Я находил свою мать невероятно прекрасной. Её род брал начало ещё от самых древних истоков, потому черты её лица были благородны, в глазах постоянно горел огонь. Я мог поклясться, что прикасался к ней за всю жизнь не больше дюжины раз, потому что её кожа жгла, словно я старался тронуть пламя. Она была чистокровным Чёрным драконом, потому я не очень удивлялся этой странности.
Но иногда мне всё-таки казалось, что Сиатрия, то есть моя мать, была отчасти и суккубом, потому что влюблялась настолько часто, что я уже перестал это замечать. Мой отец, Лаирасул, был настолько слеп в любви к Сиатрии, что не обращал внимания на мимолётные взгляды, которыми обменивалась его жена с некоторыми эльфами.
Мне по наследству перешли её глаза: пурпурные и большие, похожие на два рубина. В честь этих моих глаз меня и назвали Кионой, что по-эльфийски означает "хранитель рубинов". Мне нравилось, так что я и не спорил.
Но всё-таки какой бы ветреной не была моя прекрасная мать, она любила отца и готова была страдать за его счастье. Я часто слышал, как она рассказывает своей сестре Сарии, которая жила к югу от наших земель, что жутко боится заводить ещё одного малыша, но Лаирасул был счастлив, когда узнал о беременности жены. Потому сейчас она стоически вынашивала ребёнка, предположительно - мою сестру.
Я вылез из комнаты и побрёл вниз. Там немного притормозил, чтобы подумать, куда же я всё-таки направляюсь. Все мои мысли резко направились в сторону конюшни, где меня уже, наверное, ждал мой конь Малрах.
Едва ли не со всех ног я кинулся туда. До меня уже доносилось приветливое ржание, будто Малрах наперёд знал, что я приду к нему.
Небольшая деревянная постройка, где и содержались наши семейные лошади, находилась в паре десятков метров от дома.
Распахнув двери, я ощутил терпкий запах навоза и сладковатый - сена. Малрах уже выжидающе глядел в мою сторону, размахивая огненно-рыжим хвостом. Чёрное крупное тело, длинная вьющаяся грива... Боги, как я любил эту породу - Шелв. Когда-то такие лошади наполняли горы своим ржанием, но теперь, много столетий спустя, всё изменилось. Люди истребили почти всех из-за ценных шкур, что были прочнее любой кольчуги. Сейчас, проходя по богатым районам человеческих городов, можно нередко встретить женщин в платьях, украшенных рыжими гривами этих коней, дети играли с мёртвыми останками - костями, что тоже ценились за прочность, - величественных животных, а мужчины залихватски перекидывали через плечо тёплые шарфы, сшитые из грив Шелв.
Ненавижу людей.
Их примитивность, их тупость заставляли меня презирать их.
Зверьё - вот что такое люди.
Приходя в ярость от собственных мыслей, я и не заметил, что слепо прижимаюсь к крупной шее Малраха. Конь тёрся мордой о мой лоб, чувствуя моё настроение и ненавидя людей так же сильно, как и я. В этом мы были с ним похожи. Чтобы хоть как-то успокоиться я поглядел в глубокие глаза цвета грозы. Да, Малрах был неистовым существом, недаром его имя означало "Зверь войны". Существо, прекрасное в своей непокорности, своей непреклонности ни перед кем, кроме меня. Так странно получилось - я единственный в семье, кто мог так хорошо перевоплощаться в дракона, что полёты давались мне с невероятной лёгкостью. И, несмотря на то, что я предпочитал передвижение по воздуху, кони подчинялись только мне, не подпуская к себе никого. Моя мать нередко негодовала по этому поводу, но сама в тайне побаивалась приближаться к устрашающе огромным существам.
Я похлопал Малраха по крупу и прошёл в дальний угол конюшен, где лежало душистое сено. Схватив большой клок сушёной травы, я подошёл обратно к Малраху и подождал, пока тот не съест всё с моих рук. Я решил, что можно и баловать моего любимца. Хорошо хоть остальные кони ещё спят, так что их можно пока не кормить.
Малрах был довольно скор на расправу с едой, потому через несколько минут он уже глядел на меня огромными вопрошающими глазами, будто ждал продолжения мысленной беседы (или трапезы, что было ближе к истине). Я погладил его по длинной благородной морде и вышел из конюшен.
Сильный ветер подул с запада, и я обернулся туда. Всё было тихо и спокойно, утро начало только прорываться из-за завесы ночных туманов, заливая меня своими лучами. Я не любил солнечный свет и яркое освещение. Потому я поспешил убраться в дом.
Я почувствовал отвратительный запах медленно нагревающейся земли. Ненавижу дневное время почти так же, как людей. Где-то в садах запела птица. Первым моим желанием было удавиться от мысли, что я не понимаю этой прелести. Что могло быть привлекательного в обжигающих лучах? В слепящем зареве, от которого болят глаза? Из-за того, что во мне смешались крови двух рас, солнечные лучи буквально жгли меня. Этакая патология. Потому для меня куда приятнее была прохлада ночи, когда всё теряло свою дневную значимость и будто начинало новую жизнь, только совсем в другом виде.
Я взлетел по ступенькам и остановился в тени крыши над террасой. Мои глаза остановились на невысокой яблоне, что росла прямо перед лестницей. Её тень быстро поднималась, будто жила собственной жизнью. Оперевшись на деревянные перила, я попытался разглядеть какие-нибудь образы в крючковатой тени дерева. Вот девушка, расчёсывающая волосы. А вот эльф, играющий с кинжалом. Но я быстро утомлялся, находясь в одной и той же позе долго. Довольно скоро тени начали меня раздражать, и я повернулся к светлому двору спиной.
Птица в саду заливалась, а я раздумывал о Вечности, открытой передо мной.
Когда-то давно я не понимал, почему люди завидуют нам из-за бессмертной жизни. Ну и что, что их век не длится и сотой доли того, сколько идёт наша вечность! Так я думал когда-то. Но несколько лет назад я увидел, что возраст делает с их лицами, телами и разумом. Мне стало ясно и неприятно, потому что даже самые прекрасные и великие из них неизбежно будут забыты в своей ветхости, брошены всеми. Сейчас власть над Вселенной находилась в руках у людей, но их становилось всё меньше, они вымирали. Годы убивали самых мудрых и сильных, на их место приходили всё более слабые. Конечно, люди понимали это и не могли смириться. А ещё было ясно, что правлению людей оставалось существовать не больше, чем несколько столетий. А это очень маленький срок, если рассматривать его, конечно, относительно жизней бессмертных существ...
Раздался пронзительный, душераздирающий крик. Я поднял голову. Сначала моё тело отказалось подчиниться моим приказаниям, и я стоял несколько секунд, внезапно понимая, что звуки идут из спальни родителей. Голова была будто в тумане от глубины недавних раздумий, но я заставил себя сорваться с места. Я вбежал в дом, накрытый утренней сонной тишиной. Со второго этажа доносилась какая-то возня. Я последовал за звуками и в мгновение ока оказался перед распахнутой дверью в комнату отца и матери.
Не обращая внимания на тревогу, что овладела мной, я залюбовался комнатой: всё здесь было настолько идеально, что порой не верилось, что здесь жил мой отец, который любил всё извращать. Нежно-голубые тона смешивались с нежно-сиреневыми и перламутровыми, светлые стены контрастировали с глубокими и насыщенными синими полом и потолком. Большое окно, выходившее на сады, было закрыто отливающими перламутром бархатными шторами. Светло-лиловые шкафы и маленькие прикроватные столики - всё было изящным. Посредине комнаты - большая кровать с белыми простынями, но сейчас ткань была измята и залита кровью.
Сиатрия лежала не шевелясь. По щекам её текли слёзы, невидящим взглядом она смотрела на моего отца. Её обычно белая ночная рубашка была алой. Лаирасул что-то шептал, похоже, на древнеэльфийском, но я ни слова понять не мог - не знал старого языка эльфов и всю жизнь говорил только на старом человеческом, на котором говорить умели практически все, на новом эльфийском и на древнеинкубском. Меня поразила бледность его обычно смуглой кожи.
Сиатрия издала отчаянный вопль ужаса и боли.
Белые волосы отца, похожие на снег, разметались по плечам, а пронзительно-синие глаза были наполнены страхом. Я никогда не видел его таким. В тот момент мне показалось, что я в кои-то веки был похож на него - те же абсолютно белые волосы, разметавшиеся по плечам и груди, только цвет глаз совершенно разный, но ужас, отражённый в них одинаковый. Меня передёрнуло, и я крикнул, стараясь перекрыть голос Сиатрии:
