Наконец, мы узнали человека, сидевшего на вёслах. Это был сам Кузнецов.

— Ну, вот, привёз вам крупу и сахар, — сказал он.

Через несколько дней на Волге установился ледостав. Деревянные конструкции, заготовленные нашим лесопильным цехом, были уложены на лёд, и поток грузов, ожидавших переправы, двинулся через Волгу. Страна посылала фронту всё, что требовалось для разгрома врага, и мы вправе были гордиться тем, что в какой-то мере помогли продвинуть к фронту эти многотысячные колонны машин.

Четверо нас, партизан, было прикреплено к бригаде моряков: я с сыном, и Палагушкин Михаил Федорович с сыном. В конце сентября нас перебросили с реки Царицы в район завода «Красный Октябрь» на главное направление. Здесь в октябре начались жестокие бои. Немцы бомбили моряков с утра до ночи, гарь разносилась от Волги до Мамаева кургана. Вскоре Михаила Федоровича ранило при подноске боеприпасов, и он отбыл в госпиталь за Волгу, в город Ленинск; а сына его, Юрия, взяли в штаб связным. Остались мы с Витей одни при моряках сводного батальона капитана Немцева, державшего оборону у больницы имени Ильича.

Мы занимались разведкой. На несколько дней уходили в тыл немцев. Ночью пробирались оврагами, а днём маскировались в разрушенных домиках или сарайчиках; а то просто в ямах под железным хламом сидели, и Витя наносил на схемку расположение немецких огневых точек. Бывало, мы слышали, как немцы над нами ходят, железом тарахтят, чуть нам на головы не наступают.

Штаб нашего батальона помещался тогда под лестницей полуразрушенной больницы, а немцы были возле парашютной вышки.

Сталинградские партизаны в разведке перед наступлением советских войск.

Немецкие танки подходили к самому штабу, били из пушек по коридору больницы, а мы бросали в них бутылки с горючей жидкостью. Танки уходили все в дыму. После отражения танковой атаки, когда был убит командир батальона капитан Немцев, ударил шестиствольный миномёт, разрушил стенку, и она привалила нас с Витей. Мы были отправлены на лечение за Волгу, в посёлок Рыбачий. От сводного батальона осталось десятка полтора моряков, но в ноябре прибыло пополнение, и наша бригада была снова переправлена в Сталинград в составе четырёх батальонов, на бронекатерах и баржах.

Мы с Витей прикрепились к 4-му батальону майора Минькова, занявшего оборону в районе Мясокомбината и Метизного завода, под Мамаевым курганом. Немцы на самой высоте сидели — у водоёма, питающего городской водопровод, и по всему длинному гребню, почти от Банного оврага до оврага Нефтесиндиката — а мы внизу. Нас отделяло от них полотно железной дороги. Тут самое сильное кровопролитие происходило. Весь склон Мамаева кургана сплошь был завален немецкими трупами, а наверху по вечерам немцы все-таки ещё на губных гармошках играли.

Дадут залп из всех видов оружия, поужинают и начинают по всему кургану играть на гармошках. Мы как раз в это время всегда на разведку выходили. Положишь себе на спину убитого немца и ползёшь наверх. Витя рядом ползёт, а если немцы заметят нас сверху и откроют огонь, мы расползаемся в стороны друг от друга. Один постреляет немного, чтобы привлечь на себя внимание, и замолкнет. Немцы подумают, что убит, и тоже затихнут.

Бывало, что по нескольку суток приходилось лежать под замёрзшими трупами и питаться тем, что находили в сумках убитых.

Это было перед нашим наступлением. Нужно было выявить немецкие минные поля, огневые точки и пути подхода, чтобы батальон мог произвести манёвр и зайти немцам сбоку. Немцы ждали лобовой атаки из-за полотна железной дороги, но их обманули. Майор Миньков за полотном расположил только несколько автоматчиков, а батальон повёл на штурм в обход.

После взятия Мамаева кургана, когда красный флаг был водружён на самой высоте, у водоёма, капитан Шальман перетянул нас с Витей к себе, в 1-й батальон, наступавший по Банному оврагу. В этом овраге были и наши блиндажи и немецкие; случалось, что здесь наши разведчики сталкивались с немцами нос к носу.

Один раз мы пошли в разведку по левому отростку оврага к железной дороге Сталинград — Москва, просидели два дня во рву возле немецких орудий, а когда возвращались назад, натолкнулись в темноте на пулемётчика; прямо на него наползли. Он в это время закуривал, согнувшись у пулемёта. Огромного роста был. У меня хоть и медвежья хватка, а все-таки я подумал, что этот верзила подомнёт. Но он сразу поднял руки. — Хорват, — говорит и показывает, что сам пойдёт с нами, добровольно. Мы ему поверили. Он пополз впереди нас так быстро, что мы едва поспевали за ним.

Его звали Нико. Мобилизованный немцами хорват. Он остался у нас в батальоне.

Из Банного оврага батальон пошёл на освобождение рабочего посёлка завода «Красный Октябрь». Первым был взят домик, сделанный из самана, крайний к железной дороге, у отростка оврага. Немцы предприняли несколько контратак, но были отбиты. Ожидался жестокий бой. Комбат послал нас в тыл немцев, на Моховую и Карусельную улицы — выявить огневые точки. На обратном пути мы встретили возле одного блиндажа плачущую женщину и узнали от неё, что оставшиеся в посёлке жители умирают от голода. Женщина плакала, что немцы отняли у неё кусок конины, который она вырезала из убитой лошади и сварила, чтобы накормить сына.

— Живут рядом, вот и повадились ходить, — сказала она про немцев.

Мы заинтересовались, спросили:

— А где они живут?

— А вон, — говорит, — стекло блестит.

Поблагодарив за ценные для нас сведения, мы распрощались с этой женщиной. Стекло, на которое она указала, блестело рядом, в глубоком подвале. Мы швырнули туда несколько гранат и, убедившись, что от немцев осталось только крошево, заторопились.

Но по пути нас опять остановил плач. На этот раз плакали дети.

У обгоревшего домика, прижавшись друг к другу, стояло четверо ребят. Старшей была девочка лет семи. Я спросил её:

— А где мать?

— Немцы убили, — ответила она.

— А папа?

— Его ещё раньше увели.

Жаль было детей, они есть просили; и мы решили взять их с собой, хотя надо было ползти с щупом через заминированное поле. Самого маленького я посадил себе на спину и пополз вперёд, проверяя щупом дорогу, а за мной ползли остальные дети, один за другим, гуськом. Витя охранял нас сзади. Чтобы маленький не заплакал, я посулил ему конфетку, и он всю дорогу тихонечко лежал на моей спине. А старшие даже сами маскировались, закидывали себя снегом.

Много я пережил, пока полз с этими детьми, лавировал с ними между минами. Мы благополучно добрались до тоннеля в железнодорожной насыпи через Банный овраг. В санчасти детей искупали, надели на них красноармейские нательные рубахи. Рукава пришлось обрезать. Мы спрашивали этих сироток:

— А вы не боялись ползти с нами?

Старшая девочка ответила:

— Мы теперь ничего не боимся.

После этого я не мог пропустить ни одного фашиста. Возвращаешься с разведки, видишь немца — подкрадешься, прыгнешь и навалишься на него, как медведь. Комбат мне даже замечание сделал:

— Уж очень вы, батя, рискуете.

А Витя говорил про меня:

— Он такой угрюмый стал, что мне самому с ним страшно.

В январе, когда посёлок «Красного Октября» был полностью освобождён, мы с сыном вернулись в 4-й батальон, к майору Минькову. Этот батальон был брошен на уничтожение северной немецкой группировки, к заводу «Баррикады». Двадцать седьмого вечером мы подошли метров на сто к цеху, в котором сидели немцы и вели пулемётный огонь. Подход был трудный, но по команде «вперёд» первая группа выскочила из оврага, стала перебегать из воронки в воронку, ворвалась в цех через пролом и открыла гранатный бой. Темно уже было, в цеху ничего не видно. Под ногами какие-то обломки, трупы. Нащупаешь станок, пустишь ракету и смотришь, где немец; а он стоит за станком с гранатой в руке и тоже высматривает тебя. Одного немца я заметил, когда он мне в грудь автоматом упёрся. Я ударил его по локтю. Автомат у немца вылетел; я схватил его за горло, а Витя, не отходивший от меня, нож в него всадил.