Ей вспомнился чемодан Расселла Залера и его немногочисленные пожитки. Он довольствовался самым минимумом вещей. Ей тоже хотелось быть такой. Она мечтала о жизни, полной не вещей, но историй, чтобы их было столько, что, будь они материальны и имей вес, не влезли бы и в тысячу чемоданов.

Бросив прощальный взгляд на гостиницу, Энн завела машину.

Она уже готова была тронуться, когда пассажирская дверца неожиданно распахнулась и на соседнее сиденье плюхнулся Расселл Залер с чемоданом в руках.

— Значит, вы собирались уехать без меня? — Он кивнул. — Одобряю. И мне будет легче жить, зная, что вы уехали не из-за меня. В следующий раз не ждите так долго.

Он устремил взгляд в лобовое стекло.

У нее отвисла челюсть. Он ее испытывал? В самом деле?

— Вы за мной наблюдали?

— Я весь день просидел в вашем закутке. Хотел посмотреть, действительно ли вы это сделаете.

Она уставилась на него с разинутым ртом.

От ее молчания ему, похоже, стало слегка не по себе.

— Ну хорошо, с утра я улизнул через черный ход, но потом сел в одно из ваших кресел и не смог заставить себя подняться. — Он помолчал. — Я устал, Энн. Я очень-очень устал.

— Может, я уже передумала брать вас в попутчики, — сказала она, слегка задетая. — Может, я хочу уехать одна.

Расселл распрямил плечи, все так же глядя прямо перед собой.

— Я буду рассказывать вам по истории в день, а вы за это отвезете меня во Флориду. По истории в день в обмен на еду и уход, если он мне понадобится. Но я хочу взять с вас слово, что вы всегда будете их помнить. Если вы будете помнить мои истории, вы будете помнить меня — таким, каким я хочу, чтобы меня помнили. Для меня это вдруг стало важным.

— А что будет, когда у вас закончатся истории?

Уголок его губ дрогнул.

— Они никогда не кончатся. Можете мне поверить.

Вот и все, подумала Энн. Она покидает свой пузырь и улетает на свободу.

— Пристегнитесь, — бросила она, трогаясь с места.

И тут до нее донесся чей-то крик:

— Стойте! Стойте!

Они с Расселлом одновременно обернулись, глядя в заднее стекло. По тротуару к ним бежала Бэй Уэверли, отчаянно размахивая руками, чтобы привлечь их внимание.

Энн отвернулась и прибавила газу.

— Нет, — сказал Расселл. — Погодите. Она хочет поговорить со мной.

Энн затормозила.

— Она привлечет внимание моего брата.

— Это совсем ненадолго, — сказал он и, переложив чемодан на заднее сиденье, потянулся открыть дверцу.

Бэй увидела, как тот старик садится в большой внедорожник вместе со своим чемоданом, и бросилась бежать во всю прыть, крича, чтобы он подождал.

Она почти догнала его. Никак нельзя было допустить, чтобы он уехал, не дав ей хоть каких-то ответов.

Она снова закричала, но внедорожник начал движение.

Бэй медленно остановилась, сжимая в руке фотографию.

И тут, к ее изумлению, машина внезапно затормозила и старик выбрался наружу.

— Мы немного спешим, дитя, — произнес он тем гладким голосом, который она хорошо запомнила.

Бэй подбежала к нему по тротуару.

— У вас есть еще какие-нибудь ее фотографии? — выпалила она, задыхаясь, и, протянув ему фотографию, ткнула в Лорелею. — Меня зовут Бэй. Бэй Уэверли. Лорелея была моей бабушкой.

— Я знаю, кто ты такая. И нет. У меня есть только еще одна копия этой самой фотографии. И ничего больше.

— Что вы о ней знали? — торопливо спросила Бэй, хватая ртом воздух. — Вы можете что-то рассказать моей маме или тете Клер про их мать?

Он раздраженно вздохнул, потом возвел свои серебристые глаза к темнеющему небу и прищурился.

— Я познакомился с Лорелеей в одном баре в Шауни. Я там работал в бродячем цирке. Мы с ней тогда неплохо позабавились. Это все. Наше знакомство продлилось всего три недели.

— Но Клер родная дочь Лорелеи, ведь правда? Лорелея ее не похищала?

Он опустил глаза и встретился с ней взглядом. Потом выдержал небольшую паузу, словно по привычке нагоняя драматизма.

— Насколько мне известно, да, Клер действительно ее родная дочь.

Бэй очень хотелось поинтересоваться, зачем ему понадобилось врать о таких вещах, с чего он решил приехать в их городок и испортить жизнь порядочным людям. Но тут на улице показались несколько собирателей конфет, которые, видимо, не дотерпели до завтра, и Расселл быстро обернулся на их голоса. Она почувствовала его тревогу. Времени у нее было не слишком много, поэтому тратить его на попытки его пристыдить она не стала.

— А кто тогда эти люди? — Она указала на темноволосую пару на снимке.

— Мои друзья из цирка. Они не имеют никакого отношения ни к Лорелее, ни к Клер. Это случайная фотография. Если я правильно помню, это был единственный раз, когда они встретились. И это все, что я могу тебе рассказать, — сказал он, собираясь сесть обратно в машину.

Бэй слегка наклонилась, пытаясь разглядеть, кто сидит за рулем. Это оказалась Энн Эйнсли, сестра хозяина гостиницы. За эти годы Бэй время от времени сталкивалась с ней на улице, и у нее неизменно возникало ощущение, что этой прозрачной и худой как щепка женщине, которая, точно призрак, носилась по Пендленд-стрит, в их городе совершенно не место. Судьбой Энн был ветер, а не тюрьма из четырех стен.

— Подождите! — сказала Бэй, прежде чем он успел сесть в машину.

Расселл обернулся, не отрывая руки от ручки дверцы.

— Чего тебе, дитя? Нам действительно нужно ехать.

Бэй поколебалась.

— В чем заключался ее магический дар?

Он не стал делать вид, что не понял. По его лицу промелькнуло странное выражение.

— Лорелея Уэверли очень любила холод.

Плечи Бэй поникли.

— Это не магия.

Расселл улыбнулся:

— Она могла коснуться яблока, и оно на глазах покрывалось инеем — в разгар рекордно жаркого лета. С таким даром она могла заработать в цирке целое состояние. Но она предпочитала его не афишировать; почему — не знаю.

Расселл сел на пассажирское сиденье и, ни слова больше не говоря, захлопнул дверцу. Энн тронулась с места, и тут Расселл опустил стекло и весело произнес:

— Приношу самые искренние извинения, если причинил кому-то беспокойство.

После того как Расселл с утра ретировался из ее дома, Клер весь день стряпала как одержимая. Закончив печь инжирно-перечный хлеб, взялась за суп. Булькающий на плите суп в холодный день был все равно что ватная подбивка для дома. Его уютный запах обволакивал, умягчал душу и согревал сердце. За супом последовали корзиночки с заварным кремом на десерт; жаль, у Клер не было фиалок, чтобы украсить их сверху.

В тот вечер Клер подала на ужин слегка озадаченному мужу и дочери овощной суп, инжирно-перечный хлеб и корзиночки. И она понимала их замешательство. Они уже и не помнили, когда она в последний раз целый день готовила им настоящую еду, не говоря уже о том, чтобы накрыть стол в маленькой столовой, с настоящими столовыми приборами и с полотняными салфетками.

Надо почаще пользоваться столовой, решила Клер. Когда бабушка Мэри умерла, Клер на полученные по страховке деньги занялась переоборудованием кухни, в результате чего к ней была присоединена бо́льшая часть столовой, в которой Мэри когда-то подавала еду своим постояльцам. Впрочем, того, что от нее осталось, им втроем было более чем достаточно.

— Клер, это было изумительно, — сказал в конце ужина Тайлер.

— Да, это было здорово! — подхватила Мария. — Только в следующий раз не клади в овощной суп картошку.

— Почему? — удивилась Клер.

— Моя лучшая подружка ее не любит.

Старая добрая Эм. Еще не было ни разу, чтобы Мария за едой не упомянула о ней.

— Откуда Эм узнала, что у нас сегодня на ужин овощной суп? — поинтересовалась Клер, поднимаясь, чтобы собрать грязную посуду.

— Я не знаю. — Мария пожала плечами. — Она просто это знала.

— Ты ей позвонила?

Мария рассмеялась:

— Зачем мне ей звонить? Она и так здесь.