Вдохнув побольше воздуха, Филипп инстинктивно протянул руку к королю, имея в виду «королеву» g7!

Почти рассвело, свеча светила, но ему увиделось, что потемнело. Полубессознательным движением он протянул руку к ладье и сделал ею ещё несколько ходов после ходов белых… Все они вели к ничьей. Свеча продолжала гореть крошечным огоньком, слабым, но ровным… Лариса, подумал он, Лариса…

В глазах потемнело, он сполз со стула и упал…

Я не помню, что было потом.

Я хорошо помню последний ход королём, а затем ладья b8, d8, побила на d7… Что дальше? Все равно – ничья, ничья чёрными в позиции, которая, казалось, была выигрышной для белых.

Я хотел приподняться, но что-то поплыло перед глазами, и я опять погрузился во мрак.

Женщина вставала рано.

Она привела себя в порядок, поставила на плиту чайник и решила на всякий случай тихонько постучать или заглянуть в ту комнату и, если сосед не спит, спросить, выпьет он чаю или кофе. А заодно убедится, что всё в порядке. Смешно, конечно, но эта мысль не даёт ей покоя. Их приятель увлекался шахматными задачами, этюдами, прямо дрожал над ними; иной раз забывал поесть и спать не хотел ложиться; возможно, сердце и подвело, пожилой ведь человек был, да и здоровье не совсем…

Она тихо постучала костяшками пальцев в дверь.

Молчание.

Она постучала чуть громче.

За дверью никакого движения.

Ничего не слышно.

Она приникла ухом к двери, прислушалась.

Тишина.

Осторожно приоткрыла дверь.

Везде был зажжён свет. В подсвечнике старинной работы догорал огарок. Значит, горело не меньше полночи, вон, что от свечи осталось. Но мужчины нигде не видно. Где же он?

Какой-то странный запах. Едва различимый, но неприятный. Или это от духоты, такой тяжёлый воздух…

Она открыла окно, обернулась и замерла. На полу лежал человек, которого она попросила переночевать. Она бросилась к нему, приподняла голову.

– Что с вами?! Очнитесь!

Ух, открыл глаза… Привстал сам на локте… Слава Богу… Уже встаёт. Всё! Сел на стул. Встал, прошёл к окну… постоял, повернулся…

Всё хорошо.

Она предлагала пить чай, кофе, ещё что-то…

Я должен был уйти.

Я не мог вспомнить – почему. Что-то мелькнуло у меня в сознании перед тем, как я его потерял. Почему упал в обморок? Никогда не падал. Женское это дело падать в обморок, лишаться чувств, всегда мне казалось, а вот так вот… Упал и провалялся довольно долго.

Женщина рассыпалась в благодарности, просила заходить к ней вместе с женой (почему она решила, что он женат?), а вот скоро приедут родные… Сын примерно его возраста, чуть младше… Может, он всё-таки выпьет кофе? или он предпочитает чай? У неё есть отличный…

Я поднялся, проверил, в кармане ли письмо, и мы доброжелательно попрощались.

Дверь за ним захлопнулась.

На площадке, прислонившись к лестничным перилам, стояла она. На стук двери она обернулась и увидела его. Наверно, она видела и женщину, которая утром, тщательно причёсанная и накрашенная, казалась моложе.

Она сделала несколько шагов по направлению к нему. Он подошёл к ней. Он столько думал об этой минуте. Сколько раз представлял себе этот момент. Он принимал её такой, как она есть, без привязки к идеалам, без сомнений в ней, ему всё равно, с кем она была, где, почему она пришла, может, забрать пальто или что-то ещё; она пришла, это главное.

– Ты пришла.

Он принимал её, такую какая она есть сегодня, какой была вчера, какой будет через много лет, когда состарится – нет, не то, он опять пускается в банальности – старая, молодая, не то; важно – он не будет переделывать и исправлять её, пусть делает, что считает нужным. Пусть молчит, задумывается, невпопад спрашивает или отвечает, пусть не рассказывает, с кем она была.

– Ты пришла, – повторил он.

– Ты тоже, – сказала она, – пришёл. Я давно жду, часа три-четыре. Думаю, ты спишь и не слышишь звонок. Как-то мне показалось, что я слышу шорох за дверью.

Он не хотел ей объяснять, почему провёл ночь не дома.

Он хотел, чтоб она замолчала.

– Что-нибудь случилось?

Ему показалось, что он смотрит на неё очень холодно, что не смотрел на неё так, даже когда она ушла с дочкой из дому

– Я ушла с дочкой к родителям. Ни к кому другому я не уходила. У нас что-то зашло в тупик… Не знаю, что… Я стала сомневаться в наших отношениях и решила пожить какое-то время у родителей. А там, как получится… Пожить порознь, осмотреться…

И это тоже было неважно. Вероятно, этого она ещё не понимала.

– Мы с Аннушкой жили на даче. Я хотела пробыть до конца лета, но не выдержала. Сегодня ночью. Родители сейчас там; сказала им, что еду, села на такси и приехала.

Ему не нужно было это слушать. Даже это.

– Вот ты и пришла.

Сейчас это было самое главное.

Поймёт ли это она?

Они стояли молча, перед дверью, на лестничной площадке. Кто-то, посвистывая, поднимался вверх.

– Я понимаю, понимаю теперь, что ты меня ждал.

Она не спросила, почему его не было дома и что он делал в соседней квартире.

Наверно, для неё это тоже не имело сейчас значения. Она тоже принимала его таким, как есть.

И они будут втроём. И он с ней будет вместе. И они будут играть и за белых, и за чёрных, как получится, но обязательно вместе, и пусть с них спросят без придирок, но и без поблажек. Без форы и гандикапа.

Море стало ласковым. Мягкий прибой лизал берег, и не верилось, что вчера ещё грохотали волны, с силой разбиваясь о волнорезы. На мокрой кромке берега валялись спутанные водоросли, яркое солнце грело нас, раскидав пену облаков.

Мы лежали на песке. Вернее, на песке лежал я, а ты – на надувном матрасе, алом, как твой купальник и твои губы. Ты лежала навзничь, не пряча лицо от солнца, и я смотрел искоса на твой неправильный, но трогательный своей нежностью профиль, выступающие ключицы и заглядывал в твои глаза. Глаза были как море – такие же сине-зелёные, влекущие и загадочные. Я терпеливо ждал, когда они перестанут быть для меня загадкой, и видел в них, что ждать осталось недолго. Я касался плечом твоей загорелой руки, мягких волос и мог писать сочинение на тему, что такое счастье.

Надевая купальную шапочку, ты, как обычно, гляделась в зеркальце без рамки, которое всегда носила с собой. Я стоял лицом к тебе и смотрел, как исчезают под красным сводом шапочки рыжие пряди. Я заглянул в зеркало и увидел перевёрнутое отображение твоего лица. Ты в зеркале была ближе, чем наяву, но твои глаза казались бесконечно далёкими, и меня не было в них. А может, виной тому несовершенство зеркального отражения. Ты бросила зеркальце на матрас и улыбнулась.

Мы долго стояли по колено в воде. Вода была прозрачной. Потом стали медленно входить в неё. Вдруг ты вскрикнула и показала рукой куда-то в воду. Я проследил твой жест глазами. Почти у самой поверхности, в двух шагах от нас, плыла серебристая рыба. Она была величиной с мою ладонь или чуть больше. Она, казалось, совсем не боялась нас и спокойно покачивалась в толще воды. Она была какая-то сонная.

Ты тихо охнула и сказала полушёпотом, от которого у меня мурашки шли по спине: «Какая красивая! Вот бы посмотреть на неё поближе…» И я решил, что ты должна увидеть вблизи всё, что захочешь. Я выпустил твою ладонь и шагнул вперёд…

Я подвёл под неё сомкнутые руки и стал медленно поднимать их вверх. Рыба ничего не заметила. Она и впрямь была какая-то сонная. Может, она наглоталась снотворного, которое кто-то выбросил с корабля. Я поднимал руки всё выше. Но когда я был готов схватить её, она вдруг изогнулась всем своим серебристым корпусом и ушла вбок. Но далеко не уплыла и остановилась рядом. Я повторил попытку, потом ещё и ещё, но каждый раз рыба в последнее мгновение уходила от меня. Я зашёл в море почти по грудь. Я боялся, что она уйдёт в расселину между камней или нырнёт в водоросли, и я не смогу уже её увидеть, но рыба плыла почти на поверхности. Она словно дразнила меня. Я начал злиться. Чем больше дразнила меня рыба, тем сильнее мне хотелось поймать её. Ненадолго я забыл о тебе и о том, что ловлю эту рыбу для тебя.