– Разогреть? Не остыло? Хлеб – маслом? Постой, твоё любимое, вишнёвое… для тебя припрятала баночку, сейчас…

Всё – для меня. Дома – как на иголках, дома я – для всех. Подать, убрать, включить, выключить, вытереть… Не семейная трапеза, а прыжки на табуретке. Уже и зарядка не нужна (нужна, я, кажется, полнею, непонятно от какой такой хорошей жизни).

– Чай, как всегда, покрепче? Сахар – как обычно? С лимоном? – Мама размешивает сахар, бросает в чашку жёлтый кружок (тёмная жидкость светлеет) и протягивает её мне. – Да, знаешь, у Лизы… Ты помнишь Лизу? У Лизы отец умер… Бери варенье, я по особому рецепту…

«Отец умер»…

– …для тебя…

«Жалко, конечно. Одна…»

– …вместо косточек – орехи…

«…ухаживать не за кем, свободного времени много… Теперь можно позволить и за собой поухаживать. Конечно, если есть кому позволять…»

– Ой, чуть не столкнулись!

– Простите… задумалась…

«О чём я?.. О том…»

– Ну какая же ты чёрная, ты же золотая…

«Странная фразочка… Что сейчас делает Лиза?»

Что она делает сейчас, до меня дошло, когда я приехала домой.

«Ну какая же ты Чёрная…» – вот что сказал мужчина. Мужчина, которого она повела к себе в пустую квартиру, ночью, сразу после смерти отца, как какая-нибудь…

Как я сразу не поняла! Мы в ответе за своих друзей. Скорее, к ней, уберечь, помочь, пока не поздно. Вдруг он – алкоголик, жулик, проходимец, имеет виды на чужие прописку и жильё – одна ведь осталась, в двухкомнатной квартире, в центре…

Срываю повешенный плащ, начинаю надевать, никак не могу попасть в рукава…

– Ты куда собралась? – муж стоит в дверях и смотрит на мои попытки. – По-моему, у тебя температура («Конечно, как и у тебя и у всех, я ж не мертвец»).

Он подходит, трогает мой лоб, забирает плащ, как игрушку у ребёнка, которому пора спать, заставляет измерить температуру. Тридцать восемь и два. Он почти насильно укладывает меня в постель, накрывает пледом поверх одеяла и приносит чай с малиной. Приторно-сладкий (столько малины на такую чашечку, они ничего не смыслят) чай кажется мне горче английской соли.

– Мне надо… Мне срочно надо…

– Завтра, завтра пойдёшь.

– Мне надо сейчас, сегодня…

– Завтра… завтра…

Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Десять дней я лежу пластом. Похоже, серьёзно – пришла мама, может, живёт у нас – всё время вижу её лицо сквозь пелену. Чуть реже – растерянное лицо мужа… Лицо сына – совсем редко, его не пускают, в его глазках – страх и удивление… Не хочу я их никого видеть. Я должна видеть Лизу. Лиза, где же Лиза…

Едва выздоровев, еду к ней. Стою под дверью, вслушиваюсь. Минуту, две, пять, десять. За чёрным дерматином ни звука. Зайду сначала к себе.

– Мам, а где Лиза?

– Лиза-а-а? – Мамины брови ползут под самую причёску. – Ты б хоть спросила, как мы тут… Всех перепугала… Я почти неделю не спала… пока у вас жила… Отец извёлся…

– А что с Лизой?

– Ты что, в самом деле? Далась тебе эта Лиза… Что ей сделается? Вышла твоя Лиза замуж пару дней назад и переехала к нему.

– К кому?

– К мужу, конечно.

– Кто он?

– Да почём я знаю! Лиза… Лиза… Ты посмотри, на кого ты похожа…

– Я ж болела (мама права, надо больше собой заниматься).

– А по мне – ты и сейчас больна.

За кого же Лиза вышла замуж?

Он – кандидат (кажется, биологических), старший преподаватель, мастер спорта. Титулов прибавилось, а внешность та же. Пожалуй, лучше. Не заматерел, а возмужал. Совсем вполне. Даже в этой троллейбусной давке выделишь из примятой толпы. Я его сразу узнала – Любича.

И что он в ней нашёл?

Может, не мог не жениться? Когда у них родился сын, я сопоставила даты – не раньше, чем через одиннадцать месяцев. Может, он вынужден был жениться, хотя они ещё не знали, будет ли ребёнок. Мне вообще-то всё равно, просто я желала ей счастья, а эти вынужденные браки обречены с самого начала, даже если не оканчиваются разводом. Я незаметно выяснила у мамы, как Лиза проводила время после смерти отца. Оказалось, с ней жила подруга. По моим подсчётам выходило, что она жила у Лизы до её замужества. Но ведь она могла ночевать у Лизы не каждую ночь? Какие у них были отношения до регистрации? Кроме Любича никто мне не ответит. Конечно, я не так воспитана, чтобы его спрашивать.

Мне опять захотелось увидеть Лизу. Я позвонила ей (телефон я предусмотрительно взяла у Любича), поздравила с рождением первенца и попросила её помощи. Мне надоело прозябать в моей дыре, я хотела устроиться в онкоинститут, куда перешла работать Лиза. Я уговорила её поговорить не по телефону.

Лиза?!

Чужая, хотя и очень знакомая женщина. Перед ней по осыпавшимся листьям катилась высокая импортная коляска – Лиза, казалось, не прилагает никаких усилий, и сама она будто не шла, а ветер нёс её из глубины парка. Что-то во всём этом было – Лиза с летящими за ней волосами, коляска, жёлтые листья вокруг…

Лиза остановилась, ветер утих, листья перестали падать, я встряхнулась и разглядела её повнимательнее. Дорогой, не наш плащ. Здорово потолстела, но ей идёт – не утрата стройности, а красивая фигура без прежней худобы и угловатости. Волосы из противно-жёлтых – золотистые (чем красится?). Не видно, что жидкие (начёс? не сами ж погустели? после родов у меня клочьями лезли). Отдохнувшая (от детского крика, что ли?). Измученная, издёрганная мамаша? Не вписывается Лиза в образ. Или это она так за своим ребёнком смотрит?

Что? Ах, ты торопишься… Да-да… кормить ребёнка. Да-да, материнское молоко – феномен (полгода кормления и в свой плащ ты не влезешь). Кто-нибудь помогает? Ну да, муж, свекровь. А потом ребёночка – в ясельки? Опять свекровь?

Уж со свекровью ей повезло. Ради этого стоило сидеть в девках до тридцати. И с квартирой – тоже. Они жили втроём (до ребёнка) в трёхкомнатной, а ещё за Лизой – двухкомнатная в нашем доме (мама сказала, что в ней жили не то друзья, не то родственники, у которых не было своего угла). Вот так вдруг заполучить сразу две квартиры. И это, когда у нас на счету каждый метр, когда многие не имеют никакого жилья!

А ребёнок! Как я устала с ним! Ей детей вынянчила свекровь. Уж конечно, можно пописывать диссертацию… В таких условиях можно такое написать… Сразу на Нобелевскую… А ведь как тяжело пожилой больной (наверно, свекровь не молоденькая, а раз так, наверно, и не совсем здорова) женщине смотреть за маленьким ребёнком. Мне б такую свекровь и такого мужа, который бегал бы вокруг на задних лапках, я б тоже много чего написала. Но не всем же так везёт. Я всегда старалась напомнить тебе и окружающим, что ты всем обязана своей свекрови. Всегда, пока ты мне очень резко не сказала: «Успокойся, я о своих долгах помню, лучше свои посчитай». Да, тебе плевать было на других. О мёртвых – ничего, кроме хорошего, но я хочу говорить правду, хоть ты и моя подруга. Должны же мы когда-то начать говорить правду!

Да, ты устроила меня к себе в отдел, я ценю и помню, но как ты держалась, как вела себя со мной! Даже о своей защите не сообщила и не пригласила. Но я всё равно пришла и всё внимательно слушала, я же волновалась за тебя. И здесь ты оригинальничала – ни отзывы, ни вопросы себе не готовила. Вот, мол, мы какие, мы и с экспромта…

А хвалили тебя… Ну что – диссертация как диссертация, и слова те же – «не только теоретическую, но и практическую значимость», «чрезвычайно ценно», «продемонстрировала незаурядные способности». А вот и новенькое:

– …впервые на защите кандидатской, когда соискателю можно присудить учёную степень доктора…

Доктора? Хватил через край. Такое – раз в сто лет, тем паче – у нас. Не будешь же ты исключением.

Да, ты ж им стала!!!

И как только в ВАКе утвердили? Правда, ты пару раз ездила в Москву, возможно, что-то утрясала. Ты совсем перестала со мной делиться. Конечно, с твоей послеродовой внешностью всё, что угодно можно было утрясти, особенно с мужчинами. А вообще все эти диссертации никому не нужны, кроме тех, кто их пишет. Развелось учёных… Гораздо честнее просто хорошо работать, не помышляя об учёных степенях и званиях.