А Поттер временами просто нестерпимо злил. Раздражал своей непримиримой горячностью так сильно, что иногда хотелось сорваться, кинуться в банальную драку, раз и навсегда вколотив в его упрямую голову… что-то. Что-то, чего в нем не было напрочь.

Драко прикрыл глаза, вспомнив, как однажды мать сказала ему, что, если ему так хочется видеть вокруг себя людей, идеально похожих на него самого, ему стоит окружить себя зеркалами. Жестоко, но правда. Поттер был таким, каким он был… и, возможно, именно это и притягивало к нему настолько сильно. Притягивало так, что любое раздражение могло схлынуть, смываясь волной, стоило только увидеть смуглый точеный профиль. Увидеть, как Гарри поворачивается навстречу Драко, как на его лице вспыхивает озорная, непокорная улыбка — и тут же хочется забыть обо всем на свете, лишь бы смотреть, ощущать, как плещется в его изумрудных глазах такая трогательная, непередаваемая… нежность? Неужели это — правильное слово?

Драко перевернулся на спину, уставившись в резной потолок. Будь честен, Малфой, это же твоя обязанность. Признайся сам себе. Каждый день, встречаясь с Поттером, ты видишь в его глазах именно нежность. Ту самую, которую иногда — ты можешь пересчитать эти случаи по пальцам — ты видел затаенной на дне глаз своей матери. Только Поттер никогда не прячет то, что чувствует. И именно поэтому рядом с ним так…

Тепло. Драко, наконец, смог сформулировать, произнести сам для себя это слово. Рядом с Поттером было уютно и непередаваемо, невыносимо тепло. Как дома. Не так, как Драко привык чувствовать себя в Малфой-Меноре, а ДОМА, если такое понятие вообще существует в реальности… Тепло настолько, что рядом с ним уходило все — и тревоги, и усталость, стоило лишь окунуться в его глаза. Пронзительные, ярко-зеленые, цвета молодой весенней листвы. Так тепло смеющиеся в ответ.

Драко и сам не понимал, зачем он оттолкнул его сегодня. Просто временами Поттер становился таким… неуправляемым, что ли. Его и так пугала эта непонятно откуда взявшаяся близость, это притяжение… а Поттер не боялся собственных чувств. Он вообще мало чего боялся, вдруг понял Драко. Чертов безбашенный Поттер… Проклятый невыносимый мальчишка, ворвавшийся в его жизнь, способный перевернуть все, поставить с ног на голову, чтобы потом… что?

Чтобы потом уйти и умереть от руки Темного Лорда, оставив меня моей собственной судьбе, признался себе Драко. Поэтому я и боюсь привязаться к нему. Он оторопел. Сел, комкая в пальцах простыни, не решаясь вдохнуть, чтобы повторить это снова. Слова набухали, как капель под крышами Хогвартса, падая в душу, выстилая ее расплавленным пламенем. Я. Боюсь. Привязаться. К Поттеру. А это значит… это значит, что я УЖЕ к нему привязался.

Я не хочу этого чувствовать. Не хочу верить. Я не хочу меняться. О, черт…

Драко встал и направился в ванную. Холодный душ — это самое то, чтобы перестать думать о Поттере. О его смелых и доверчиво-теплых ладонях… которые действительно снимали боль, просто прикасаясь. Заставляли замирать от непонятного, почти неконтролируемого ощущения где-то в груди. Драко вспомнил, как легко Поттер позволил себе проявить — заботу? — тогда, ночью, после попытки самоубийства Панси. Просто пришел — и снял и боль, и усталость, осторожно коснувшись кончиками пальцев его лица.

А Драко… Тогда, казалось, он на мгновение задохнулся от этой нежности. Растерялся, как идиот, только сидел и слушал, как невыносимо громко стучит сердце, и не мог найти слов, чтобы разрушить это наваждение. Несколько бесконечных секунд, которые растянулись в вечность, а потом Поттер улыбался, как нашкодивший котенок, а в его проклятых убийственно-зеленых глазах билось — да. Да.

Было почти невыносимо не разрешать себе прикасаться к нему. И еще более невыносимо не видеться с ним вообще. Драко не хотел себе признаваться, что панически боялся за него… боялся отпустить его, потерять контроль. И еще больше боялся перестать сдерживаться… и разрешить его проклятым ладоням делать что угодно, только бы чувствовать их снова и снова. Чувствовать это предательски родное тепло.

Холодная вода отрезвила, и это радовало. Драко на миг прислонился затылком к стене душевой, закрыв глаза и тяжело дыша. У тебя нет другого пути, повторил он сам себе. Счет вашей близости идет на дни, если не на часы. Не ввязывайся в то, что может сломать тебя. А Поттер — человек, который сломает тебя в одно мгновение. Просто тем, что заберется в твою душу целиком, и ты не сможешь потом его оттуда вытолкнуть.

То есть, сможешь, конечно. Но после этого — Драко ясно это понимал — он уже никуда не пойдет. Разве что — на площадку башни Астрономии, чтобы самому попытаться исправить неудачную попытку Поттера прыгнуть в вечность.

«Она выбрала свой путь, и у нее хватило смелости удержаться на нем», — вспомнил он слова Поттера о Панси.

«Ты мог бы ей позавидовать, она сильнее тебя в тысячу раз».

Именно. Она сильная, а ты слабак, стоишь, спрятавшись в душе, и хнычешь, что тебе не хочется делать то, что ты должен. Очнись. Вспомни, тебе некуда деться, Малфой. Определись сам с собой, и найди, наконец, место для Поттера в своей душе и в своей жизни. Такое, чтобы он больше никогда не смог сделать попытку завладеть ими целиком.

Если, конечно, сможешь при этом не солгать.

День не задался.

Гарри с тоской вздохнул и прислонился лбом к стеклу, прикрыв глаза. Что уж там, криво улыбнулся он сам себе. Давай, будь честен, как он учил тебя. Это ведь не первый день, про который только и можно сказать, что он «не задался». Просто потому, что Малфой больше не появляется в дуэльном зале.

Они виделись, в Большом Зале и на уроках, но Гарри ни разу так и не смог поймать его взгляд. Малфой не отвечал на попытки заговорить, не реагировал на провокации, и больше не приходил на тренировки. Гарри почти не чувствовал, что с ним происходит, но что-то внутри подсказывало — не торопи. В конце концов, у слизеринца хватает своих забот, и он имеет право захотеть взять тайм-аут.

Вот только легче от этого не становилось.

Ну, почему он так отгораживается ото всех? — в который раз подумал Гарри, выводя узоры пальцем на стекле. Его беспокоило молчание Малфоя. Да, в последний раз Поттер сам вспылил и хлопнул дверью, но ему не было стыдно за свою выходку. Если этот белокурый Аполлон предпочитает замыкаться, отворачиваясь от любой попытки протянуть ему руку, то ведь и правда — хоть запротягивайся — все равно не оценит. Да и не увидит, возможно. Поэтому — да, все правильно… Пусть подумает, побудет наедине с собой. Наведет порядок в собственной голове. И вернется. Или… или нет.

Гарри горько улыбнулся. Это ж надо было так сойти с ума, чтобы самому поссориться с Малфоем. А теперь вот сидеть и ждать, захочет тот снова пойти ему навстречу или махнет рукой, возвращаясь в собственную жизнь… А вообще, с чего он взял, что Малфой из нее куда-то уходил?

Тоска. Вот правильное слово. Ничего не интересно. Глухие, как будто — облезлые, звуки, выцветшие краски. Все вокруг тускло и безнадежно. И в этом можно жить, почему бы нет. Просто… просто в этом нет самой жизни.

Гарри тихо вздохнул. Ему было ясно, что и сегодня Малфой тоже не придет… иначе он бы уже был здесь. Так что надо подниматься и выдвигаться отсюда хоть куда-нибудь. Например, в Гриффиндорскую башню. Залечь в собственной спальне и не вставать до ужина. А, может быть, и вообще больше не вставать.

С силой потянув на себя тяжелые двери, Гарри вышел в полуосвещенный коридор. Мимо, щебеча и смеясь, пронеслись две второкурсницы из Равенкло. Захотелось окликнуть их и едко поинтересоваться, не читали ли они в школьных правилах что-нибудь о недопустимости шумного поведения в замке… если вообще привыкли хоть что-нибудь читать. При мысли о том, как вытянулись бы лица этих девочек, на душе почему-то становилось легче.