А Лиза в тридцать с хвостиком – доктор наук. Вторая в отделе после нашего профессора (он не в счёт). А я – третья. А могла бы быть второй (первой – профессор не в счёт). У нас все без опыта работы, а двое вообще сангиг окончили. Вечно я – в тени её славы. Вечно она – выше. Как памятник и пьедестал. Как числитель и знаменатель. Я же тоже и могла, и хотела, и умела, но…
– Препараты на консультацию?
– Чёрной Елизавете Филипповне.
– На съезд патоморфологов?
– Чёрную Е. Ф.
– Статья в «Архиве патологии»?
– Чёрной.
– На международный конгресс в Неаполь по проблемам меланом?
– Чёр…
Сам руководитель не поехал (только одного от отдела брали), тебя отрядил (где это видано? сумасшедший!). И статейки помогал тебе пристраивать. И свекровь с мужем исправно вели хозяйство и воспитывали ребёнка, иначе разве б сидела ты по два часа после работы? Как будто тебе за это сверхурочные заплатят. А как ты всех мучила! На каждый случай – подайте ей историю болезни, надо сопоставить с биопсией; блок – по два, по три раза посылала дорезать; есть сомнения (а они у неё есть почти всегда) – копается в архиве, читает литературу, консультируется с руководителем. Видите ли – только профессорские консультации ей нужны. Никого нет, а они вдвоём сидят, консульт… Никого нет, а они… И никого нет.
Не потому ли он и возит тебя с собой на съезды и симпозиумы? Отправляет в Неаполь? Не потому ли ты успеваешь смотреть ещё и в зеркало, а не только в микроскоп? Для кого тебе быть такой ухоженной в нашем сплошь женском отделе? Не для своего же мужа, в конце концов.
Да, я виновата. Я так разволновалась за твою семейную жизнь, что не сумела скрыть тревоги от лаборантки, в которой никакая информация не задерживалась, обрушиваясь лавиной на всех, кто оказался вблизи. Жаль, что подвернулась она, но больше никого рядом не было.
– Да вы что… Да вы видели их с мужем? У них – любовь… – протянула, как пропела.
Ну да, любовь. Знаем мы её, сама… Этим девочкам она всюду мерещится. Сомневаюсь, способны ли они хоть изредка думать о чём-то кроме неё (точнее, кроме замужества). Похоже, их это волнует даже во время цитовки.[6]
Но она-то не ошиблась…
Море. Песок. Пляж почти пуст. (Впрочем, им это безразлично). Они выходят из воды. Лиза снимает купальную шапочку, и ветер отводит назад её волосы. Жёлтые волосы, жёлтое солнце, жёлтый песок… Они проходят мимо, не замечая меня. Я смотрю вслед.
После стольких лет брака?! Хорошее браком не назовут. Нет этого в жизни, нет, а Лиза, опять, – исключение. Вечное исключение из правил. Ошибка природы, не исправленная в самом начале, пошла разгуливать, всюду искажая чёткость формулировок. Я не доотдыхала в институтском пансионате пять дней и уехала, увезя с собой ничего не понимающего мужа. Разве объяснишь…
Любич… Даже когда разразилась повальная эпидемия (пожалуй, пандемия) влюблённости в него, я устояла. А теперь… Так ли уж Лиза была проста, пересаживаясь к нему? Или – дальновидный расчёт? Хотя в расчётливости её заподозрить трудно. Иначе бы она не ошарашила весь отдел уходом в декретный (оказалось, Лиза – из немногих, кто не сильно дурнеет во время беременности). В декретный – когда заладилось с карьерой, в возрасте – очень за тридцать, имея уже одного (приемлемый для нас минимум и максимум одновременно, если не хочешь записаться в домохозяйки).
Год её не было (продлили отпуск, ей и здесь повезло). Наконец-то я почувствовала себя человеком. Я стала заведующей. Может, она и не выйдет на работу – ясельки и садики она не больно жаловала. Впрочем, когда есть на кого бросить детей… И где она такую свекровь откопала. Вот моя…
Лиза ничуть не изменилась. Должна была располнеть- родить второго в такие годы, но она влазила во все прежние платья. Она что – делает какие-то упражнения, сидит на диете? Всегда ей на пользу, что для других плохо. Потому я так и поступала. Для её же пользы.
Пусть она и доктор наук, но работала в моём отделе – хотя официально научники мне не подчинялись, только практики, но на самом-то деле, в моём! Лизиного покровителя взяли в Москву. Руководитель пришёл толковый, но робкий. Людей не знал, и узнать не стремился. Оргвопросов боялся. Руководить не мог.
Я ему помогала. А он и рад, только виду не подавал. Пришлось взять на себя немало. Конечно, везде подпись – его, но он не сильно вникал. Расставлял автографы на всём, что я давала, а сам глядел в микроскоп и радовался, что не мешают.
Да, Лиза – моя подруга, но я решила: нельзя на этом основании давать ей поблажки. Мы должны быть объективны и беспристрастны и не идти на поводу своих симпатий и антипатий. С подруги я спрошу ещё строже. Премий она получила предостаточно и на конгрессы поездила. Для коллектива лучше, если Лиза будет работать в отделе (начальник согласился со мной). И о Лизе я думала – семья, двое детей, к чему ей сейчас эти поездки. Лиза перестала разъезжать, даже если приглашали именно её. Каждый должен иметь возможность поехать за границу и купить всё, что нужно, а не только избранные.
Парторгом тогда была моя приятельница, которая понимала, что нельзя раздавать характеристики направо и налево всем желающим (Лизин муж пошёл в гору, не то, что мой – и так ездил в загранкомандировки, навёз ей импорта, которым она себя обтягивала, каждый день – новое! И это – когда остальные уродуют себя отечественным кошмаром!). Из-за характеристики оформление документов затягивалось. Лиза не умела ничего выбивать, всё бросала (и зря, побегай она побольше – добилась бы, а не добивалась, значит, не так уж нужно было) и усаживалась за микроскоп. Здесь она приносила больше пользы обществу. И своей семье.
Но ей не угодишь! Несправедливо – график работы, нагрузка; одним – сходят с рук их ошибки, других – делают виновными, когда они правы. Для этого я будто бы уничтожаю архив, чтоб концы в воду. Ты всё напирала на случай с тем хирургом, с которым зачастила на работу в его машине. Всегда ли из своей квартиры ты выходила? Я понимаю, ты защищала его, как могла, но там вправду была дисплазия и хватило бы иссечь конус, а он настоял на операции, и больная умерла. Ты – озлокачествление, операция – единственный выход; макропрепараты в архиве уничтожены заведующей, правду не восстановишь.
А если я и выбросила? Мы же не автоматы – только по инструкции. Я думала о людях – там и так нечем дышать из-за формалина, и места нет, теснота… У меня не было сомнений в своей правоте. Ему – ничего не было. Такое случается и со светилами. Возможно, он чувствовал себя не вполне… Ну, мало ли. Тебя или его мои чувства волнуют?
А ты опять за своё – подтасовка диагнозов в угоду главврачу. Да, мне незачем портить с ним отношения – не тебе же, Лиза, получать автоматы для проводки, спирт (сколько требуется, а не в два раза меньше)… Но позволила б я ему диктовать! Он знал мои принципы. Он тоже не хотел враждовать со мной. Он делал всё, что я хотела. Чтобы слушались или хотя бы прислушивались, надо, чтоб слегка боялись… То же и с архивом… А мелочи в диагнозах… Они уже не для кого не важны. Чтя мёртвых, нужно думать о живых, а не устанавливать с дотошными подробностями, вороша старьё, какой оттенок имела истина. Истина всегда относительна. У нас истина – смерть, и зачем ломать копья? Всё равно никого не воскресишь.
И всё же «Отличника здравоохранения» я тебе дала, разрешила взять. Не лучшее ли это доказательство, как непредвзято я к тебе относилась. Начальник предложил меня, но директор не утвердил (знал, что уходит, напоследок всем портил жизнь). «В отделе склоки. У родственников покойных вымогают деньги. Не всё ясно с излишками спирта» – передал мне шеф. У меня всегда был образцовый порядок. Кто смел жаловаться? Не Лиза. Она совсем не соображала, хоть и со степенью, кому что можно говорить, жаловалась не в обход, а прямиком мне всё вываливала. Очень ты была в чём-то примитивна, Лизок.
И несмотря на это – какой успех! Лучший патоморфолог республики, а в последнее время (оно и вправду стало последним для тебя) и за её пределами. Откуда только не возили тебе препараты… Говорят, даже из Москвы наш бывший передавал. Стёклышек на столе – гора, записок с просьбами – ворох, очередь в коридоре – как в универмаге за дефицитом, сама – нарасхват.
