От собравшихся духов хлынула волна столь сильной печали, что Са'ида почувствовала, как слезы щиплют ей глаза. Они не рыдали и не стенали, но их скорбь была очевидной для чувствительной жрицы.

«Ваши цепи разбиты. Дверь открыта. Ничто не удерживает вас здесь, кроме древней боли и гнева. Отпустите их. Прекратите бороться. Неумолимый ток времени унесет вас. Вам нужно лишь отбросить свою ненависть, и идти».

Ночь сгустилась, когда погасли последние угольки сгоревшей палатки. И все же, верховной жрице и столпившимся в дверях палатки Беседующего эльфам было очевидно, что ряды призраков редеют. Несколько духов полностью исчезли. Другие были столь размытыми, что едва видны.

Гилтас глубоко вздохнул. Рука, которую держала Са'ида, задрожала. — «Я устал», — заявил он, все еще обращаясь к духам. — «Но не могу отдохнуть, пока не узнаю, что мой народ в безопасности. То, что у вас было, исчезло, но теперь никто не может причинить вам вред, и вы не должны причинять вред в ответ. Прощайте. Гилтас, сын Таниса и Лораланталасы, говорит вам прощайте. Хорошего отдыха».

Они ушли. Один за другим, скорбные духи растворялись, пока не осталась лишь темнота. Когда все до единого исчезли, Гилтас сам прекратил бороться. Хамарамис подоспел вовремя, чтобы помочь Са'иде подхватить его, когда колени Гилтаса подогнулись. Двое воинов подняли его.

«Подождите», — приказал он охрипшим от речи голосом. — «Генерал, обследуйте лагерь на повреждения и потери».

Хамарамис проследил, как его отнесли обратно в палатку. Старый генерал пытался осмыслить то, свидетелем чего только что был. Он многое повидал за свою долгую жизнь — ужасные вещи, как уничтожение Квалиноста, удивительные вещи, как когда Беседующий глухой ночью вел свой народ вдоль пустынной горы прочь от кровожадных кочевников. Сопротивление Беседующего свирепым кочевникам снаружи Инас-Вакенти вызывало у Хамарамиса удивление и благоговение. Но все бледнело в сравнении с событиями этой ночи. Он вел по лагерю отряд воинов. Они не обнаружили ни одного оставшегося призрака, и все равно, он не мог осознать сотворенное его сувереном. Лишь силой слова, Беседующий изгнал сотни злобных духов из земли, по которой они бродили веками.

Никто из них не мог с уверенностью сказать, что духи не вернутся, но сердцем Хамарамис верил, что Гилтас Следопыт изгнал призраков навсегда.

Фаваронас также стал свидетелем отбытия блуждающих огоньков. Лежа на боку, все еще парализованный ниже пояса, он пытался найти облегчение от постоянного ужаса во сне, когда вспышка заставила его открыть глаза. Огромный фонтан света, закручивавшийся вверх и прочь от эльфийского лагеря, напомнил ему гномьи фейерверки, виденные им однажды в Зарадене. Он смотрел в изумлении, пока Фитерус не стал перед ним, заслоняя обзор.

«Здесь есть кто-то другой. Сторожей разогнали», — сказал колдун.

Фаваронас почувствовал, как в сердце шевельнулась надежда. У Беседующего была магическая поддержка! Возможно, все не было потеряно. Если новый маг был достаточно могущественным, чтобы прогнать из долины огоньки, он мог быть и достаточно сильным, чтобы опередить Фитеруса.

Колдун долго пристально вглядывался в сторону теперь уже темной долины. Он тихо неприятно рассмеялся и сказал, — «Когда я закончу, это зрелище покажется детской забавой».

Хотя Фаваронас наблюдал за небом, больше ничего не случилось. Стараясь сохранять искру надежды, он позволил усталости овладеть им.

Надежда была недолгой. Когда он снова проснулся, небо было бледно-серым от зарождавшейся зари, и разочарование холодило его несомненно сильнее прохладного камня под ним. Кто бы ни прогнал огоньки, он не пришел одолеть Фитеруса. Колдун все еще был здесь, Фаваронас все еще был парализован, и весьма вероятно, что это был последний день в его жизни. Если Фитерус добьется своего, это будет последний день, который вообще увидит вся его раса.

Взметнув руки к небу, Фитерус воскликнул на том же сокращенном древнем языке, что использовался в каменных свитках. Фаваронас старался расшифровать эти аббревиатуры и архаичные склонения и перевести слова на современный эльфийский. Но понимание слов не означало, что он мог постичь их предназначение.

«Проснись земля, проснись небо, проснись солнце! Давно погребенные древние тени, проснитесь! Явитесь и затмите солнце!» — крикнул колдун, а затем воззвал к этим теням и «забытым глазам» выполнить его приказ.

Небо посветлело до бледно-розового. До сих пор команды колдуна казались безрезультатными. Его шумная речь длилась долгое время, пока солнце не взошло из-за пиков позади них. Когда свет коснулся внешнего края Лестницы, Фитерус повернулся лицом к взошедшему солнцу. Как всегда, он был закутан во множество слоев гнилой ткани, и Фаваронас удивлялся, как он может носить ее. Под капюшоном должно было быть душно.

Его призывы на старом языке уступили место напеву. Лишь восемь повторявшихся снова и снова слов, но Фаваронас не мог расшифровать их. Слова не были эльфийскими любой из эпох, как и аббревиатурой с каменных свитков. Они звучали грубее любого из эльфийских языков. В старых хрониках были ссылки на Кевим, язык богов, и Фаваронас гадал, не его ли он слышал.

Напев был безжалостным. Голос Фитеруса поднимался вверх по звуковому регистру, а затем опускался. Он перемежал свое заклинание восемью громкими хлопками, а затем возвращался к возрастающему и опускающемуся напеву. Это длилось так долго, что Фаваронас думал, что закричит. Слова били по нему, буравили череп. Он был уверен, что никогда не забудет их, равно как и был уверен, что никогда не сможет воспроизвести их. Он обхватил голову руками, пытаясь отгородиться от этого звука и пощадить свои исстрадавшиеся уши. Это не помогло. Слова продолжали градом камней обрушиваться на него.

Толчок сотряс землю, затем другой. Фитерус поднимал руки во время напева, а затем ронял их в короткий промежуток тишины. В хлопающей тяжелой мантии, он напоминал пытавшуюся взлететь какую-то невероятно неуклюжую птицу. В одной точке напева он топал правой ногой, заставляя гору вибрировать подобно гонгу, в который ударил молот. Удары его пятки вызывали осыпь камней по склону горы.

Фаваронас поднял взгляд. Он открыл рот.

Над центром долины возникла темная масса. Она высоко парила над Тимпанумом. Видимая даже с такого расстояния, она должна была быть гигантской. С каждой сменой напева из восьми слов, масса вырастала. Вскоре она затемнила значительную часть долины под ней. С нарастающим ужасом Фаваронас понял намерения колдуна. Стих в каменном свитке говорил о «черном глазе солнца». В отсутствие природного затмения, Фитерус заслонит солнце темной тучей своего собственного творения.

Тогда и только тогда он решил не ждать той ужасной судьбы, которую планировал для него Фитерус. Цепляясь за каменистую землю, нащупывая опору для рук, он тянул себя вперед. Его продвижение было жалко медленным, но это было продвижение. Все, что ему было нужно, это добраться до переднего края плато в пятидесяти метрах от него и перекатиться. Его мучения наконец закончатся. Пока полз, Фаваронас пытался примириться с содеянным им.

Тщеславие было корнем всех его неприятностей. Ему следовало отправиться с Глантоном и теми воинами, когда они покидали долину. Вместо этого, он выбрал исследование тайн, которых ни один смертный не должен был знать. Фитерус все еще мычал свое заклинание, но Фаваронас не слышал его. Вместо этого, он слышал звавший его по имени голос Глантона. Воин долго искал, прежде чем предположить, что Фаваронас потерялся в пустыне и ускакать без него. Если бы он мог изменить один единственный момент в своей жизни, Фаваронас бы никогда не спрятался от Глантона. Он бы остался с воинами и отправился обратно в Кхуриност.

Его путь пролег мимо Фитеруса, но колдун не обратил на него внимания. Оборванная мантия Фитеруса была вся в следах пота. Из подошвы его ноги текла кровь, пока он продолжал топать по земле. Мимолетное видение лица колдуна внутри капюшона заставило Фаваронаса быстро отвести взгляд. Глаза Фитеруса казались темными дырами на его чужеродно выглядевшем лице.