— Очень верно, государь, — подхватил Шафиров. — Весьма прозорливый молодой человек, особливо насчёт шахского величества. Он с ним в Тихране чаи распивал.

   — В Казань губернатору отпиши, дабы готовил суда, кои могли бы и в море выйти, — продолжал Пётр. — А ты, Фёдор Матвеич, распорядись здешней флотилией. Кои суда починивать нужно, пущай по-быстрому займутся. Проследи самолично.

   — Они всё более для речного плавания, — заметил Апраксин.

   — Знаю, — буркнул Пётр. — Поболе ластовых судов[30] для припасу и конницы. И прошу, господа, хранить наше решение в тайности.

   — Прознают, — уверенно сказал Головкин. — Всё равно прознают, как узрят рабочий переполох на верфях. Токмо не поймут, что задумали. От турков далече, стало быть, на низовых азиятов метим.

— Я тебя, княже, и тебя, граф, и тебя, барон, ведающих обычаи тех народов, кои обитают на берегах моря Каспийского, прошу сочинить обращение: мы-де идём к ним с миром и желаем завести дружбу и торговлю. Тех же, кто станет нагло противиться, будем побивать нещадно. И вообще, план кампании на письме сочинить и мне представить.

Подождав, когда закончится прощальная суматоха и разъезд, царь отправился на половину Марии. Он был царь-государь, более того — им-пе-ратор. Тяжёлое это титулование прививалось плохо, признания другими потентатами императорского титула добивались упорно и долго, особенно от французов, ревновавших к нему. В Европе был один император — австрийский, пышно именовавшийся императором Священной Римской империи со времён Карла Великого, и все остальные короли и герцоги считали, что на этом должен быть положен предел.

Пётр был дурно воспитан, а потому бесцеремонен, в нём было мало царя, а ещё меньше императора. Он был для этого слишком живой, непоседливый и любопытный человек. Где бы он ни был, он чувствовал себя по-хозяйски. И тут, в доме Кантемира, как и в петербургском его доме, он распоряжался по-своему. Ни пресечь, ни остановить, ни указать никто не смел, зная крутой нрав царя.

Мария была у себя. Она была предупреждена и ждала.

Эта их связь длилась несколько месяцев, и ей пора бы привыкнуть к ней душевно и телесно. Но всякий раз её бросало в дрожь, в жар, в беспамятство. Она и жаждала и боялась. Царь был чрезмерен. В нём всё было огромно и чрезмерно: желание, плоть, настойчивость и требовательность.

Поначалу она переставала чувствовать себя, это было похоже на обморок, на бессознательное состояние. Игрушка в руках великана, она безвольно отдавалась ему, его желаниям. Но это пламя, опалив, разжигало и её, учащённое дыхание прорывалось криками. Нет, она уже не просила пощады, как бывало прежде, в дни привыкания; сквозь сладостную боль, разрывавшую тело, Мария требовала: ещё, ещё, ещё! Её исступление заражало Петра, доводило его до ярости, мгновенно гаснувшей в последних конвульсиях.

Он поднялся как ни в чём не бывало. Подобрал одежды, сел в кресло, закурил трубочку от зажжённой свечи в канделябре. В доме царила тишина, казалось, он весь вымер.

Пётр долго молчал, потом сказал буднично:

   — Совет был. Порешили учать низовой поход, в Перейду. Отца твоего наряжу с собой. И других, ему близких.

Мария похолодела. Пусть их встречи были нечастыми, но она теперь уж была уверена, что её царь возвратится к ней через неделю ли, через две. И снова будет потрясение и невыразимое блаженство, неведомое прежде.

Пётр, казалось, почувствовал её смятение, Он сказал:

   — Беспременно с отцом поедешь, при нём будешь. Да и при мне.

Он усмехнулся, колючие усики раздвинулись и сомкнулись. Он прибавил:

   — Нужна ты мне, люба.

Она молчала, ошеломлённая, обессиленная, благодарная. То была вершина её жизни. И какая вершина! Её царственный любовник не хотел разлуки. Больше того: он произнёс слова, повергшие её в дрожь, в восторг, Он сказал: нужна, люба! Она — избранница. Что бы ни случилось потом, он подарил ей неслыханные часы блаженства, истинно царское наслаждение. Это был её первый и последний мужчина. После него ей никто не будет нужен. Мысль о том, что кто-то другой может оказаться на его месте, казалась ей просто кощунственной.

Император! Царь! Повелитель. Никто не выдерживал сравнения рядом с ним. И вовсе не потому, что его возвысил трон. Нет, он был единственный такой среди множества мужчин, которых она знала. В нём соединилось всё в самой высокой степени: мужественность и мудрость, сила и смелость, неутомимость и прозорливость.

Нет, не трон, но Бог его возвысил, отметил, наделил истинно царскими достоинствами.

Авария молчала. Её обуревали разноречивые чувства: любовь, гордость, благодарность, готовность принести любую жертву ради него.

Видя её смущение и истолковав его по-своему, Пётр сказал:

   — Ежели почувствуешь, что понесла, — роди. Роди мне наследника. Молвы не бойся: стыд на вороту не виснет. Я тебя оберегу. Никто не ведает своей судьбы. Ни я, ни ты. Поняла?

Мария молча кивнула. У неё не было слов, слова застряли в горле. Она порывисто дышала, и неожиданно из глаз градом хлынули слёзы. Пётр и не думал её утешать.

— Плачь, плачь, куда как легче станет, — вполголоса сказал он. И своей грубой огромной ладонью — ладонью плотника — провёл по её волосам. — А я пошёл: дело делать надобно. Не ведаю теперь, когда свидимся. Ещё задумал я съездить на Петровский завод, воды целебной испить из колодезя тамошнего. Ещё полежать в ней — весьма облегчает. Износился я на государевой службе, — закончил он со смешком.

Пётр вышел, оставив после себя сильный запах большого мужского тела. Мария продолжала сидеть в оцепенении. «Никто не ведает своей судьбы», — сказал повелитель. Да, это так. И она не ведала своей судьбы, как не ведала её нынешняя императрица Екатерина, она же Марта, простая портомойня, служанка пастора Глюка, побывавшая во множестве рук. Царь был неслыханно смел. Он короновал простолюдинку — пришлась ему по телу, по делу. Сколько Мария знала, ни один европейский государь со времён Христа не отважился на такое.

Никто не знает своей судьбы... Пётр со своею решимостью и полным пренебрежением к чьему-либо мнению может и порвать узы, связывающие его с Екатериной... «Мне никто не указ, даже сам Господь Бог, — не раз заявлял он. — Вседержитель ведает мою правоту и мою веру в его предначертания. Я вымолил у него свободу во имя процветания самодержавной России. И он дал мне её».

Да, руки у Петра были свободны. И он перевернул всё в государстве. Кто бы посмел отменить патриаршество? Царь Пётр сделал это, ничуть не сомневаясь, что творит во благо.

«Царь-антихрист, — клеймили его шёпотом и прилюдно. — Господь разразит его, непременно разразит, видя столь богомерзкие дела».

Не разразил. Укрепил государство, даровал многие победы. Отныне он Пётр Великий, отец Отечества, Император Всероссийский.

Мария очнулась от оцепенения и стала возносить горячие молитвы Всевышнему, Богородице-заступнице Утоли Моя Печали.

Тихий смиренный огонёк лампады отражался в киоте, дробился в ликах святых. Мария обращалась к своей божественной тёзке с просьбой о сохранении и заступлении.

О сохранении плода!

То же тело, да клубком свертело.

Плохо хочется, коли нездоровится.

Плохо можется, что-то ёжится.

Пить — помрёшь, не пить — помрёшь,

уж лучше пить да весёлым быть.

Пословицы-поговорки

Вчера была ассамблея у князя Меншикова. Царь спросил, где я, и с некоторой любезностью осведомился о моём здоровье. Я знаю, что ему хотелось бы поговорить со мной, но мне нечего ему сказать, и так как моё пребывание близ этого монарха совершенно бесполезно, а молчание вашего высокопреосвященства поселяет во мне твёрдое убеждение, что Франция пренебрегает им и ищет союза с другими, то я умоляю ваше высокопреосвященство иметь, по крайней мере, настолько сострадания, чтобы отозвать меня отсюда, дабы я мог кончить дни свои в каком-нибудь более спокойном месте.