— А Толбухин все-таки первый поставит флаг на вокзале.

О том, что готовится наше наступление, я ещё не знал и предполагать этого не мог; никаких признаков сосредоточения войск в Сталинграде не было заметно. Правда, у южной окраины города на правый берег переправлялись отдельные воинские части и артиллерии на фронте стало значительно больше, но мы, сталинградцы, думали, что это просто усиливается оборона города. Неожиданно вырвавшиеся у генерала слова остались для меня загадкой. Тем более, что я решительно не понимал, как может Толбухин первым поставить флаг на вокзале, когда он был от вокзала гораздо дальше, чем другие, не говоря уже о Чуйкове, державшем с своим войском оборону в нескольких стах метрах от вокзала. На мой недоуменный вопрос генерал ответил шуткой, из которой я заключил, что сегодня он просто в очень весёлом настроении и фантазирует.

Однако по всему чувствовалось, что на фронте все-таки что-то готовится. На эту мысль настраивало и то, что, против обыкновения, мне пришлось довольно долго ожидать приёма у Толбухина. Совещание окончилось, а он всё еще не принимал меня. И когда, наконец, принял, я полушутя полусерьёзно спросил его:

— Ну что, разрабатываете план?

Толбухин улыбнулся и перевёл разговор на другую тему. Выведать что-нибудь у такого генерала, как Толбухин, конечно, нечего было и думать. Но он охотно вспоминал прошлое; и как только мы заговорили сб одной из прежних своих встреч, я понял, что и командующий тоже считает, что самое тяжёлое уже позади. А при известной нам осторожности Толбухина в выводах это уже было много.

Я вернулся из штаба в полной уверенности, что немцы дальше не пройдут, и с предчувствием каких-то больших событий, которые должны резко изменить положение на фронте. Эта уверенность, передававшаяся от военных к гражданским, быстро охватывала всех сталинградцев. Характерно, что уже в эти дни мы приняли в городском комитете партии решение о подвозе продовольствия в ближайшие к городу пункты с тем, чтобы как только начнётся наступление, быстро перебросить созданные запасы в освобождаемые районы города.

С хорошим праздничным чувством собирался народ на торжественное заседание 5 ноября. А обстановка, в которой оно происходило, была ещё далеко не праздничной. Приглашенные начали съезжаться после наступления темноты, чтобы движение не было замечено наблюдателями противника. Из северных районов города и Заволжья люди приезжали на лодках и катерах, с юга — на машинах. Все являлись прямо со своих боевых постов — окопов, блиндажей, подземных цехов, с военных кораблей и судов волжской переправы. Ночь была очень тёмная. Рабочие судоверфи встречали приезжающих и провожали их в непроглядной тьме через груды железного хлама в помещение столовой, которую украшали только боевые знамёна.

Собралось человек двести с лишним — больше, чем имелось мест; так что некоторым пришлось стоять. Незабываемое впечатление оставляла эта масса людей, среди которых трудно было отличить военных от гражданских. Одеты были люди по-разному, пестро — кто в шинели, кто в полушубке, кто в фуфайке; но все при оружии. Не было ни одного сталинградца без автомата, гранат или кобуры с пистолетом. В массе собравшихся армия и народ сливались в одно целое. Плечом к плечу стояло два поколения — отцы, ветераны обороны Царицына в 1918 году, второй раз защищавшие город, и сыновья, защищавшие завоевание отцов. Рядом с потомственными волгарями — капитанами, грузчиками, лесопильщиками, деревообделочниками, старожилами бывшего Царицына — представители молодого Сталинграда, съехавшиеся на сталинградские стройки в первую пятилетку со всех уголков страны.

Заседание продолжалось недолго, около часа. Оно проходило ещё под оборонительными лозунгами «Стоять насмерть!», «Ни шагу назад!», но если раньше эти лозунги звучали тревожно, то сейчас они произносились спокойно, уверенно. Чувствовалось, что люди, которые клянутся выстоять, уже выстояли перед самой страшной опасностью и сами знают это.

Ряды защитников пополняются новыми солдатами.

Никто не говорил о том, что близок час наступления; но это подразумевалось само собой и в докладе, и в принятом на заседании обращении к защитникам Сталинграда, и в приветствии товарищу Сталину. Даже то, что не всё приглашенное военное начальство прибыло на заседание, в том числе и Толбухин, было молчаливо понято нами так: конечно, они готовят сейчас на фронте большие дела.

Нетрудно представить, какую радость доставили нам слова товарища Сталина о том, что скоро и на нашей улице будет праздник. Мы услышали их по радио на другой день после своего торжественного заседания. Казалось, что товарищ Сталин прочёл наши мысли и отвечает нам, сталинградцам; подтверждает, что мы правы в предчувствии наступления.

Проходили дни, но никаких признаков подготовки большого наступления в Сталинграде по-прежнему не было заметно. Мы уже думали, что, вероятно, главный удар противнику будет нанесён не на сталинградском, а на каком-нибудь совсем другом участке фронта. И когда все-таки наступление началось под Сталинградом, это было для нас неожиданностью, несмотря на то, что мы давно его ждали.

О наступлении мы узнали днём 19 ноября. В этот день я поехал с секретарём горкома партии на левый берег, в штаб фронта к товарищу Чуянову, чтобы окончательно разрешить вопрос об эвакуации. Официально эвакуация еще не была отменена, но она сама по себе уже замерла. На Волге появилось сало, начинался ледоход — трудно было перебрасывать народ на левый берег, да и казалось, что это уже не к чему.

Только мы вошли в блиндаж члена Военного Совета и стали излагать ему свои доводы, как раздался телефонный звонок. Разговаривая по телефону, товарищ Чуянов лукаво поглядывал на нас. Положив трубку, он улыбнулся и сказал:

— Кстати приехали. Звонил товарищ Хрущев; предупреждает, чтобы к завтрашнему дню готовились создавать органы советской власти в освобождённых районах. Подбирайте людей и сегодня же ночью посылайте в Светлый Яр.

Об эвакуации говорить больше нечего было. Узнав, что на севере от Сталинграда наступление уже началось, мы с Пиксиным почти выбежали из блиндажа, торопясь вернуться к себе на правый берег. На другой день утром загремела канонада к югу от Сталинграда — пошёл в наступление Толбухин.

Я вспомнил, конечно, удивившие меня слова знакомого генерала о том, что войска Толбухина первые выйдут к вокзалу. Но Толбухин наступал на запад, уходил от вокзала всё дальше и дальше, что видно было по тем пунктам, в которые мы посылали советских и партийных работников.

Сначала нам трудно было представить всю грандиозность замысла товарища Сталина, а потом поразила точность, с какой этот замысел выполнялся: ведь Толбухин все-таки действительно вышел к вокзалу, хотя и совсем не с той стороны, с какой я думал.

В первых числах ноября к небольшому домику в Тумаке, где размещалась оперативная группа пароходства и технического участка пути, подъехала легковая машина. Это приехал к нам подполковник Ткаченко. Он собрал нас всех и сказал:

— Товарищи речники! Вы уже неплохо поработали, но теперь этого недостаточно. К нам предъявлены большие требования. Нужно перевозить еще больше людей и боеприпасов.

Товарищ Ткаченко остался в Тумаке. Он организовывал работу флота на переправах… Небольшие баркасы «Спартаковец», «Пугачёв», № 2 и «Эрик» всё время находились в плавании. 18 ноября мы поставили рекорд по подвозке боеприпасов, продовольствия и бойцов в Сталинград. Товарищ Ткаченко был доволен. Он благодарил нас от имени командования.

— Товарищ Ткаченко! А этот рекорд можно перекрыть, — сказал я ему.

— Каким образом? Ведь флота у вас больше нет? И получить нам его неоткуда.

— В Куропатке имеется брошенная металлическая баржа. В мирное время нам никто не позволил бы возить грузы на такой барже, а теперь надо попробовать. Дайте только приказание, чтобы баржу доставили в Тумак, — сказал я.