С переводом Кантемира связано написание Альгаротти стихотворного послания на имя русской императрицы: «Ее Величеству Анне Иоанновне, императрице Всея Руси».[566] Дж. Маццукелли, первый биограф Альгаротти, еще при жизни итальянского литератора писал: «Князь (А. Кантемир. — И. В.), с которым граф Альгаротти познакомился в Лондоне, сообщил ему, что этот перевод был предназначен для усопшей императрицы Яновны (Анны Иоанновны. — И. В.), и это послужило для Альгаротти поводом сочинить на имя императрицы стихи…»[567]

Написанное в торжественном хвалебном тоне с использованием многочисленных метафор и иносказаний, не все из которых поддаются точной расшифровке, это послание по жанру представляет собой торжественную оду в «пиндарическом стиле», господствовавшем в литературе в начале XVIII в. Прославляя Анну Иоанновну как мудрую правительницу, Альгаротти видит в ней «наследницу гения Петра». Она — «оплот державы россов», ее Минерва и Юпитер. В великой душе Анны Иоанновны соединяются доблести римских императоров Тита и Траяна, «пыл Цезаря и Августова мудрость». Подобные классические ассоциации были данью поэтической традиции XVIII в.

Альгаротти сравнивает русскую императрицу с «Божеством» («Nume»), приносящим радость всему миру, который готов исполнять ее желания. Чтобы усладить ее слух гармонией созвучий, с италийского неба прилетает муза лирической поэзии Эвтерпа, гордая своей миссией, а из Франции — богиня цветов Флора, увитая розами, которая перед взором Анны Иоанновны создает «новую отраду» и «новое изумленье».

Очевидно, Альгаротти имеет в виду известный грот, замечательное архитектурное строение Летнего сада. В XVIII в. гроты были обязательной принадлежностью увеселительных регулярных парков. Грот строился по проекту архитектора Г. И. Маттарнови (1714–1719) и достраивался Н. Микетти (до 1723 г.). Он стоял на берегу Фонтанки и был разрушен сильным наводнением 1777 г. Своей красотой и изяществом грот привлекал к себе внимание всех посещавших Петербург иностранцев. «Превосходнейшим из сооружений в самом саду является грот, снаружи и изнутри весь в мраморных скульптурах», — писал в «Путевых заметках о России (1735–1736)» шведский ученый К. Г. Беркг.[568] Более подробное описание грота оставил русский архитектор М. Г. Земцов. Говоря о нарядном внешнем виде грота, внутри напоминавшего пещеру, зодчий дает подробное описание его внутреннего устройства: стены грота были облицованы раковинами, пестрыми мелкими камнями и толченым стеклом. В центральной зале находился фонтан со статуей Нептуна, украшенный большой раковиной и фигурами морских коней, фонтаны располагались и в боковых залах. В заднем помещении был устроен водяной орган, который приводился в действие напором воды. Во время пуска фонтанов орган начинал играть, и в гроте раздавалась мелодичная музыка.[569]

Называя Анну Иоанновну «Augusta Donna» (Царственная владычица), Альгаротти видит ее заслугу в разумном правлении, воплощающем в себе идею просвещенного абсолютизма, сторонниками которого в XVIII в. были многие в Западной Европе. Мудрость Анны Иоанновны, по его мнению, проявилась прежде всего в том, что она призвала к своему трону «наставницу истины» — Философию, которая как затворница ютилась прежде в портиках Падуи или Оксфорда, известная лишь немногим посвященным. И хотя первое издание «Ньютонизма для дам» было посвящено Фонтенелю, «старому картезианцу», как назвал его Вольтер в одном из писем к Альгаротти, самому итальянскому писателю ближе была ньютонова философия. Победу ньютонизма над картезианством Альгаротти изображает в виде живописной картины: в живительных лучах «Ньютонова Солнца» рассеиваются грезы Картезия (Декарта, которого Альгаротти в посвященном ему специальном очерке[570] назвал «наперсником Природы» и «светочем Мира философов») и мысли его уносятся к берегам родной Сены и к Храму, жрецом которого он был и который до сих пор гордится своей славой Алтаря Франции.

Так в форме иносказания Альгаротти говорит о знаменитом янсенистском монастыре Пор-Руаяль, крупнейшем центре философской и литературной жизни Франции в XVII в. С Пор-Руаялем были связаны многие писатели, в том числе Паскаль и Расин. Последователи Декарта преподавали его философию в школе Пор-Руаяля, просуществовавшей до 1790 г.

Продолжая тему ньютоновой философии, Альгаротти от Парижа обращается к Петербургу, и здесь, в «семье философов», окружающих трон, первое место по праву должно принадлежать Ньютону. Альгаротти высказывает пожелание, чтобы Ньютон «узнал» язык русской императрицы.

Подчеркивая мысль о том, что Анна Иоанновна призвала философию к своему трону и, как мудрая Минерва, вместе с Аполлоном вдохновляет их «Служителя» (Ministro),[571] т. е. Кантемира, на благородное дело — перевести на русский язык труды Ньютона (очевидно, имеется в виду «Оптика», 1704 г.), и тогда Ньютон «заговорит» по-русски и будет прославлен во всей вселенной.

С темой философии в послании тесно связана тема науки. Альгаротти стремится посвятить Анну Иоанновну в физические тайны света, будучи убежден в том, что это доставит ей удовольствие:

Автор оды описывает, как в лучах золотого диска Солнца горит рубин, искрится сапфир, блистает чистотой изумруд. Соединяясь вместе, лучи этих кристаллов озаряют Землю и бескрайний небесный свод, даруя жизнь Вселенной.

Эти данные о законах света, продолжает Альгаротти, «прибыли» в Петербург с берегов «серебристой Темзы» в «аглицкой чаше», украшенной древней Авзонией (поэтическое название Италии) и омывшей края свежей влагой. Внутри чаши находятся драгоценные сведения по физике, они утолят «благородную жажду» русской императрицы в познании мира.

Вероятно, речь идет об уникальной английской чаше из серебра для охлаждения вина работы Ч. Кендлера, именовавшейся в России «лоханью». Она больших размеров, весит 220 кг и богато украшена изображениями, связанными с культом Диониса-Вакха. Возможно, чаша была приобретена для Анны Иоанновны. В 1741 г. указом Елизаветы Петровны эта чаша-лохань была объявлена собственностью казны. Ныне чаша экспонируется в Государственном Эрмитаже.[573]

Альгаротти, очевидно, видел чашу в Зимнем дворце на церемонии бракосочетания Анны Леопольдовны, племянницы Анны Иоанновны, в июле 1739 г., когда бокал шампанского ему был предложен самой императрицей, как о том он сам сообщает в своем «Дневнике».[574]