«С одобрения канцлера, но не с одобрения автора!» — негодует Коменский, осознав, наконец, что произошло. Он посылал свои материалы не для печати, а лишь для личного ознакомления. Никогда он не решился бы представить на всеобщее обозрение эти первые наброски. В какое же положение его поставил Гартлиб, опубликовав их без его ведома! Несомненно, мысли очерка натолкнутся на предубеждения, которые он предвидел, но не ответил на них, так как не собирался в этом виде издавать свой набросок.
Быстро пробегает глазами Коменский приложенное к книге письмо Гартлиба. Он и не думает оправдываться, лишь извиняется за поспешность издания, объясняя это тем, что ученые жаждали скорее познакомиться с наброском, а переписчики не успевали, вот и пришлось его напечатать. Кроме того, прибавляет Гартлиб, необходимо собрать об этом замысле суждение ученых европейских стран, дабы возбудить интерес и найти покровителей для осуществления его идеи создания Пансофии. А так как один человек не в силах выполнить такую задачу, было бы разумно подобрать помощников, 6—8 ученых, которые смогли бы отбирать наиболее существенное из всех наук и давать ему отобранный материал. И поскольку одно поколение не в состоянии осуществить весь гигантский план работы, то следует основать, как то и желал славный Бэкон Веруламский, коллегию ученых.
Ян Амос ошеломлен: замысел Гартлиба увлекает своей грандиозностью. Объединение усилий ученых разных стран, а затем и всего человечества единством знания, которое развеет мрак невежества, предрассудков, предубеждений, — это ли не самый верный путь к лучшему будущему всего мира! Самое же удивительное состояло в том, что этот поистине грандиозный план при чтении письма Гартлиба показался реальным. Доказательство тому — лежащая перед ним книга.
Она производит большое впечатление, будоражит умы, вызывает ожесточенные споры.
Завоевывая все больше сторонников, а тем самым усиливая огонь противников, «Введение к опытам Коменского» быстро распространяется по всей Европе. В 1639 году книга выходит вторым изданием под названием «Предвестник Пансофии», вскоре он издается в Париже и в Лейдене, а затем, в 1642 году, появляется в английском переводе. Снова, как во времена необыкновенного успеха «Двери языков», к Коменскому со всех сторон идут письма, на этот раз, однако, далеко не все восторженного характера. «Как осы напали на меня не только философы, но и теологи», — скажет он позже. Одни говорят, что всеобщая мудрость, которую предлагает Коменский, не что иное, как коварное средство для тайного распространения кальвинизма;[100] другие — что вся эта мудрость есть опасная смесь божьих дел с человеческими, христианства с язычеством, света с тьмой...
Идея Пансофии привлекает внимание и знаменитого философа Декарта.[101] Прочитав «Предвестник Пансофии», он дает всестороннюю оценку этому наброску, а вместе с тем — таланту и личности автора. Декарт заявляет, что Коменский является «человеком сильного ума и большой идеи и, сверх того, обнаруживает благородную ревностность к общественному благу». Ученый считает, что «Коменский мог бы разрешить проблему, которую изложил, лучше, чем кто-либо другой; только образцы, которые он представил, недостаточны, чтобы подать большую надежду». Да, у Декарта есть свои критические замечания, и они существенны. Он, например, сомневается, «чтобы только в одной книге можно было изложить все знания в целом», он сомневается также, что Коменский изображает какую-то универсальную науку, к которой склонны и которую были бы в состоянии усвоить школьники в возрасте до двадцати четырех лет. Декарт не одобряет далее намерения автора «соединить религию и истины откровения со знаниями, которые добавляются естественным разумом».
В конце письма Декарт говорит, что «его (Коменского. — С. С.) намерения обнаруживают столько хорошего, что, если даже ему что-либо еще недостает, он не лишается права на высокое уважение».
Несомненно, несогласие Декарта с Коменским по некоторым важным пунктам объясняется различием в складе мышления, во взгляде на мир. Возможно, не последнюю роль сыграла здесь неполнота изложения идеи Пансофии. Поспешность издания, как и предполагал Коменский, оборачивалась лишними упреками. Но как бы то ни было, плодотворность многих мыслей Коменского признавал и сам Декарт, и другие философы и ученые.
Гартлиб торжествует. Он не ошибся в оценке сочинения Коменского, в его личности! Безусловно, Ян Амос должен стать во главе великого дела создания Пансофии международной коллегией ученых. С присущей ему энергией Гартлиб принимается за осуществление своего плана. Ведь только английский парламент правомочен принять решение об организации ученой коллегии для разработки Пансофии под руководством Коменского. Гартлиб не жалеет на хлопоты ни сил, ни времени. Он убеждает влиятельных друзей в парламенте, обращается за помощью к известным ученым, к общественному мнению.
Между тем громкий успех Пансофии вызывает оппозицию в среде чешских братьев. В адрес Коменского раздаются обвинения в том, что он способствует расширению кальвинизма, что ради своей Пансофии он отступает от канонов веры. Находятся люди, не брезгающие оскорблениями и клеветой. С болью и горечью Ян Амос выслушивает обвинения. Порой он видит, как некоторые люди при встрече с ним опускают глаза, порой ощущает за своей спиной шепоток. Он упорно защищается. «Я хочу сплотить людей единством знания, — повторяет он, — способствовать их просвещению». Глухота тех, к кому он обращается, причиняет ему страдания. По ночам он не может уснуть — тяжелые мысли не дают покоя. Судьба всегда была к нему сурова, но он преодолевал себя и не сгибался, чтобы продолжать борьбу во имя общего дела, ради гонимых братьев. Он всегда чувствовал себя частицей общины. Ему верили, на него надеялись, и это давало ему силы, чтобы продолжать жить, даже тогда, когда отчаяние хватало за горло. И вот теперь...
Неужто так мало надо, чтобы братья забыли обо всем? Нет, возражает себе Ян Амос, держать на сердце обиду на простых людей нельзя. Разве они виноваты, что не разбираются в богословских спорах и не могут отделить ложь от правды? «Святая простота!» — воскликнул Ян Гус, когда богобоязненная старушка подложила хворост в костер, на котором его сожгли... А ведь ради бедных людей, как эта старушка, Ян Гус принял мученическую смерть!
Дело, однако, доходит до того, что Коменский вынужден публично отвечать на обвинения. Дважды — перед знатными покровителями церкви в замке Лешно, а затем, два месяца спустя, перед синодом в лешненском храме — Коменский обосновывает, защищает свой труд. И дважды он получает одобрение и пожелание успехов в благом начинании.
Отныне Коменский не одиночка, втайне творящий неведомое, за ним авторитет и поддержка общины. В ходе подготовки к защите рождается новое сочинение: «Освещение пансофических опытов, сделанное в интересах критики», где он отвечает на каждый пункт обвинения, с присущей ему энергией разворачивает убедительную аргументацию в защиту своих идей.
Многие члены синода испытывают неловкость: их знаменитый брат вынужден оправдываться! Не слишком ли далеко зашли его обвинители? Даже недоброжелатели Коменского покорены логикой аргументов философа, величием идей Пансофии. Коменский, его труд оказываются выше зависти, интриг, недоброжелательства. Ян Амос продолжает работать, но дело подвигается медленно. Облыжные обвинения даром не проходят...
Именно в это время по настоянию общины и правителя Лешно Коменский становится ректором лешненской гимназии — на его плечи ложится руководство гимназией со всей массой неотложных и разнообразных дел. Ян Амос переживает трудную пору: ректорские обязанности занимают все его время и силы, для работы над Пансофией остаются ночи, но и тут сомнения охватывают его, и часто он сидит с пером в руке, неподвижно глядя в одну точку.
Идут письма от Гартлиба. Он сообщает, что уже нашел двух, а затем трех людей для совместной работы над Пансофией, и настаивает на встрече для распределения обязанностей — в Лондоне, Амстердаме, Гамбурге, где удобнее Коменскому. Можно еще ближе — в Щецине или Гданьске... Ян Амос вынужден отвечать отказом: должность ректора не позволяет ему отлучиться. С горечью повторяет Коменский свой отказ в ответ на новые приглашения Гартлиба, понимая, что энтузиазм мецената может иссякнуть — тогда рухнут все планы, связанные с пансофическими трудами. Где же выход? Остается надеяться разве что на чудо...
