- Киона, - на прекрасном эльфийском пропела девочка. Потом она протянула ко мне ладошки и серьёзно произнесла: - Больно.

Откуда она научилась этому слову, я не знал, хотя предполагал, что это заложено в её магическом разуме - знание многих языков. Но мне больше понравилась реакция Хейна: он замер, недоверчиво поглядывая то на меня, то на Акиру. Потом он словно очнулся и выпалил:

- Какого чёрта ты молчал?

- Просто немного жжёт, - пожал я плечами, - от этого не умирают.

Юноша хмыкнул и наклонился к моей сестре.

- Ему очень больно, Акира? - спросил он. Девочка виновато посмотрела на меня, будто собиралась открыть страшную тайну, но ответила Хейну тихо, будто рассчитывала, что я не услышу:

- Очень.

Он выпрямился и грозно посмотрел на меня.

- "Немного жжёт"? - передразнил он. - Я верю Акире.

Я промолчал, чувствуя себя так, будто меня поймали с поличным.

- Ну, чуть больше, чем немного, - прошептал я.

- Давай достанем тебе какую-нибудь ткань, будешь идти под ней.

Я покачал головой.

- Не поможет. Даже рассеянный дневной свет меня прожигает.

Хейн втянул в себя воздух. Как я понял - он старался успокоиться, потому что то, что я скрыл от него свою особенность, приводило его в ярость.

- Идём дальше? - предложил я. По глазам Хейна было видно, что будь он хотя бы одного со мной роста, он бы врезал мне хорошенько. Но тут я заметил, что глаза его светлеют, становясь песочными, и быстро отвёл взгляд.

- Не смей! - рявкнул я. Меня начинала раздражать эта его способность! Он мог управлять мной!

- Ты не должен был обманывать меня, - сумрачно заявил Хейн. - Но сделал это. Так почему я должен быть с тобой честен?

От его слов меня бросило в дрожь. Я мог только представить, что юноша может сделать со мной при помощи своих способностей...

- Знаешь ли, тогда нам вряд ли нужно идти вдвоём, - заметил я. - Я не хочу быть твоей марионеткой, но могу терпеть боль. Нас обоих это не устраивает.

Он помолчал, пристально глядя на меня. У него на лбу было написано, что он хочет затеять спор, но после минутного молчания, получеловек обречённо вздохнул.

- Ты прав. Я идиот. Прости. Я сам навязался, мне не стоило угрожать тебе.

Я почувствовал себя так, будто у меня гора с плеч свалилась.

- Боль - это часть меня, - процитировал я его слова. Хейн улыбнулся, узнав своё высказывание. - Так что прекрати меня корить за то, что я скрыл её от тебя.

Хейн опять улыбнулся. На щеках его расцвели милые ямочки, совсем как у Акиры, когда та смеялась. Я поскорее отогнал от себя эту мысль. Ну что, чёрт возьми, со мной делает сущность инкуба?!

Через десять минут мы опять шли через поле. Хейн, наверно, чтобы загладить свою вину за угрозу, рассказывал мне о своём детстве и о людях, что жили в его деревне. Я чувствовал, что юноше больно вспоминать обо всём, что связано с его прошлой жизнью. Это, наверно, сроднило нас более, чем что-либо другое.

В те моменты я думал, что мне больше никогда не удастся оглянуться на своё прошлое без горечи и жгучей боли в сердце. Мне казалось, что я, подобно Хейну, буду бежать от реальности, отбросил все представления о врагах, друзьях и семье. И тогда, прочувствовав весь ужас того, что я пережил и через что мне ещё предстоит пройти, я проникся сочувствием к моему другу получеловеку.

Я понимал, что даже сейчас, когда Хейн точно знал, ему ничего не грозит, юноша всё же опасался, что кто-нибудь (а в данном случае я) ударит его в спину, предаст, опять заставит бежать. От жалости я даже говорить не смог: не хотел, чтобы Хейн ощутил мою сентиментальность. Я, хоть и ощущая себя другом этого получеловека, не мог быть до конца уверенным в том, как и что рассказать ему правильно, чтобы он точно понял меня и не принял мои слова за жалость, снисхождение.

В тот день мы сделали ещё один большой привал, во время которого Хейн обречённо признал, что мы не доберёмся до леса раньше, чем наступит вечер следующего дня. Увы, я уже давно подозревал об этом, ещё до того, как Хейн упал без чувств от недосыпа. Он на половину человек, а с такими, как люди, про скорость можно забыть. Я и забыл, но Хейн всё равно еле поспевал за мной.

Вечер подкрался к нам незаметно. Мы разговорились и так и шли полночи, пока Акира громко не заявила (за день она научилась строить довольно сложные предложения), что пора бы нам замолчать и дать Хейну поспать. Лишь тогда я обратил внимание, что боль от солнечного света в моём теле уже несколько часов как остыла, а яркий день сменился прохладной ночью.

Хейн еле передвигался, и, как сказала Акира, я предложил ему остановиться. Он был настолько изнурён, что даже спорить не стал и просто устроился на первом же возвышении. Акира потребовала (не попросила, а именно потребовала, что меня должно было насторожить ещё тогда), чтобы я научил её древнеинкубскому. И опять я впал в замешательство: откуда моя сестра, которой едва исполнилось три дня, знает такие слова? Но я просто думал, что это от того, что она принадлежит к бессмертным.

Утро принесло с собой туманную дымку, превратившую всё поле в беспросветный молочный круговорот. Хейн сетовал на то, что мы его не разбудили раньше, потому теперь нам предстояло заблудиться в безграничных полях. Я не разделял его плохого настроения: наконец-то я смогу беспрепятственно ходить днём. А то всё тело горит, будто я стою на углях.

Меня приятно удивляло то, что на Акиру солнце не действует так, как на меня. Я не представлял, что было бы, если бы ей было также больно.

Похоже, девочка тоже радовалась туману. Она, сидя у меня на плечах, широко раскрыла свои ручки, будто хотела обнять облака влажной белизны, что окружали нас. Она смеялась, весело и беззаботно щебетала о том, что видит, а видела она куда больше, чем Хейн или даже я. Она разглядела в траве много метров от нас кролика, хотя я не видел ничего, кроме своих ног, силуэта Хейна да густого тумана. Меня очень заинтересовало то, какие способности приобретёт с годами Акира.

Хейна же не интересовало ничего, кроме того, что "все мы погибнем". Он неустанно твердил эти слова, пока я не треснул ему по затылку. Самым странным в настроении Хейна был его неуёмный пессимизм, откуда-то проснувшийся в нём даже раньше, чем мы прошли половину пути. И опять-таки я не решался с ним заговорить об этом. Несмотря на то, что изначально мы умудрились обсудить какие-то глубоко личные вопросы, затронули темы, далекие от светских, теперь я робел при нём. Было ли дело в том, что я испытывал к нему влечение, или же прошло шоковое состояние после произошедшего - я не знал.

Настроение у меня было приподнятое весь день. Акира, когда я спросил её, видит ли она лес, ответила, что мы уже очень близко. И хвастливо добавила, что не будь у неё таких медлительных спутников, как мы с Хейном, она бы уже давно там была. Хейн поражался тому, насколько девочка уже хорошо говорила. К вечеру туман начал постепенно рассеиваться: белый водяной дым сменялся зеленью травы под ногами, синевой невероятно высоких скал, предзакатной золотой пеленой неба. И, как и сказала Акира, мы были в паре сотен метров от леса. Мне стало так легко, будто мы уже пришли в Айнон.

Реакция Хейна была куда выразительнее моей: парень издал победный клич, от которого и у меня, и у Акиры кровь застыла в жилах, и, не обращая внимания на тяжесть сумок, кинулся в сторону леса, задорно крикнув:

- Догоняй, инкуб!

Я решил, что небольшая пробежка мне не помешает, потому использовал всю свою силу, чтобы нагнать уже далеко улетевшего Хейна и перегнать его.

Наверняка ещё ни одно существо во Вселенной не испытывало такого утомительного счастья при виде леса с его великанами-соснами и огромными чёрными елями. Этот лес представлял собой казавшуюся бесконечной полосу до жути высоких хвойных деревьев, окаймлявших всю долину. Здесь лес упирался в подножье скал, что вздымали ввысь свои заснеженные пики. Так я опустился на колени и без задней мысли прикоснулся губами к покрытой хвоей земле. Когда я наклонился, Акира слезла с мох плеч и пошла в сторону небольшого скопления деревьев, чтобы вернуться с большим грибом в руках.