Пётр — из наставления гарнизону нововозведённой крепости Святого Креста

Видя здешние замешательства, я обещал визирскому кегае и рейс-эфенди[97] по тысяче червонных, дабы они постарались сохранить дружбу, пока Порта получит ответ Вашего Величества чрез своего посланного, к Вам отправленного; турецкие слова и дела непостоянны: может произойти бунт, или визирь переменится, или к татарам склонится, или татары самовольно нападут на русские пределы, и от подобного случая может произойти ссора, поэтому соизвольте на границах остерегаться и приготовляться к войне. Порта принимает в своё подданство Дауд-бека и хочет сначала овладеть персидскою Грузией, а потом вытеснить русские войска из Дагестана...

Посланник в Турции Иван Неплюев — Петру

...Хан ни на кого так не надеется, как на своих холопов калмыков и русаков, сиречь на тех, которые на Руси родились. А которые и здесь родились от отца или матери бусурманской, и тем не весьма верит и оных одних, без калмыков, николи в партию не высылает. Ныне озбеки советуют хану, чтоб с ним вместе в поход выезжать, дабы поскорее всех злоумышленников или покорить, или весьма разорить, а потом бы к Самархану поехать и тут совершенно короноваться. Ибо водится, что ханы бухарские к Самархану ездят для посвящения на ханство. А имянно камень такой есть, которой, сказывают, будто с неба упал, и на тот камень, когда хан сподобился сесть, то оного прямым ханом признают, понеже оной камень фальшивого хана, которой не с прямой линии объявляется, и вблиз не допустит, не токмо садиться. Озбеки нарочно хана на степь выманивают, чтоб свободнее оного предать, чему и сам догадывается и выезжать не хочет, токмо проводит их словами, будто поедет. И озбеки хану тоже лестят Балхом и иными местами, обещая паки под его правление привести...

Флорио Беневени — Петру

Приказ был: стоять в полной готовности!

Вокруг государя и его министров сомкнулось плотное каре. Он был ровно в крепости, стены которой составляли преображенцы со спешенными драгунами. Крепость эта представлялась несокрушимой.

Но что это?! Стена пала перед одиноким всадником несколько странного вида.

Он был в бараньей папахе, почти скрывавшей лицо. Гвардейский мундир сидел на нем ловко, составляя разительный контраст с папахой. Конь под ним был кровный, да и всадник, видно, бывалый: заставлял коня пританцовывать, подвигаясь к Петру.

   — Кто таков?! — гневно воскликнул Пётр. — Зачем пустили!

   — Можно ль было не пустить, — в свою очередь, вскричал всадник, ничуть не оробевший пред грозным государем, и сорвал папаху.

   — Матушка! — оторопел Пётр. И захохотал — раскатисто, буйно. — Вот так нумер! Кто это тебя так?

   — Девицы мои, — отвечала Екатерина, довольная произведённым эффектом. Ибо вся свита глядела на неё оторопело и вместе с тем как бы непроизвольно улыбаясь.

Государыня была обрита. И без того лицо её, отличавшееся круглотою, было дородно, а теперь гляделось как полный шар.

   — После купанья легко стало, — пояснила Екатерина, — и решила я скинуть парик да состричь власы, дабы в них ничего не заводилось, — ничуть не смущаясь, добавила она, — И карету оставила по сей же причине: духота там, дамы преют. Теперь я с тобою, государь-батюшка, навроде адъютанта. Примешь?

   — Приму, приму. — Пётр был явно доволен. — Неможно от такого-то адъютанта отказаться: уж больно хорош да пригож. А папаха-то не давит?

   — Не в пример свободней да и легче в ней. От жару спасает, и голова не потеет. Не оттого ль здешний народ ею прикрывается?

Пётр хмыкнул:

   — Они тебя за своего примут, сочтут, Магометовой ты веры.

   — Пусть, — с беспечностью отвечала Екатерина, — От этого машкераду худа не будет. А ты, батюшка мой, меня не открывай.

   — Можно ль сокрыть государыню? Пущай видят, какова ты. Не изнежена, в поход идёшь, яко простой воин. Эвон, и пистолеты при тебе, — кивнул Пётр, завидя притороченные к седлу два пистолета.

   — А как же, — задорно ответствовала Екатерина. — Воевать — так вместе с великим супругом моим.

Меж тем, раздвинув строй, к Апраксину подлетел адъютант.

   — Ваше графское сиятельство, господин генерал-адмирал! — зачастил он. — И с той стороны стали. Пыль улеглась, майор от гвардии Ачкасов в трубку глянул и сказывает, что тамо войска нету, а есть ихние люди без оружия, с хоругвями.

   — Эх, Фёдор Матвеич, должно быть, то депутация от Дербеня, от тамошнего правителя, — укоризненно молвил Пётр. — Давай-ка поедем встречь при пристойном охранении. Однако авангарду по-прежнему оставаться в готовности.

В самом деле, то были именитые граждане Дербента во главе о наибом — градоправителем. Завидя Петра и признав в нём могущественного белого царя по необыкновенному росту, примете, которую разнесла молва, все дербентцы, числом сотни в три, низко склонились.

Наиб выступил вперёд и стал произносить речь. Переводчиком был князь Дмитрий.

   — Дербент покорен русскому царю, Дербент склоняется перед ним. В знак этого позволь, о великий владыка, поднести тебе серебряный ключ от города.

Церемония встречи продлилась недолго. Наибу были представлены вельможи из окружения Петра, и каждому из них предназначались подарки. Князь Дмитрий получил кинжал в ножнах ювелирной работы. Кинжалы и драгоценные кубки получили и остальные. Пётр в свою очередь преподнёс наибу свой портрет — миниатюру, осыпанную бриллиантами.

   — Станем лагерем за южною стеной, уведомь наиба, — наклонился Пётр к князю. И, повернувшись к Апраксину, бросил: — Прикажи начальникам готовиться к церемониальному маршу. Чрез весь город проследуем, где лагерю быть. Чтоб знамёна развёрнуты и музыка, как должно. А ты, княже, — продолжал он, — градоправителю скажи, чтоб двое ворот распахнуты были, — маршировать будем.

Ворота были распахнуты — наиб объявил: Дербент, дербентцы и он сам счастливы отдаться в подданство России и её великого монарха.

Подготовка к торжественному маршу заняла более трёх часов. Город, безропотно павший к ногам русского императора, был достоин зреть пышный парад, возглавляемый самим Петром. Всё войско поспешно чистилось, приводя себя в порядок.

— Тебе, матушка, придётся скинуть боевой твой наряд — вишь как дело-то обернулось. Поедешь в карете, паричком прикроешь голую главу свою, за тобою гофдамы в каретах — полный бабский парад, дабы тутошних во удивление ввергнуть. Их бабы по гаремам сидят, яко узницы, а наши в каретах золочёных разъезжают для восторгу всего свету.

Полковые флейтисты, гобоисты и валторнисты вышли вперёд. За ними — батальон гренадер на конях, начищенных, можно сказать, до блеска.

И вот — Пётр с горделиво поднятой головой, улыбающийся, довольный, с обнажённой шпагой, воздетой вверх. А по сторонам — четыре пажа в пышном уборе. Зрелище! Однако обыватели, толпившиеся вдоль дороги раскрыв рты, ибо ничего подобного в своей жизни им видеть не приходилось, были поражены ещё более, когда после шествия гвардии с распущенными знамёнами показались кареты... Кареты! Золочёные экипажи, влекомые шестёрками лошадей с султанами, в блестящей сбруе, с нарядными форейторами, чукерами и грумами на запятках.

Екатерина в пышном парике и золочёном платье выглядывала время от времени в окна и приветственно взмахивала рукою. За нею — четыре кареты с гофдамами, приникшими к окнам. А потом пошли полки пехотные — Астраханский, Ингерманландский, Саратовский, Ижорский...

Шли и шли, и казалось обывателям, что несметно русское войско, нет и не будет ему конца. А всё дело было в том, что полковые колонны истончились, ибо улочки дербентские были чрезмерно узки. Так что, например, кавалеристам бригадира Ветерани пришлось следовать чрез другие ворота.

Да, это было зрелище. И судачили о нём дербентцы предолго. Но кареты, поразившие их воображение, и женщины невиданной белизны, словно бы обсыпанные мукой, с открытыми лицами и белыми, как снег на горах, волосами, что само по себе было преудивительно: это, пожалуй, повергло в трепет не только простолюдинов, но и знатных дербентцев, особенно духовных — мулл и самого имама. Женщины в войске! Невиданно и неслыханно! И ежели бы одна — множество!