Так усыновлённый сын и будущий наследник Диоклетиана получил первый приятный для своей психики и души опыт от взирания на мучительные страдания разумных тварей Божьих: око за око, зуб за зуб. Духовно скрепился с римской историей и традицией. Остальных пацанов Галерий, как ни пыжился и как ни старался, не нашёл – ищи-свищи их по необъятным просторам империи в составе разных когорт и легионов: вовремя затерялись под латами, шлемами и балаклавами. А кто-то уже даже с матерью-сырой землёй сроднился, сровнялся и сравнялся – войны держава вела перманентно, редкие годы обходились без скрежета зубовного и лязга противостоящего друг другу металла мечей, копий, щитов и доспехов.
Культура интеллектуальной Эллады Галерия не интересовала ни разу, а солдат болтуны-философы-греки порождали и поставляли неважных, тоже изнежились и выродились – тут новый цезарь ничего и никого для себя не искал, хотя мог бы, порывшись в словаре, случайно и в этой навозной куче ещё пару пацанов, своих детских мучителей, надыбать. Не срослось: сожалел, но не звал и не плакал.
Эти выросшие ныне дети были для Галерия теоретическими пророками плаща пурпурно-кровавой расцветки и практическими – грядущего рака. Но он не оценил первого, болезненно и наитием предчувствуя второе. За что боролся, на то и напоролся.
Впрочем, впереди была ещё долгая и счастливая жизнь владыки античного мира: предстояло много трудиться, ибо владыкой мира будет труд. Ратный.
Рим до и в эпоху Диоклетиана
«Бросать не стоит в будущее взгляд,
Мгновенью счастья будь сегодня рад.
Ведь завтра, друг, и мы сочтёмся смертью
С ушедшими семь тысяч лет назад…»
Омар Хайям. Рубайят
Римский император-princeps Марк Аврелий, великий и задолгий предшественник знаменитого Диоклетиана, был не Копенгаген, но интеллектуален и компетентен. По праву рождения, воспитания и образования. Усыновленный Антонином Пием, он правил, как дуалист: автократор для демоса, демократ для аристократов и Бог – для всех вместе. Не фараон, не воин, не иллириец (век иллирийцев был ещё только на подходе), не солдатский император, орёл, хороший мужик – было чему поучиться последователям и наследникам, пример для подражания: не тень Октавиана Августа, но интеллект и образование тоже не пропьёшь и на чужбину не унесёшь на подошвах своих башмаков. Солдатские императоры и претенденты на диадемы привыкли совать каблуки и подошвы сапог в носы и пахи любых соперников, пока последние ни сделали это первыми. Марк Аврелий не уносил и не совал: наблюдал словно сверху, анализировал, не зажигал и не поджигал сухой соломы, но гасил; не верил, не боялся, не просил, но на большой римской доске двигал все фишки и фигуры. Он вообще большую часть своей жизни не видел ни битв, ни армий, кроме преторианской гвардии с функциями отдельного то ли жандармского, то ли гвардейского корпуса, то ли два в одном флаконе. Но полевые армии повиновались ему по щелчку двух пальцев, по кивку головы или по движениям бровей. По-настоящему великим людям слава на поле боя не льстит, впрочем, и не претит, но горячая война – лишь самый последний аргумент для достижения внутренних целей: власти. Впрочем, как и первый шаг навстречу урне с прахом.
«Остерегись окраситься в пурпур», всё было с детства, комплексы не сложились, синяя птица изначально была в руках и никуда не улетела до смерти Марка Аврелия, не всем так в жизни свезло. Мажор. И вокруг – сенаторы-мажоры, метросексуалы, нарциссы, но – головастики, яйцеголовые, эрудиты. Источник власти – божественность, а не гвардия с армией, хотя и они тоже, но в тот период – пунктиром после краткосрочного взрыва пассионарности.
И вдруг – обвал, селевой поток, землетрясение в мощном горном массиве. Коммод, родной сын Аврелия, а не усыновленный, задушен: отец не сумел легитимировать наследника. Или не захотел: после нас хоть потоп. Или наследник был Копенгаген, но не компетентен. Губерния пишет и пляшет, а корона кочует с головы на башку, с башки на голову, набивая шишки на затылках и сливая кровь из кадыков. Есть двадцать пять тысяч сестерциев – покупай и носи гордо. И диадему, и красный лоскут из нескромного неситца. Сенатор Юлиан так и сделал – прогадал и лишился головы-башки, диадема требовала подпитки золотом ежедневно, дефицит бюджета преторианцы не прощали, корона от очередного неудачника отползла, даже не испачкав краешка одежды.
– Держитесь друг друга, платите солдатам и забудьте об остальных, – предсмертный вопль одного из римских владык своим детям. Так умирал римский император Семптимий Север: своим – всё, иным – всё остальное. Надел пурпур – не торопись в него окраситься.
Хоть и рынок, с лихвой покрытый золотой ликвидностью, но диадему всё равно отымут, не в свои сани не садись. Или не рынок, а восточный базар? В Риме было уже чересчур много Востока: количество должно было когда-нибудь незаметно перетечь в другое качество. К тому же есть более мощный рынок – насилия и оружия – почти однофакторное распределение, метод максимального правдоподобия: Гаусс и Лаплас, ещё не родившись, без напряжения, но усилием и триумфом воли рулили римской короной глубоким знанием предмета. Нет хороших институтов – иной рынок (а те – далече).
От седоков под диадему десятилетиями отбоя не было. Водрузил корону на затылок – и нет ни затылка, ни головы, ни башки, ни короны, и набитая шишка не болит. Вернее, диадема уже успела перекочевать на другое чело, которое пока не отделено от туловища бесстрастным режущим металлом: для такого дела даже затачивать лезвия нет нужды. Но лучше сесть на само чело, на которое уже водружена диадема, хоть и неудобно пятой точке – зубья покалывают, пусть даже у римских диадем и нет зубьев.
Списки бенефициаров и величайших менялись среднестатистически с быстротой каждые три года, каждые предыдущие (и списки, и годы) – как отходы жизнедеятельности выбрасывались на помойку, для будущих археологов и историков: эти будут откапывать и чтить культурные слои, ассенизаторы. И так – лет пятьдесят в империи, единой и неделимой. Пустошей всё больше, крестьян-трудяг – всё меньше, а преторианцы и легионеры хотят оплаты, золота, серебра, толстого слоя шоколада, хотя бы меди и сытной еды с хлебом, ибо зрелища, как победы и поражения, прекрасно умеют добывать себе сами, вот нелюди безыдейные!
За пятьдесят лет от Александра Севера до Диоклетиана единственный случай проявления подлинной демократии: избрание императора одновременно Сенатом и армейскими легионами – Валериана. Но он же стал и позором Рима. Войско Валериана окружено вражинами в Эдессе, разбито, и десятки тысяч гордых римлян вместе с императором уведены Царём царей в персидский плен. Римский безродный император на коленях ползает перед породистым самовлюблённым Сасанидом в поисках пощады и земной жизни – подставка для потных восточных ног шахиншаха.
Остальные принцепсы возведены на перворимский трон или только армией и преторианцами, или только Сенатом, но убиты – почти все только военными: Александр Север, Максимин Фракиец, Гордиан I, Гордиан II, Пупиен, Бальбин, Гордиан III, Филипп Араб, Требониан Галл, Эмилиан, Галлиен, Аврелиан, Тацит, Флориан, Проб, Кар, Нумериан, Карин. Лишь по одному экземпляру из величайших погибло в битве с готами, погибло-умерло в персидском плену или просто от чумы, почти естественная смерть (Деций, Валериан, Клавдий II).
Претенденты на престол из военных снимали с границ когорты и гарнизоны и брали Рим штурмами или без боя, провозглашая себя императорами. Убивали друг друга, а их убивали легионеры и иные претенденты. Их было много на челне, иные парус напрягали, другие дружно упирали в глубь мощны вёслы: сиюминутность царствования и бытия. Все лукавят и лицемерят – не цари мы, а народ, демократы, просто первые среди равных, принцепсы: нас избрали, неважно кто и как. Источник власти меж тем один и тот же: военные перевороты. Коль слаб или ослаб, то меч-кладенец – и голова с плеч, народ поддержал – хлеба-зрелищ получил. Народ и армия едины. Армия всегда получала своих слонов: чем быстрей сменялись императоры, тем чаще раздавались слоны. А когда не получала – брала своё сама, грабила любые окрестности, включая остальных. Народ Рима (без окрестностей) продолжал кормиться чужими трудами: хлеба и зрелищ, Вечный град даже налогами не облагается, посконная традиция, обычай делового оборота. И опять: пустошей всё больше, крестьян-трудяг – всё меньше, это разве народ? Быдло и рогули, способные только на бунты, если их не развлекают, не отвлекают и не подкармливают. На бунты, бессмысленные и беспощадные, но быстро подавляемые – со смыслом, но без жалости. Численность римского населения, достигнув своего апогея при забытом ныне императоре Каракалле, далее на протяжении всего III века нашей эры непрерывно убывала: говорят, демография подкачала, хотя бабы рожали, как и прежде, во множестве, и снова нарожают. Куда ж им деваться, контрацепция ещё не изобретена.
