Другие крестятся намеренно размашисто, стараются как-нибудь необычно поклониться. Во время пения вдруг кто-то затягивает так, что слух режет. Придраться к нему трудно: всегда можно оправдаться, ссылаясь на то, что не уловил тональности.

Но вот прозвучало последнее «аминь». Семинаристы рады окончанию молитвы, дружно рассаживаются за столами. Гремит посуда, поглощается пища. В постные дни кормят хуже. Правда, соблюдаются они больше в столовой, а в спальнях многие не прочь вкусить и скоромного. Но делать это надо осторожно, таясь даже от лучшего друга. Упаси бог, если такого скоромника уличит рачитель или кто-нибудь из «блаженных», последует наказание: снижение балла по поведению, а вместе с ним и снижение стипендии.

Окончена трапеза. Прослушано «Житие» очередного святого. И снова молитва. Ее поют уже более торопливо. Многие стараются пробиться ближе к выходу, чтобы поскорее выйти из столовой и успеть сделать кое-какие дела. У бурсака за день около трех часов свободного времени, а дел… Надо и к «преподобному» сходить, и к занятиям подготовиться, и письмо написать, и в парикмахерскую пойти, и одежду починить, и в баньке побывать, и с друзьями покалякать, и свежим воздухом подышать…

В десять утра звенит звонок, созывающий семинаристов и студентов академии в аудитории, просторные залы, примерно одного размера и планировки. В углу каждой из них висит икона, перед которой светится электрическая лампада. Неподалеку от иконы стоит профессорская кафедра. Посреди аудитории расположены столы для слушателей, за которыми сидят по два человека.

На каждую неделю старостой класса назначается дежурный, который должен прочитать молитву перед каждым уроком, отметить в журнале отсутствующих и доложить помощнику инспектора причины их отсутствия.

Большинство профессоров и преподавателей приходит в аудиторию с опозданиями. Прозвенит звонок, бурсаки соберутся и ждут минут десять-двадцать, пока соизволит появиться преподаватель, увлекающийся чаепитием в профессорской или беседами со своими коллегами. Впрочем, это не огорчало семинаристов. В семинарии — урочная система. Первую половину урока преподаватели спрашивают заданный материал, а вторую посвящают объяснению нового. Поэтому семинаристы радовались, как дети, если преподаватель опаздывал: успеет меньше спросить, да и опрос будет не столь дотошным.

Но вот распахивается дверь и появляется преподаватель. Все встают. Он становится лицом к иконе, а дежурный выходит вперед и читает молитву. После нее преподаватель входит на кафедру, садится. Дежурный подает ему список отсутствующих, а педагог отмечает их в журнале.

Пока преподаватель выискивает жертву, бурсаки в страхе молчат. Но вот кого-то вызвали, и он с трепетом душевным выходит к кафедре, крестится и ждет вопроса. Остальные облегченно вздыхают — слава богу, на этот раз пронесло!

В семинарии придерживались правила: спрашивать не часто, зато основательно. За сорок пять минут успевали спросить одного, самое большее двоих семинаристов.

Для большинства воспитанников самым трудным было то, что очень многое приходилось заучивать наизусть. Любой ответ, будь то по священному писанию или по догматическому богословию, по истории церкви или по патрологии, следовало подкреплять цитатами из библии и из произведений отцов церкви. Это требовало колоссального напряжения памяти. Цитату из библии нельзя было пересказывать своими словами, а следовало отвечать слово в слово. А в задании таких цитат, зачастую длиной в полстраницы, насчитывалось несколько. К каждому дню нужно было наизусть выучить несколько страниц текста, не считая содержания уроков. Спрашивали не только последний урок, но и предыдущие. Этим и объяснялся страх перед ответами.

Но вот наступает три часа: время обеда. Снова звонок. Опять молитва, благословение дежурным священником трапезы, чтение «Жития», благодарственная молитва.

За обедом у бурсаков есть приятный момент: раздача писем помощником инспектора.

Обед закончен. Час-полтора свободного времени. Каждый проводит его по-своему: одни ложатся «на боковую», другие беседуют, прогуливаются по лавре или с разрешения начальства отправляются в город по неотложным делам.

Без пятнадцати минут пять звонок оповещает бурсаков о начале полдника. Все отправляются в столовую, молятся, съедают по булочке с чаем и опять молятся.

В пять часом звонок, сзывающий на вечерние занятия. Семинаристы и студенты академии обязаны готовиться к следующему дню именно тогда, когда предписывает начальство, и обязательно под его неусыпным наблюдением.

Среди бурсаков были люди самых разнообразных характеров и способностей. Одним, чтобы выучить урок, требовался час-два, а остальное время они изнывали от скуки или занимались посторонними делами. Другие, менее способные, не могли одолеть семинарской премудрости и за четыре часа, отведенные на подготовку. Им нужно было прочитывать вслух текст учебника и особенно цитаты, чтобы сколько-нибудь сносно выучить их.

Сидит, бывало, зубрила за своим столом, раскачивается из стороны в сторону и бормочет себе под нос:

— Бог есть дух, бог есть дух, бог есть дух…

Это мешает соседу.

— Замолчи, долбежник! — злобно шипит сосед.

А долбежник и рад бы замолчать, но иначе ему не выучить урока. Примолкнет он на несколько минут, а потом снова за свое. Опять негодование соседей, а не то и подзатыльник.

— Замолчи, говорят тебе русским языком! Мешаешь, негодяй!

Встает долбежник и принимается расхаживать по аудитории, приговаривая все те же слова:

— Бог есть дух, бог есть дух, бог есть дух…

Неоднократно воспитанники духовных школ обращались к начальству с просьбой отменить вечерние занятия и разрешить каждому заниматься тогда, когда ему удобнее, как водится во всех учебных заведениях. Однако всякий раз они слышали в ответ:

— Ни за что! Так заведено в духовной школе испокон веков, так и будет! Мы хотим, чтобы вы находились под нашим наблюдением. Разреши вам заниматься самостоятельно, так кое-кто вместо духовной литературы начнет читать светскую, упаси боже, безбожную. А так мы видим, чем вы заняты…

По иронии судьбы городской Дом культуры помещался по соседству со зданием семинарии. Семинаристам грустно бывало слышать, как вечерами молодежь с веселым смехом устремлялась на огонек Дома культуры. Оттуда доносились звуки вальса, вызывая щемящую тоску по тому миру, который после трудового дня пел, танцевал, радовался.

Большинство воспитанников были молодыми людьми в возрасте двадцати-тридцати лет. Физически сильные, здоровые люди жили в ненормальных условиях: лишенные физического труда, занятий спортом, они жирели, становились апатичными.

Даже ходить семинаристам следовало степенно и чинно, приучая себя к манерам священника. Но природа требует своего, и время от времени происходили «срывы»: бурсаки играли в салочки или затевали борьбу между собой. От скуки развлекались и детскими забавами; прятали друг у друга тетрадки, книги, письменные принадлежности, одежду…

Часы приближаются к девяти. Чем ближе ужин, тем сильнее возрастает нетерпение семинаристов. Ужин не только прием пищи, он знаменует собой и окончание занятий.

Звонок. Гурьбой устремляются семинаристы в столовую. Краткая молитва, еда под аккомпанемент «Житий святых», затем вечерняя молитва, продолжающаяся полчаса.

Наконец занятия и молитвы остаются позади. До отбоя — около часа. Одни бурсаки, утомленные занятиями, пораньше ложатся в постель. Другие, сидя на койках, беседуют о жизни, о доме, о родных, о девушках и о богатых приходах. Третьи отправляются на прогулку или идут на свидание.

Запрет выходить за стены лавры без разрешения особенно строго действует в вечерние часы. Но начальству надоедает постоянно надзирать за воспитанниками. К тому же вечером у помощника инспектора много других дел. Наиболее смелые бурсаки отваживаются нарушить запрет и покидают территорию лавры. В большинстве случаев все проходит благополучно, но время от времени помощник инспектора устраивает вылазки и ловит ослушников. Тогда свидания на время прекращаются.