Слон настроил телескоп на максимальное увеличение. Взглянув в объектив, я не сразу понял, о чем он говорит. Передо мной был белый ровный ландшафт, украшенный редкими голубыми пятнами. Я не заметил бы их, если бы не однородность фона.

Вот одно из них зашевелилось. Пусть очень медленно, но оно двигалось.

— В самом деле, — сказал я. — Давай измерим температуру.

Температура поверхности в этой области соответствовала температуре гелия 11. В других районах планеты наблюдалось примерно то же. Протосолнце давало не много тепла, хотя на радиацию не скупилось.

— Это не похоже ни на один из известных мне видов жизни.

— Не знаю, — сказал Слон.

Он смотрел то в телескоп, то на библиотечный экран, на котором светился Сириус VIII.

— В этой книге описано двадцать различных видов гелиевой жизни, и все они выглядят совершенно одинаково.

— Не совсем. Они должны иметь противовакуумные покровы. А эти гранулы…

— Предпочитаю остаться невеждой по этой части, Бей. В этом мире мы все равно не встретим того, что нам известно. Даже семя ракетного дерева взорвется, едва приземлившись здесь.

Я не стал продолжать разговор на эту тему.

Слон еще раз окинул взглядом «свою» планету, отыскивая живые голубые пузыри. Они были великоваты для гелиевой формы жизни, но недопустимо большими не являлись. Во многих холодных мирах жизнь зародилась благодаря особым свойствам гелия 11, но, поскольку гелий не допускает усложнения, дальше амебы эволюция такой жизни не продвигается.

Я отметил одну особенность. Все животные собрались на оборотной стороне планеты по отношению к ее курсу в Галактике. Им не страшен был свет протосолнца, но они, по-видимому, боялись межзвездной пыли.

— Ты обещал заплакать.

— Это не так уж странно. Я подожду.

Прошло два часа.

Плавник-радиатор засветился ярче. Еще более подчеркнутым сделалось скучное однообразие поверхности планеты, к которой мы приближались. Она была видна как диск сквозь носовое окно корабля. Понаблюдав за диском некоторое время, можно было заметить, что он увеличивается. Гравитационному тормозу все равно, каким концом корабль повернут к планете.

— Клубок Ариадны, — сказал Слон.

— Не годится, занято. Это имя носит Бета Лиры 1.

— Тогда Пушечное Ядро.

— Слон, зачем ты сюда прилетел?

Он испуганно посмотрел на меня:

— Что ты имеешь в виду?

— Слушай, я все время был с тобой, но ничего не понял. Ты потратил миллион звезд, чтобы добраться сюда; потратил бы и два, если бы было нужно. Ты мог остаться дома, в Скалистых Горах, с Дайаной, или отправиться к Бета Лиры, это достаточно необычная звезда, к тому же более красивая, чем этот снежный ком. Ты мог развлекаться какими хочешь наркотиками в Крэшлендинге или искать на плато Демонов Тумана. Почему ты полетел сюда?

— Потому что моя цель здесь.

— Что это значит, черт возьми?

— Бей, был такой парень по имени Миллер. Шесть лет назад он поставил на корабле с термоядерным двигателем, потребляющим космический водород, еще один гиперскоростной двигатель, в расчете на то, что станет заряжать его энергией термоядерного, и отправился на край Вселенной. Наверное, он все еще летит. Он будет лететь вечно, если не столкнется с чем-нибудь. Зачем он это сделал?

— Ну, знаешь, я не психиатр.

— Он хотел, чтобы о нем помнили. Через сто лет после того, как ты умрешь, о тебе будет что вспомнить?

— Что я идиот, который полетел с Грегори Пептоном, который потратил два месяца и больше миллиона звезд, чтобы приземлиться на планете, которая не стоит и выеденного яйца.

— Дерьмо! Ладно, я прилетел сюда из чистого любопытства. Эта звезда через десять лет вылетит за пределы изведанного космоса. У нас больше не будет возможности исследовать ее. Что…

В воздухе возникло легкое движение, и в то же время у меня оборвалось дыхание и заложило уши. Не дожидаясь сигнала тревоги, я потянулся за шлемом и со стуком уронил его на горловину скафандра, привинтил и открыл рот. С громкой икотой воздух вырвался из желудка и с криком из легких.

Не было ни сил, ни времени думать, что происходит. Вокруг был вакуум, и в мой скафандр вливался холодный воздух. Мне в уши словно вгоняли иглы, но я спасся.

В легких стояла пугающая пустота, но я спасся и буду жить. Я обернулся к Слону.

На его лице был страх смерти. Он надел шлем, но не мог привинтить. Я с трудом оторвал от шлема его руки и привинтил шлем как следует. Шлем покрылся изнутри испариной, потом снова сделался прозрачным, в него набирался воздух. Спасет ли он Слону жизнь?

Я точно не умру. Боль уходит из ушей, и я дышу: вдох, выдох, вдох, выдох. Давление нормализовалось.

Я видел, что произошло. Теперь можно все это вспомнить, обдумать, проиграть.

Произошло невероятное.

Корпус корабля превратился в пыль. Вот и все. В мгновение ока вся оболочка корабля разложилась и развеялась по ветру. Я это видел.

Вот так, корпуса больше нет. Остались одни внутренности. Передо мной светился пульт управления. Чуть ниже располагался лаз в сложенную комнату отдыха и сама комната. Над пультом полумесяц загадочной планеты и звезды, слева звезды, справа Слон, полуживой, испуганный, а за его спиной звезды, позади меня кухонный робот и склад провизии, шасси, плавник-радиатор и звезды. От «МБ» остался скелет.

Слон встряхнулся и включил радио. В моем шлеме раздался щелчок.

В ожидании мы смотрели друг на друга. Сказать было нечего, кроме: «Смотри, Слон! У нас пропал корпус! Ну не странно ли это?»

Я вздохнул, обернулся к пульту управления и принялся воскрешать к жизни термоядерный двигатель. Насколько я понял, кроме корпуса, с корабля ничего не улетело. То, что крепилось к корпусу, крепилось и к другим предметам.

— Что ты делаешь, Бей?

— Хочу вытащить нас отсюда. Кстати, можешь плакать.

— Зачем? Я хотел сказать, зачем нам улетать?

Он спятил. Брюхошлепы от природы хрупкие существа. Я включил двигатель на малую мощность, отключил гравитационный тормоз и повернулся к Слону.

— Слон, послушай. Корпус пропал, — я развел руками. — Его нет.

— Но то, что осталось от корабля, по-прежнему мое?

— Да, конечно.

— Я хочу приземлиться. Сумеешь меня отговорить?

Он не шутил. Он говорил совершенно серьезно.

— Шасси исправны, — продолжал он. — Скафандры будут защищать нас от радиации в течение трех дней. Мы можем приземлиться, а через двенадцать часов тронемся обратно.

— Наверное.

— Мы добирались сюда два месяца.

— Правильно.

— Если я сейчас поверну назад, то буду чувствовать себя идиотом. А ты?

— Я тоже, но есть одно «но». Ты посадишь корабль только через мой труп.

— Ну хорошо, корпус рассыпался в порошок и разлетелся по ветру. Что это значит? Это значит, что у нас бракованный корпус, и я отсужу у «Дженерал Продактс» все задние ноги, когда вернусь домой. Ты знаешь, почему корпус рассыпался?

— Нет.

— Почему же ты считаешь, что нам что-то угрожает?

— Сказать, что я собираюсь делать? — Я развернул корабль хвостом к Пушечному Ядру. — Ну вот. Если ты настаиваешь, через три часа мы приземлимся. Как ты сказал, это твой корабль. Но я собираюсь отговорить тебя от этого.

— Это честная игра.

— Ты учился на курсах пилотов?

— Разумеется.

— Вам читали лекции по теории ошибок?

— Кажется, нет. Небольшой курс истории космоплавания мы прошли…

— Это уже что-то. Ты должен помнить, что в первых полетах использовалось химическое горючее и что первый корабль, запущенный к астероидам, строился на окололунной орбите.

— Ну да.

— А этого ты мог не знать. На корабле летели трое. Когда их запустили, они облетели вокруг Земли по орбите, которая находилась внутри лунной, потом они вышли за лунную орбиту и легли на свой курс. Через тридцать часов после запуска они заметили, что иллюминаторы делаются мутными. Концентрация пыли вокруг корабля была так велика, что частицы пыли царапали кварц. Двое астронавтов хотели продолжать полет, ориентируясь по приборам, и выполнить задание. Третий, командир, велел запустить ракеты и остановиться. Не забывай, что материалы в те дни были не так прочны, как сейчас, а техника, которой пользовались астронавты, не была как следует испытана. Они остановили корабль на окололунной орбите в двухстах тридцати тысячах миль от Луны, и, связавшись с базой, сообщили, что прервали полет.