Я каждый кустик на Мамаевом кургане знала. Негде нам было больше воду брать, как из родника. Вода из этого родника издавна на весь Сталинград славилась. Со мной всегда за водой одиннадцатилетний мальчик ходил, сын Долгополовой, Вова. Пошли мы с ним как-то в последних числах сентября за водой мимо оврага, в котором недавно рукопашный бой шёл, слышим стон. А было уже темно. Только в сумерки, да по ночам за водой ходили. Вова скатился в овраг. Я стала его ждать. Потом он приполз и говорит: «Тётя Шура, не поймешь, не то там наши раненые, не то немцы».

Вместе с мальчиком я поползла в овраг. Оказалось, на одном нашем раненом старшем лейтенанте лежал убитый немец. Когда мы подползли, старший лейтенант начал стрелять из нагана.

— Дядя, дядя, это свои, — зашептал Вова. Мы подползли к лейтенанту и освободили его от немца.

— Отколе вы взялись?

— Мы с Мамаева кургана, — сказал Вова.

Я нашла у лежавших рядом убитых бинты и стала перевязывать лейтенанта. Он был ранен в обе ноги. Слышим, идут сюда два немца.

— Отползите в сторону и ложитесь, — прошептал старший лейтенант.

Он пристрелил этих немцев, и мы потащили его в свою землянку.

Земляночка была врыта глубоко в землю. Набралось нас в ней до шестнадцати человек — всё жители Мамаева кургана.

Как-то вышла я из землянки, а тут какой-то политрук подвернулся. Как налетит на меня: «Что вы тут делаете, чего толкаетесь среди бойцов! Чтобы здесь и духу вашего не было», А потом зашел к нам в землянку и стал извиняться. Увидел, что среди нас не только дети да старухи, но и раненые бойцы, которые сами с Мамаева бугра сюда доползли.

Одних раненых из нашей землянки отправят — другие их место занимают.

Вспомнишь нашу землянку — ведь дышали одной пылью и порохом, словно на каком-то пожарище жили.

Я одна из землянки выходила, да Вовка Долгополов со мной. Стали меня бойцы называть Александрой Максимовной. И командиры приходят, советуются: «Скажите, как лучше пробраться нам на эту сопку?» Иногда приходилось не только словами объяснять, но и самой провожать бойцов.

Однажды, помню я, седьмая рота полка пошла в наступление. Мы с Вовкой на исходном рубеже провожали её. А утром прибежал к нам в землянку один лейтенант, весь взъерошенный, отдышаться не может, говорит: «Много там наших раненых».

Мы с Вовкой решили пробраться к месту боя. Приползли, а сами не знаем, кого же брать — нужно и одного, и другого. Взяли мы несколько человек и стали их тянуть на плащ-палатках. Четыре часа мы раненых таскали. А потом немцы перешли в наступление. Видим, мимо нас бегут.

А мы в это время одного политрука вытаскивали, у которого кость была перебита выше щиколотки. Тут снаряд разорвался рядом. Меня куда-то снесло. Не знаю, сколько я пролежала, пока Вова Долгополое нашёл меня, начал землю оскребать, вроде как откопал. Пришла я в себя, рядом ещё два раненых бойца лежат. Потащили их. Один умер по дороге, а другого до своей землянки дотащили.

Таких много было дней. Из этой землянки мой муж опять в армию ушёл, в какую-то часть, которая в Сталинграде сражалась. А я с детьми осталась одна. Уже октябрь подошёл, и не заметила я, как время прошло. Думаю, что ж делать дальше? Рядом в одной щели много местных жителей засыпало. И позиция наших бойцов переместилась. Решила я переменить свое местожительство, уж больно беспокойным оно стало.

Раньше, когда мы из домика в землянку уходили, ничего с собой не взяли, только Аида, моя дочка, ложку схватила, говорит — чем я кашу буду кушать? А Ниночка взяла с собой часы настольные. Теперь мы дальше уходили, и я решила взять из квартиры самое необходимое. Домик был недалеко, но не поймёшь, кто там — немцы или наши. Оказалось — никого. Первым делом я нашла мешок, положила в него молоток, гвозди, скобы. Думаю пригодится, если придется плот сколачивать — через Волгу плыть. Положила я в мешок и кастрюльку. Почему-то взяла с собой и бадью, чугун положила в нее.

Вышла я из домика, слышу козы кричат — моя и соседкина. Не думала я, что целы они. Подозвала я коз, привязала их веревкой к себе за пояс и пошла со всем своим имуществом. Иду по тропке и своим глазам не верю: немец выходит из-под моста и перерезает мне путь. Я иду — не сворачиваю. А рядом насыпь. Как раз по одну сторону наши, а по другую — немцы.

Немец залёг и начал стрелять. Думаю, коз моих забрать хочет, а они у меня крутятся под ногами. Не оглядываюсь. Верите мне или нет — чугун на голову надела, думаю, если попадет в голову — не пробьет, а за спиной у меня мешок со всяким железом, тоже не пробьёт. Уже землянка моя близко. Как меня мои девочки ждали! Запрещала я им свой нос показывать, а на этот раз они мне навстречу выбежали. Я им кричу: «Ложитесь!». Они сразу упали.

Добралась я до землянки, переждали мы несколько часов, а потом вышли. Трудно было разобраться в обстановке. Дошли до линии железной дороги. Промеж разбитых вагонов добрались до штаба полка. Здесь и поселились.

До сих пор сохранилась у меня справка. Я её всегда хранить буду: «Дана гражданке Черкасовой Александре в том, что она в период боев за город Сталинград оказывала первую помощь раненым бойцам и командирам и кроме того производила стирку белья для бойцов и командиров».

Однажды вроде контузило меня. Была я и глухая и немая. Язык распух, сильные боли в животе были. А потом снова пришла в себя. Зима настала, начали раненых на санках возить.

Времена переменились. Новые бойцы прибывали. Чувствовалось по всему, что скоро в наступление перейдём. Немцы меньше стреляли, словно пуль у них не стало хватать. Вовка пошел на передовую танки провожать. Куда-то исчезнет, а потом возвращается, весь обвешенный немецкими котелками.

— Трофеи, — говорит, — собираю.

Так мы и прожили с бойцами на передовой до самой победы.

С первых дней войны мой муж, Федор Степанович, ушёл на фронт. От него долго не было писем. Беспокоилась я. И вот однажды утром прибегают ко мне женщины и говорят:

— На, возьми, тебе от мужа привет.

Передали они мне армейскую рукавицу. На рукавице была наколота записка с адресом: «Того, кто поднимет, прошу передать жене моей Долгополовой Ольге Васильевне». В рукавицу, чтобы тяжелее она была и дальше могла отлететь, вложил Федор камешек. Оказывается, ночью в воинском эшелоне проезжал он мимо своего родного дома на Мамаевом кургане, а сойти ему с поезда нельзя было. Так вот он догадался и рукавицу выбросил, а в ней прислал он конфет для Валечки, тетрадку старшему сынку Вове, а младшему Геночке — свисток.

После этого я тосковать еще пуще прежнего стала. Ведь совсем рядом муж был. Хоть бы взглянуть на него, какой он стал.

Рядом со мной по соседству жила Александра Максимовна Черкасова. Раньше плохо знали друг друга, а вот война началась, так сдружились. То я ей хлеб возьму, то она мне. Иногда приведёт своих девочек, просит присмотреть за ними. Была я раньше домохозяйка, а война началась — трактористкой стала. Черкасова на мясокомбинате кишечницей работала. А я её уговорила к нам в МТС перейти. И у неё муж в армию ушёл. Ну, вот и решили мы свои семьи совместить. У Черкасовой двое и у меня трое ребят, стали все вместе жить как бы одним семейством.

Шура всякими делами была занята, всякие задания в райисполкоме получала. Уйдет, бывало, из дома на целый день, а я печку истоплю, с детьми вожусь.

Когда началась бомбёжка, стала Черкасова хлеб населению на Мамаев курган возить. Один раз лошадь у них убило, а возчиков и Шуру оглушило. Начала я уговаривать её: «Ну, куда ты ходишь, хоть бы себя поберегла», а она мне в ответ: «Раз патриотки мы, значит так надо. Не будет меня — станешь матерью и моим».

В сентябре фронт со всех сторон подошёл к нашему посёлку на Мамаевом кургане. Из своих домов перешли мы в одну землянку.