Все тетрархи со временем успокоились, спрятав свои чёрные мысли от греха подальше, а Диоклетиан ещё раз разделил власть надвое, но теперь уже по другому принципу: мухи отдельно, котлеты отдельно. Отдельно – гражданская служба, отдельно – военная. И провёл реформу ветвей: и такой, и сякой.

Особым институтом империи стал департамент безопасности, тайная полиция «Слово и дело»: невидимое око жандармского надзора за неблагонадёжным элементом – историкам ещё предстоит сделать открытие по части его реального существования в Риме, в Первом, не Третьем.

В гражданском плане империя была разрезана на двенадцать диоцезов, управляемых губернаторами-викариями, в свою очередь подчинённых префектам претория, которых в империи было два: по числу августов – старших тетрархов. Диоцезы были пошинкованы на более мелкие провинции, число которых достигло сотни.

Для военного управления необъятной державой было создано несколько дукатов-округов во главе с дуксами, потерявшими полномочия вмешиваться в дела гражданской администрации. Дуксы в ареалах своего обитания подчинялись царям и префектам претория, подотчётным августам. Префекты претория во времена Диоклетиана – это совсем не то же самое, что начальники преторианской гвардии во времена Рима эпохи принципата, когда они в ходе переворотов меняли императоров как перчатки с левой руки на правую, но всё равно эта должность и теперь была вершиной, венцом карьеры как для любого романтически настроенного мечтательного юноши, так и для всякого прожженного циничного офицера.

Приоритет армии в державе, как и прежде, сохранился. Диоклетиан воздал систему конскрипции: в Риме вводился регулярный рекрутский набор. Олигархи – крупные землевладельцы – ежегодно должны были поставлять в легионы по одному и более рекруту. Средним помещикам тоже было велено проявлять патриотизм и не отставать от крупных. Всякая иная сельская мелочёвка, печальные деревни с дрожащими огнями объединялись в консорциумы – по одному новобранцу от большущей кучи.

Возник рекрутский рынок, легионы пополнились полукрепостными колонами, неумехами и лентяями, выдавливаемыми своими хозяевами и земляками из сельских поселений. Но можно было откупиться золотом: плати – и сам никуда не ходи, сиди дома, и никого туда же не посылай. Только Иллирия, мать порядка, не откупалась, а шла сама, добровольно и стройными рядами: военная косточка, привилегированная каста, ящик Пандоры.

Сыновей ветеранов войны в армию гребли всех поголовно: солдатские династии поневоле.

Диоклетиан открыл все шлюзы для иноземного наёмничества: когорты захлестнул поток варваров. Чужеземцев-наёмников и до Диоклетиана в войсках водилось немало, но в условиях кратного увеличения людей в доспехах кратно выросла и численность варваров. И хотя рулили ими пока римские командиры (да и то не всегда), путь на офицерский верх иноземцам тоже был полностью распечатан. Усилилась роль конницы, в которой преобладали иноземцы-наёмники, легионы перешли на построение в колонны. Пилум (копьё металлическим стержнем) заменили чужеродным копьём с полностью деревянным древком, короткий колющий меч-гладиус – обоюдоострой длинной колюще-рубящей спатой, скутум (ростовой щит) – овальным щитом-ауксилией. Армия вовсю варваризировалась. Казалось, что даже боевые качества воинских подразделений обрушаются. Варвары целыми родами, племенами и кланами селились как на пограничных, так и во внутренних областях империи: через несколько поколений это кардинально изменит державу.

Лимес времен Диоклетиана стал не просто дорогой или рубежом, а пограничным округом, сектором-системой городов сложносочинённых и сложноподчинённых фортов. Стены этой единой цепочки надстраивались и укреплялись. Вдоль дороги давно отошедшего в мир иной императора Траяна от Дамаска к Пальмире и Евфрату был сооружён мощный оборонительный лимес глубиной в 70 километров. Восточный лимес стал, пожалуй, самой продвинутой сетью оборонительных сооружений, протянувшись от Месопотамии через Сирию к границе Аравийской пустыни. Крепости от Кордуэны до Евфрата – Сангара, Безабда, Нисибис – усилились римско-варварскими гарнизонами. Куски неудобных для обороны территорий пришлось оставить, выровняв границы: кочевые номады без боя получили земли Нильской долины вплоть до острова Филе. На Сахару и области рядом с ней Рим тоже больше не претендовал. Ни один записной патриот о сдаче пядей римской земли не пикнул, а вершков не считали.

Никомедия стала ставкой Диоклетиана, превратилась в неофициальную столицу Рима, но Вторым Римом стать так и не успела.

Жертвоприношение римских язычников-1: Юпитер

«Облегчи в бедном сердце мучительный гнёт,

Треволнений мирских и забот;

От недоброго взора людского укрой

Всё, в чём грешен бывал я порой!

На сегодня дай светлого счастья струю –

А на завтра себя предаю

Я, мой Бог, в милосердную руку Твою…»

Омар Хайям. Рубайят

Жертвоприношение Богам – праздник, он всегда был вместе с Галерием.

Цезарь в пурпурной тоге, на лабутенах, в восхитительных штанах и в ожидании новогоднего чуда, вбирая в себя ноздрями знакомые с детства ароматы, торжественно и благоговейно стоял у алтаря, готовый в любой удобный момент поддаться сладострастному и мистическому экстазу. Но, непроницаемым видом подчёркивая народу свою холодную иллирийскую властительность, держал себя в руках, не уступая соблазнам и искушениям, присущим толпе с низкопробной психологией.

Алтарь, украшенный священными слегка подсохшими и свежими травами и шерстяными ленточками, был сооружён на расчищенной и открытой назло всем тёплым ветрам площадке, прямо перед фасадом никомедийского храма Юпитеру.

Стареющий глашатай-прекон, ожидающий вечного покоя, который ему только снился, нервничал, поначалу подзабыв свою роль, но вовремя выудил из памяти нужные фразы и почтительно пригласил жреца, изобразившего всамделишного члена коллегии понтификов, совершить священнодейственный обряд, после чего обратился к толпе:

– Народ, сейчас же прекратите галдёж! Вы не на восточном базаре! Мы в священном Риме, а не в нечестивой сасанидской Персии!

Алтарь и его окрестности, как по мановению волшебной палочки, хотя и ненадолго, но тут же погрузились в загробную тишину, чаще идентифицируемую как гробовая.

Специально обученные люди на разлохмаченной, слабо натянутой верёвке медленно вели к жертвеннику тучного белого быка с вызолоченными рогами, посверкивающими на солнце. Верёвка, судя по её виду, немало повидала на своём веку: возможно, обвивала шеи разнорогатого скота уже не один десяток лет.

Животное, с трудом передвигая копытами, шло спокойно, не бодалось, не брыкалось, не кусалось и никак иначе не сопротивлялось, всем своим видом демонстрируя лунатическую безжизненность, полное спокойствие и философско-созерцательный взгляд на вещи и бытие. Как будто фаталистически признавало: все мы в этом мире тленны, тихо льётся с клёнов листьев медь.

– Чистая жертва! Юпитер уже готов принять дар! Юпитер голоден! – зашелестело в среде истово верующих, тоже вероятней всего не позавтракавших и оттого нарочито не сытых. Прекон на них цыкнул, снова призвав к тишине: блюл свою роль и общественную ячейку.

– Я верую в тебя, Юпитер! – одними губами прошептал Галерий, жмурясь и прижимая руки к груди, и едва слышно уточнил у другого стоявшего рядом с ним жреца по имени Кондорий. – Почему чистая? Я не силён в тонкостях обряда, но я верую сердцем и душой, как в детстве.

– Если бык упирается или вырывается, значит, Юпитер не принимает жертву. Животное должно стоически, спокойно, как удав, ждать своего часа – смертельного удара промеж глаз и рогов! – так же шёпотом ответил Кондорий, опасливо взглянув на Галерия: жрецу впервые в жизни доводилось стоять во время языческой службы рядом с сильным мира сего.