Его приятель Серафим был сыном колхозника, окончил всего пять классов сельской школы. Его семья, хотя и не была духовной, прививала ему пламенную любовь к богу. Он рассказал Андрею, что любимым занятием его было молиться, особенно по ночам, когда ничто не мешало сосредоточиться на беседе с богом. Он тоже надеялся поступить в лавру и стать здесь хотя бы послушником. Оба они не поступили в прошлом году, потому что их не пропустила врачебная комиссия.

— Нашли нас нездоровыми, — пояснили они, — велели полечиться, но мы не унываем, авось с божьей помощью поступим теперь.

— И где вы лечились? — полюбопытствовал Андрей.

— Брат Григорий позвал меня к себе, — сообщил Серафим. — И мы вместе пономарили в храме, где служит его батюшка. Какая там благодать божья! Храм стоит на пригорочке, беленький такой, чистенький. Рай земной! Мы вместе молились, а по ночам уединялись для особых подвигов. А ты, брат Андрей, тоже молишься по ночам?

Андрею стило жаль «братьев во Христе». Очевидно, это были молодые люди с каким-то психическим расстройством на религиозной почве. Чтобы не обидеть их, он постарался ответить как можно мягче:

— Иногда молюсь.

— Надо всегда молиться, как наши преподобные отцы. Нам, недостойным, учиться у них надо! — наставительно проговорил Григорий.

Беседуя, они незаметно подошли к семинарии. Вошли в спальню. Андрей раскрыл свой чемодан и достал еду. «Блаженные» тоже стали рыться в своих пожитках. У Андрея после дороги осталось несколько яичек и вареная курица. Изрядно проголодавшись, он решил закусить, но только собрался разбить яйцо, как вдруг к нему подбежал Григорий и молча выхватил не только яйцо, но и курицу.

— Брат! — с ужасом воскликнул Григорий. — Или ты забыл, что нынче среда!

Андрей настолько опешил, что не сразу сообразил, при чем здесь среда.

— Среда… — от неожиданности промямлил он. — Ну и что же?

— Как? Ведь нынче пост, а ты курицу есть собрался!

На лицах Григория и подоспевшего Серафима был написан такой ужас, словно Андрей держал в руках живую змею или скорпиона. Для «блаженных» намерение Андрея оскоромиться было чрезвычайным происшествием. Они не рассердились, нет. Они скорее испугались за него. Схватив курицу и яйца, приятели устремились к стоявшей в углу корзине для мусора с намерением выбросить греховную снедь.

— Не троньте! Положите сейчас же! — крикнул Андрей.

— А ты обещаешь, что не будешь сегодня кушать скоромного? — умоляющим голосом произнес Григорий. — Мы тебя угостим хлебцем с вареньицем.

Андрей еле сдержался, чтобы не обругать своих непрошеных опекунов. По делать было нечего. Здесь они были сильнее его и в любую минуту могли пожаловаться, что он нарушает пост, и тогда — прощай семинария.

— Не буду, конечно же, не буду. Я, братья, забыл совсем, что сегодня среда. С дороги запутался, — поневоле оправдывался он.

— Мы так и думали, — за себя и за Серафима сказал Григорий. — Хорошо, что вовремя заметили, а не то согрешил бы ты, брат Андрей. Пойдем закусим, чем бог послал.

Позавтракав, Андрей пошел узнать, чем должен он заниматься.

— Ждите! — последовал ответ помощника инспектора.

Медленно тянулось время. Томила неопределенность. Андрей понял, что не принадлежит самому себе. Другие «братья во Христе» тоже не знали, что делать, и молчи сидели на койках или бесцельно расхаживали по спальне. Сколько надо ждать, не знал никто.

Прошло часа два. Наконец послышался голос помощника инспектора, повелевавшего всем пойти немедленно в баню и принести оттуда справку, подтверждающую, что они мылись. Видно, доверия к будущим пастырям было немного.

Но вот баня позади и справки сданы. Ребята снова предоставлены самим себе.

Так прошел первый день пребывания Андрея в стенах столь вожделенной им духовной школы.

На другое утро все поступающие во главе с Алексеем Анатольевичем направились в городскую больницу на медицинскую комиссию. Каждый подвергся тщательному осмотру врачей, особенно невропатолога: семинарское начальство боялось поступления к ним психически неполноценных, свихнувшихся на религиозной почве. Как потом стало известно Андрею, не проходило года, чтобы в стенах семинарии один-два человека не сходили с ума из-за чрезмерной религиозности. Поэтому начальство и подходило так осторожно к людям повышенно благочестивым. Из числа поступающих, — а их набралось свыше шестидесяти человек, — медицинская комиссия забраковала с добрый десяток, в том числе одного из «блаженных» — Серафима. Забракованным было предложено покинуть стены семинарии в тот же день. Серафиму разрешили все же остаться в лавре в качестве послушника монастыря, что обрадовало его несказанно.

На третий день своего пребывания в семинарии будущие бурсаки увидели инспектора. Часов в двенадцать дня всех их собрали в одной из аудиторий, расположенных в том же здании, что и спальня, только на втором этаже. К ним вошел пожилой священник в черной шелковой рясе, с золотым наперсным крестом, украшенным драгоценными камнями. Звали инспектора отцом Вячеславом. Его сопровождал Алексей Анатольевич, который следовал за начальником на два шага сзади с выражением крайнего подобострастия на лице. Теперь из сухого и грозного помощника инспектора, каким он был для семинаристов, Алексей Анатольевич превратился в исполнительного подчиненного, прямо-таки раболепствовавшего перед инспектором.

Отец Вячеслав держал себя просто, но с большим достоинством. Это был культурный, образованный человек. Говорил он тихо, мягко, вкрадчиво, чувствуя свою безграничную власть над семинаристами и, как показалось Андрею, слегка упиваясь этой властью.

Инспектор обратился к поступающим с краткой речью. Он сказал, что рад видеть их в стенах духовной школы и благодарит бога, что есть еще в наше время люди, в которых не оскудела вера и которые решили посвятить свою жизнь служению богу и церкви. Затем он остановился на трудностях пастырского служения, сказал, что это не просто профессия, а подвиг и что все будущие семинаристы должны себя готовить к нему. Что касается приемных испытаний, то они начнутся с понедельника.

На этом беседа кончилась. Инспектор по очереди благословил каждого, спрашивал его имя и фамилию. Когда Андрей, подходя под благословение, назвал себя, лицо отца Вячеслава озарилось улыбкой. Он сказал Андрею, что знает его по документам и рекомендации архиепископа, с которым лично знаком. Спросил, как здоровье владыки, и ободрил Андрея тем, что выразил уверенность в способностях юноши.

— Я уверен, что вы поступите сразу в третий класс, успешно окончите семинарию и пойдете в академию, — благосклонно улыбаясь, заключил отец инспектор.

Оставшиеся дни прошли в усиленных занятиях. Андрей тщательно повторил все предметы.

В субботу вечером и в воскресенье утром он вместе со всеми абитуриентами пошел в лаврский Успенский собор ко всенощной и обедне. Богослужения были невиданно пышными. Ничего подобного он до сих пор не видел. Их совершал сам наместник лавры архимандрит Илларион. Это был высокий, в меру полный человек лет пятидесяти, с длинными волосами и черной окладистой бородой. Движения его были величины. Чувствовалось, что он — безграничный повелитель монахов — постоянно помнит о своей власти. Служил он в прекрасном облачении из малинового бархата, расшитого золотом. На голове его красовалась митра, вся усыпанная драгоценными камнями, а на груди висело два креста, тоже золотых, осыпанных бриллиантами.

Наместнику сослужило два десятка архимандритов и иеромонахов. В службе принимал участие архидьякон с таким басом, какого Андрею еще не доводилось слышать. Когда архидьякон пел, весь собор наполнялся его голосом, и казалось, не было места, где его не было бы слышно, несмотря на то, что собор был до отказа набит богомольцами. На правом клиросе пел наемный хор из сорока человек с великолепными голосами. Левый состоял из одних монахов, которых было не меньше полсотни. Пели они лаврским распевом, какого не услышишь нигде, кроме этого монастыря.