И стало ему от этой мысли неожиданно тепло, и захотелось как-нибудь выразить свою благодарность, на что он последнее время был скупей скупца. Но как? Как явить этот прилив?

   — Приду нынче ночью, Катинька, — шепнул он ей в самое ухо.

Она благодарно просияла. Пётр дал шпоры коню, Екатерина не отставала, свита припустилась за ними.

В крепости всё ещё шли работы, замирая лишь с наступлением ночи. Но уж была раскинута походная церковь, уж возле неё суетился причет во главе с протоиереем, а полукругом стали гарнизонные, замершие при виде царской четы.

Пётр и Екатерина спешились. Протоиерей с кропилом во главе прислужников пошёл вдоль стен, кропя святой водой и приговаривая:

   — Да стоят нерушимо, яко Крест Святой против супостатов и труса земного, противу ураганов свирепых и обрушения каменного.

Бах, бах, бах! Непременный пушечный гром приветствовал царскую чету, и его слабое эхо угасало в предгорьях.

   — Ты нам подавал еси победы! — возгласил священник, обращаясь не то к Петру, не то к Господу. — Тобою врагов побеждахом, от тебе и нынешнего и будущего благополучия чаем! Тебе вси кланяемся, тебе просим: долго, здраво и победительно сохраниши нас! И да увенчается благое намерение благим окончанием и воинственный поход твой да будет подвигом священным во имя Господа нашего Иисуса Христа и Святого Креста его.

Крестились истово, как-то по-особенному. Все понимали: государь и государыня прощаются с ними. И они прощались — с надеждой увидеть когда-нибудь родные пределы, родные лица...

При всём своём высоком звании генерал-адмирала Фёдор Матвеевич Апраксин отличался чувствительностью. При последних словах протоиерея он прослезился.

Пётр выступил вперёд, поднял обе руки в благословляющем жесте:

   — Воины российские! Поставляем вас на подвиг в сём дальнем и враждебном краю. Верю: чести России вы не посрамите. И пребудете неодолимой охраною сих рубежей! Ура!

   — Ура! — вразнобой, нестройно прокатилось в ответ. Но можно было понять эту нестройность: гарнизон прочувствованно прощался со своим государем, который вместе с ними делил все тяготы.

Пётр и Екатерина сели на коней. Две роты драгун, сопровождавшие царскую чету, тронулись за нею.

   — Прощевайте, братцы! — что есть мочи выкрикнул Пётр и помахал рукой. Ответом был не то крик, не то стон, прибоем плеснувший вслед.

Двадцать девятого сентября Пётр, Екатерина и все остальные, кто прилежал ко двору, взошли на яхту. Ветер трепал паруса. То был попутный ветер.

Не лезь на рожон — станешь всем нужо́н,

Свара да ссора начало позора.

Завистник завсегда ненавистник.

Друг другу терем ставит, а недруг недругу

гроб ладит.

В одни ножны двум шпагам влезть не можно.

Пословицы-поговорки

Людовик, Божией милостью Король Франции и Наварры, всех, кому будут предъявлены сии полномочия, приветствует.

...Мы определили, повелели и поручили... г-ну Кампредону в качестве нашего полномочного министра решить, заключить и подписать такие союзные договоры, статьи или конвенции, какие он сочтёт за благо, желая, чтобы он действовал в этом случае с той же властью, что и Мы сами...

Полномочия де Кампредона. Подписано в Версале Людовиком XV

В экстракте из Кампредоновых реляций, которые я домогался видеть, написано, что из тех, которые в сонет Вашего Императорского Величества не входят и в конференциях с ним, Кампредоном, не были, некто один предлагал ему о супружестве междо дщерью Вашего Императорского Величества Елизаветою Петровною и сыном дука-регента дуком Шартром, и когда то супружество окончается, тогда Ваше Императорское Величество изволите его, дука Шартра, учинить королём Польским.

Князь Василий Лукич Долгоруков[106] из Парижа — Петру

А без вас нам, бедным, жить зело трудно... Павла Ивановича (Ягужинского, генерал-прокурора) некоторые плуты привели на меня на недоброхотство, и, то видя, из господ Сената некоторые чинят мне обиды, а паче господин барон Шафиров великие чинит мне обиды, неоднократно в Сенате кричал на меня и в делах ваших при Павле Ивановиче говорить мне не велит, и в день получения ведомости о входе Ваших Величеств в Дербент в доме Павла Ивановича, видя меня зело шумного, заколол было меня шпагою, и после того за моё спорное ему предложение называл меня в Сенате лживцем... токмо о сём Его Императорскому Величеству доносить не дерзаю... но Вас, Всемилостивейшую Государыню, прошу...

Обер-прокурор Скорняков-Писарев[107] — Екатерине

32 года я уже у дел, 25 лет лично известен Вашему Величеству и до сих пор ни от кого такой обиды и гонения не терпел, как от обер-прокурора Скорнякова-Писарева. Озлобился он на меня за то, что при слушании и сочинении приговора по делу князя Меншикова о размежевании земель почепских не захотел я допустить противного Указам Вашим. Писарев трудился изо всех сил склонить меня на свою сторону сначала наговорами, потом криком, стращал гневом князя Меншикова, но я пребыл напреклонен. По Указу Вашего Величества велено было князю Меншикову отдать только то, что ему гетман после Полтавской баталии к Почепу дал... Тут вскочил со своего места обер-прокурор и зачал вместо обер-секретаря говорить с криком... что нам на князя Меншикова посягать не надлежит. Я на то ему отвечал, что... он сам знает, что приговор составлен не так. Он принуждён был уступить, и мы их фальшивый приговор почти весь исчернили.

Вице-канцлер Шафиров — Петру

Вашему Величеству доношу, что дражайшие Вашего Величества дети, их Высочества Государыни, Цесаревны, в добром обретаютца здравии...

Ментиков — царской чете (одно из 32 писем в Астрахань)

Слухи были разноречивы.

В дипломатических депешах от иностранных дворов утверждалось, что царь двинулся на Баку, не встречает сопротивления и его войско занимает город за городом. Шах видит в нём своего не то что союзника, а спасителя. Ибо шаху вознамерился поставить мат глава афганских воинственных племён Мир-Махмуд.

Со своим почти тридцатитысячным войском он разгромил шахскую армию и подступил к столице Исфагану. Турки ему благоприятствуют и движутся навстречу. Безвольный шах Хуссейн наполовину сполз со своего трона и вот-вот пожалует знаки своей власти, оправленные рубинами и смарагдами, полудикому завоевателю...

С каждой дипломатической почтою, с каждым курьером являлись новости одна другой противоречивей. Маркиз де Кампредон пребывал в смущении: чему и кому верить.

Самым надёжным источником сведений он по-прежнему считал барона Петра Павловича Шафирова, вице-канцлера. Но барон последнее время пропадал в Сенате, и, по слухам, там развернулись некие споры и даже распри.

В такие дни маркиз не считал для себя возможным нанести визит вице-канцлеру. Но его патрон кардинал Дюбуа, ведавший иностранными делами королевского двора, не любил замедлений в дипломатических сношениях. И пришлось маркизу в конце концов отправиться к Шафирову, тем паче что они пребывали в весьма приязненных отношениях.

Пётр Павлович был, как всегда, радушен и вышел к нему навстречу. Но маркиз тотчас уловил, что барон не совсем в себе и улыбка его натянута.

   — Любезнейший барон, прошу простить мне мою нескромность, но мне кажется, что вы чем-то озабочены и даже расстроены. — Маркиз с ходу взял, как говорится, быка за рога.

   — Не скрою, сударь мой, у меня неприятности в Сенате. Но это ни в коей мере не может помешать нашей дружеской беседе и, того более, омрачить наши отношения.