уехала, а у тебя просто пропадало удостоверение… Кто-то не смог, и ты предложил мне.

– Меня едва не сократили, как бы я…

– У меня краны текут третий месяц, и не работает выключатель в коридоре, – говорит она, кладёт голову на стол, задевая волосами сахар на блюдце, и начинает плакать.

– Некому починить краны? – говорю я, хотя знаю, что говорю не то и краны ни при чём.

– Ты не понял, – говорит она, сразу успокаиваясь.

Она уже садится в трамвай и, оборачиваясь ко мне, спрашивает:

– А почему ты всё-таки не вылетел своим рейсом?

– Не успел всё сделать.

– Твои дела тебя спасли, – говорит Тина.

– Счастливо, Тина, – говорю я.

Я не говорю, что удостоверение для неё я еле оформил, наврав с три короба. Я не говорю, что опоздал. Я не говорю, что она была похожа на Тину.

Я увидел её, когда она почти скрылась. Я ощутил, что она прошла, как чувствуешь по движению воздуха, что окно открылось, не видя окна.

Я пошёл вслед. Она шла быстро. В тёмном плаще и косынке. Я понимал, что Тина не может быть здесь, что она – там.

Узкий коридор-спуск, образованный задними стенами домов, соединил две улицы. Когда я вбежал в подворотню, то находился на самом верху и видел весь спуск. Он был безлюден. Она никуда не могла войти. Я спустился, вышел через вторую подворотню на противоположную улицу, прошёлся по ней, вернулся, поднялся к исходной точке и прошёл весь путь ещё раз медленно.

Когда я возвратился, я опоздал.

Я быстро всё уладил. Я вылетел на следующий день. Самолёт вне расписания и без рейса. (Фирма фрахтует, их люди закупают, потом отвозят и там продают). Перед вылетом я узнал, что самолёт разбился – обстрелян, все погибли. Самолёт без рейса и вне расписания летел с посадками – пятнадцать часов.

Я вернулся.

Я не был дома три дня. Дома всё, как раньше.

Посмотрела ему в глаза и невольно вспомнила фразу Ю. Можно было принимать её всерьёз или не принимать, но глаза у незнакомца были разноцветные. Но разве у обычных людей не бывают глаза разного цвета? Да и сомнительно, чтоб у тех… ну, у этих… короче, у них не было иных забот, как предлагать мне лишний билетик на оперу «Кармен» (на французском языке) стоимостью сто сорок гривен. Даже если бы они нашлись в моём кошельке, который я опять потеряла, у меня на этот вечер были другие планы. Так я ему и сказала.

– Планы можно изменить, в конце концов, – сказал он. – Если хотите пойти с кем-то, могу предложить и второй билетик, и даже третий. Предложить бесплатно.

«Без денег не значит бесплатно, – подумала я. – Новая разновидность ловеласов».

– Сомнительно, чтоб вы любили менять свои планы, поэтому отдаю без денег.

«Может, захочет, чтоб я продала кому-нибудь в театре какие-то вещи? Косметику, театральный бинокль, программки, а может, даже вечернее платье?»

У него не было ни портфеля, ни сумки, вообще ничего, даже папки. Только билеты.

Нет, ничуть он не походил ни на перекупщика, ни на жулика, ни на жуира.

– Если рассматривать «жуир» от «jour», то нет, если от «jouir» или от «joug», а также «joujou», то вряд ли, но если от «joueur» ', то, пожалуй, да.

– Я не понимаю по-французски.

– А откуда тогда знаете, что это по-французски?

– Произношение…

– Ну, произношение во французском языке – это уже много.

– Но слов-то не понимаю. [2]

– А разве по-русски всегда понимаете всех людей?

– Нет, конечно. – Мне начинал надоедать этот бестолковый разговор. – Но значение слов понимаю, хотя не всегда разделяю взгляды, убеждения, да и чужие желания иногда мне очень странны. А по-французски – не понимаю.

– Понимать – может, и не понимаете, но ведь говорите.

– Franchement, je le comprends mais il ne faut pas exagérer[3], -неожиданно для себя сказала я.

– Ну вот видите. Вы себя недооцениваете.

– Et quand-même. Mes connaissances, cela ne suffit pas, j’en suis tout à fait sûre et certaine. Il faudra maîtriser la langue et profiter de l’occasion.

– C’est bon! Bien sûr! Quels beaux projets!

– Il sera nécessaire de se plonger dans l’océan de la langue.

– N’oubliez pas seulement… Suffit.

C’est assez. Parlez russe[4].

Я когда-то читала научно-популярную статью о женщине, которая в минуту сильного волнения заговорила на древнееврейском языке своих предков, она и не слыхала, якобы, этот язык. Но я вовсе не волновалась, мои предки не были французами, кроме прочего, возможно, та женщина слышала тот язык. Можно, наверно, найти какие-нибудь разумные объяснения. Может, у меня редкие способности именно к французскому, которые дремали при изучении английского. Да и родственник женат на самой настоящей француженке, парижанке.