– Я же не знала. А внучка?

– Внучка ненавидит оперу, ей пообещали купить новое платье, лишь бы сплавить её на весь вечер с бабушкой. У них тоже денег куры не клюют.

– Да откуда я могла это знать?

– Вас не передёрнуло, когда она подала вам деньги? Подавала вам, как подают милостыню. Провернула выгодное дельце, позволила подруге себя упросить. Подруга ей кое-чем обязана, потому и хотела хоть как-то отблагодарить знакомую, хоть посадив на отличные места по низким ценам, вот и уговаривала. А та якобы нехотя согласилась, да ещё швырнула вам деньги – бери, коли так просишь, а свои дрянные места не продала дешевле, не продала даже, за сколько покупают в кассе эти места, хоть и опоздала на начало.

– Я же не ясновидящая.

– А почему вы не продали билеты пареньку? Возможно, это был его единственный шанс послушать оперу и увидеть оперный театр – впервые в жизни. Может, через три-четыре года, если он приедет в столицу, ему будет интересно пить пиво в скверике, а не стоять у входа в Оперный театр. Всё нужно делать вовремя. А почему не продали билеты девочке-студентке? Почувствовали своё могущество? Что делает капля власти… Почувствовали себя нужной, услышали, что вас о чём-то просят, и стали крутить носом и выбирать. Отдали бы бесплатно два билета и дело с концом.

– Вы же сказали – продать?

– Но не сказал, за сколько. Один билет вы уже продали за пятьдесят гривен, если бы отдали два других бесплатно, каждый билет получился бы примерно за семнадцать.

– Я не сообразила.

– Но сообразили прочитать лекцию о том, что опера непреходяща, в отличие от эстрады.

– Мне бы хотелось всё исправить, – сказала я. – Даже без французского. Пусть этот парень с мамой пойдут вместо тех, кому я продала.

– Ну, знаете, исправление – это совсем другая парафия.

«“Парафия” – это от “parapher” или нет», – подумала я.

Он улыбнулся.

– Очень хотелось бы, чтоб они пошли, – повторила я.

«Или от какого-то другого слова?»

Он исчез. Словно не было.

Если бы не двадцать пять гривен (остальные куда-то исчезли), я бы подумала, что всё мне приснилось. Или деньги каким-то образом оказались у меня в руке, а остальное – пригрезилось? Может, они фальшивые? исчезнут, как только я стану ими расплачиваться?

Чтобы проверить, я спустилась вниз и купила коробку конфет в кондитерском магазине «Українські ласощі».[5] Конфеты, правда, оказались не украинские, назывались «Merci». Так мне захотелось.

Ни деньги, ни конфеты не исчезли, а конфеты оказались очень вкусные. Впрочем, я вообще сладкоежка. Половину конфет я ещё не съела, время от времени открываю коробку и смотрю на них. Они не исчезают, не появляются, вообще ничего таинственного с ними не происходит. Вкусные конфеты с трюфельной, шоколадной, ореховой, разной кремовой начинкой, без начинки, из молочного, горького шоколада, белого шоколада, ассорти, пралине… Вкусные – и всё тут! Словом, merci…

Звонок.

За дверью никакого движения.

Молчание.

Пронзительный, длинный, непрерывный звонок в течение минуты.

Кажется, какой-то шорох.

Она приникла ухом к двери, прислушалась.

Точно, шаги. Остановка. Опять шаги. Замерли. Будто кто-то раздумывал, подходить или не подходить.

Она ещё раз сильно нажала на кнопку.

Замок щёлкнул, дверь резко открылась.

Мужчина.

– Вы могли бы переночевать у меня?

Он едва не захлопнул дверь, но передумал в последний момент.

– У вас или с вами?

По её губам скользнула слабая улыбка.

– У меня четырёхкомнатная квартира. В одной комнате я сплю, выберете любую из трёх… из двух.

– Кто спит в третьей?

– Там умер один человек. Который снимал эту квартиру до меня.

Сегодня новая жиличка из квартиры напротив попросила переночевать у неё. Что-то говорила о каком-то своём знакомом, он жил здесь до неё и что-то с ним случилось в одной из комнат. Он умер чуть ли не в тот день, когда она внесла предоплату хозяйке и договорилась о скором переезде.

Глупо… Мало ли кто где умер от сердечного приступа или чего-то в этом роде. Хорошо, что быстро. «Если смерти, то мгновенной», – как поётся. Пелось, вернее, во времена чьей-то молодости и во время моей учёбы в школе по радио. Сейчас поётся другое: «Девчонки, девчонки, короткие юбчонки», «Быстренько разденься и скорей ложись», но «ты всё делаешь не так, а я дурак, а я простак», и вообще «вот такая вот зараза девушка моей мечты»… Я одно время не ездил на работу в развозке по своему маршруту, потому что очень часто попадал в ту (или в те?) из них, где без конца крутили эту чушь, непонятно, что именно – модные эстрадные или блатные песни. Пришлось выходить из дому на четверть часа раньше, чтоб успеть в не слишком переполненный автобус.

Лариса увидела в этом желание уходить пораньше от неё и дочки. Как будто я всё делаю не ради них. Конечно, мне интересна моя работа. Неужели нужно ходить на работу, как на каторгу? Интересна диссертация, которую я заканчиваю. Конечно, органическая химия не является предметом увлекательной беседы с людьми, которые далеки от соединений углерода и синтеза витаминов и гормонов, поэтому, когда жена спрашивает, чем я занят сейчас, что уже написал, много ли работы, я говорю «Всё в порядке». Я столько раз ей объяснял, как нужно себя вести… Я же не спрашиваю, какие рецепты она выписывала сегодня и кому продлила больничный, а кого отправила на работу. Да сейчас и не спросишь – почти полгода назад родилась дочка, и сейчас Лариса выходит разве что в магазин. Или на прогулку с Аннушкой.

Выходила, вернее. До того дня, когда сказала, что она от меня уходит. Я был уверен, что у неё плохое настроение. Говорят, что жены могут поскандалить, накричать, устроить бурную сцену с выяснением отношений… Лариса молча собиралась и уходила. Когда мы только начали жить вместе, я ничего не понял – куда она пошла, с кем, зачем… Пару раз за ней следил. Просто ходила по улицам, иногда останавливалась, разглядывала долго и внимательно что-нибудь, всё равно что – кучу строительного мусора или витрину обувного, клумбу с цветами или огромную лужу. Никуда не заходила, ни с кем не говорила, не присаживалась на скамейку; походив так час, два, три, иногда и дольше, возвращалась домой. Поэтому я спокойно выслушал в коридоре, что она уходит, только удивился, что предупреждает заранее. Я пошёл на кухню разогреть что-нибудь из еды.

Уже одетая, она зашла и сказала, что уходит.

Рагу было совсем горячее. Он положил себе на тарелку и сказал: «Не приходи поздно, вот-вот дождь пойдёт».

«Ты не понял, Фил. Я ухожу».

Только тут он отметил необычную мягкость в её голосе. Устала, подумал он, всё время не высыпается.

– Иди, конечно, иди. Я присмотрю за малышкой, если она заплачет. Кормить же её не нужно? Только зонтик возьми с собой.

«Ты ничего не понимаешь, Филипп. Я ухожу от тебя. К другому. Надеюсь, что мы оба будем счастливы, по-своему. Анюта пока у мамы».

Он вбежал в комнату, где стояла кроватка. Ни кроватки, ни одёжек, ни пелёнок… Только теперь он внимательно осмотрел коридор и увидел, что коляски тоже нет. Зато стоял чемодан, большая дорожная сумка, какой-то пакет…

Она что-то ещё говорила, но он её не слушал.

– Иди проспись. Ты сколько ночей не высыпаешься, всё время к дочке встаёшь. Пусть она побудет у твоей мамы день-два…

Она опять повторила, что уходит от него насовсем. «Ты никак не хочешь понять…»

Он не мог ничего понять.

Он был ошарашен, он ничего не хотел понимать, вспылил и наговорил ей чудовищных вещей. Как должна себя вести воспитанная женщина. Молодая жена. Хорошая мать… Не замыкаться в себе и бродить неизвестно где, а спокойно высказать свои возражения, внимательно выслушать другого… Он не сказал ничего нового, он повторял это не раз, но он не должен был говорить этого сейчас. Не должен. Но продолжал, что «воспитанная интеллигентная женщина не позволит себе никаких сцен и истерик…» Да она и не «позволяла» – не то слово, она их просто не устраивала, возможно, не любила, а может, не умела или не хотела…