По пыльным дорогам с трудом тащились несчастные беженцы. Они пытались уйти подальше от тех мест, где разгорелись бои. И вот перед ними река Ханган. У переправы их останавливали — приходилось выбирать: или остаться на этом берегу или рискнуть переплыть реку. У себя на родине эти люди не могли переправиться через реку, когда хотели.

Американская военная полиция не останавливалась ни перед какими средствами, когда нужно было очистить дороги для движения транспорта и боевых машин. Мне не раз приходилось видеть, как американские солдаты избивали женщин и мужчин и даже открывали по ним огонь только за то, что они не выполняли их распоряжений. Такова была участь корейского народа, таково было поведение самозванных «освободителей», так выглядел «контроль над гражданским населением».

Но как только война забросила беженцев далеко на юг и они, очутившись под открытым небом без пищи и без пристанища, стали замерзать от холода, никто не подумал осуществить над ними «контроль» или оказать им какую-нибудь помощь. Прямо на дорогах многие корейцы умирали от голода и холода, зачастую попадали под колеса машин. Как могли эти люди поверить, что войска, оккупировавшие Корею, пришли сюда для блага ее народа?

Во взятии Сеула участвовали и части корейской Народной армии и китайские войска. Тех и других было примерно поровну. К этому времени северокорейские войска успели перевооружиться и пополнить свои сильно потрепанные дивизии вновь обученными солдатами. Партизанские отряды, действовавшие на севере, влились в ряды регулярной армии. Многие из них, отрезанные при нашем наступлении на север, вновь соединились с армией. Возможно, именно эти партизанские отряды, а не новые формирования и составили теперь основное ядро Народной армии. Во время наступления на север американцы захватили в плен много партизан, но по сравнению с теми, кому удалось избежать плена, это количество было незначительным. Закалившись в боях, накопив богатый опыт, партизаны вдохнули в армию новую силу. А Макартур считал Народную армию разгромленной!

Шестого января наш батальон дошел до маленькой деревушки Чханчховонни. Здесь мы свернули с шоссе и по бездорожью двинулись к деревне Чидон, которая запряталась далеко в горах. Там мы простояли несколько недель. В это время линия фронта придвинулась примерно к 37-й параллели. В центре ее оказались позиции нашего батальона.

Я полюбил эту маленькую деревушку. В этом районе не было боев, но большинство жителей уже давно бежали на юг, и лишь, самые смелые не покинули своих домов.

На земле лежал толстый, затвердевший от мороза слой снега. Погода стояла ясная, и солнечные лучи освещали живописные снежные вершины и уютные деревушки, притаившиеся в окрестных долинах. Впервые в Корее я увидел деревню, на которой война еще не оставила своих страшных следов. Все здесь выглядело так мирно, что только грохот орудий в собственном тылу возвращал нас к суровой действительности.

Мы непрерывно высылали дозоры и вели наблюдение за противником, так как в любой момент можно было ждать его нападения. Но противник не появлялся или, по крайней мере, не пытался прорваться через наши позиции. Линия фронта откатилась так далеко, что ему, вероятно, требовалось несколько дней, чтобы войти с нами в соприкосновение.

Как обычно, нам приказали удерживать позиции любой ценой и особенно подчеркнули, что ни о каком отступлении не может быть и речи. Однако седьмого января войска противника подступили к городу Вончжу, который находился в каких-нибудь пятидесяти километрах к северо-востоку от нас. Там завязались бои, но нас пока оставили в покое. Впервые за всю войну мы могли позволить себе поблаженствовать в то время, как другие воевали!

После той напряженной ночи, которую мы пережили под Сеулом, когда нас чуть не окружили, мы уже успели немного прийти в себя. Говорили, что новая линия обороны создана временно, лишь бы несколько замедлить отступление, и все считали, что отход к югу скоро продолжится.

Положение наших войск было поистине критическим. Чтобы разобраться в обстановке на месте, к нам приехал генерал Коллинз. Он пытался подбодрить солдат, говоря, что еще не все потеряно и что в Пусане «Дюнкерк» не повторится. Немногие поверили генералу, да он и сам толком не знал, удастся ли удержаться в Корее. Большинство из нас придерживалось мнения, что при создавшихся условиях вряд ли удастся удержать позиции! Все единодушно полагали, что рано или поздно нас выгонят из Кореи, — так мы «верили» в силы своих союзников!

Солдаты устали от войны и не видели смысла в ее продолжении. Они были убеждены, что самое лучшее — это вовремя убраться отсюда подобру-поздорову. Мы не питали никаких иллюзий насчет того, что здесь мы кому-то нужны, и не хотели оставаться в Корее.

Как известно, бездействие порождает скуку, а скука ведет к тому, что солдаты начинают искать развлечений. Некоторые стали грабить жителей, тащить у них из домов все, что попадет под руку, — покинутые дома уже давно были очищены американцами. Устав рубить деревья на дрова для костров, солдаты принялись разрушать пустующие дома.

А ведь эти дома принадлежали людям, которые надеялись когда-нибудь вернуться в них. Нетрудно представить горе и отчаяние корейцев, которые не найдут своих жилищ и узнают, что разрушены они не в результате боев, а из-за бессмысленной жестокости английских солдат. Дело доходило до того, что некоторые солдаты снимали двери и оконные рамы даже с домов, в которых еще оставались жители. Лютый холод вынуждал несчастных покидать родное гнездо, и они превращались в бездомных беженцев. Откровенно говоря, наших солдат это мало трогало. Им нужны были дрова, и они раздобывали их самым легким способом.

Корейские дома — это прочные строения. В здешних местах нет строительного камня, и корейцы научились обходиться без него: они строят свои жилища из жердей и тонких досок, а затем штукатурят. Дома стоят на твердом фундаменте, имеют крепкие угловые опоры из толстых бревен и кроются красивыми тростниковыми или соломенными крышами.

По нашим понятиям, эти дома невелики и напоминают английские одноэтажные бунгало[5]. В зависимости от величины дома и численности семьи в нем бывает от двух до четырех комнат. Комнаты разделены перегородками с легкими дверями, обычно раздвижными. Полы деревянные или глинобитные. Солдаты отрывали для костров деревянные части, и постепенно от дома оставался голый остов. Но и этого им было мало. Вооружившись кувалдами и топорами, солдаты не успокаивались, пока не разрушали дом до основания.

В Чидоне я был свидетелем таких «подвигов» и уже не удивлялся бесчеловечности наших солдат. Они отнимали у населения даже рис и варили его на солдатской кухне. Правда, рис в Корее выращивают великолепный, но это не причина, чтобы отбирать его у крестьян. Рис для корейцев — все. Это основной продукт их питания. И все же солдаты грабили жителей, отбирая последние запасы риса, которого им едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Домашней птицы у корейцев было очень немного, и она мгновенно исчезала с нашим приходом.

Надо сказать, и офицеры не прочь были полакомиться отнятыми у корейцев продуктами. Грелись они и у костров, на которые шли деревянные части разобранных солдатами домов.

Никто из офицеров пальцем не шевельнул, чтобы прекратить бесчинства. Свои, как они вежливо выражались, «командные пункты» в реквизированных корейских домах они превращали в кабаки. Чуть не каждый вечер здесь устраивались пьяные оргии, нередко затягивавшиеся до глубокой ночи.

Корейские дома отапливаются печью с наружной топкой. Система дымохода проходит по всему дому под полом. Это несколько напоминает римское центральное отопление. Действует такое отопление великолепно. Но наши солдаты разводили подчас такой огонь, что дымоходы накалялись докрасна и начинали тлеть полы. Были случаи, когда дома сгорали дотла.

Солдат заставляли постоянно топить печи в домах, где разместились офицеры со своими походными койками. В одном доме, который служил офицерам кабаком, всегда было так жарко, что просто удивительно, как там не вспыхнул пожар.