— Одежды зимней нет, — уныло произнёс князь Дмитрий. — А так что ж: воссядем на сани да и покатим вверх по той же Волге.

   — А то задумает стать на винтер-квартиры, — продолжал рассуждать Пётр Андреевич. — С него станется. Зачнёт собирать военный совет, куда он, туда и генералы. Зима-де в здешних краях мягкая, трава не переводится, море не замерзает. Благодать.

   — Предвижу великие тяготы, — согласился князь, шумно вздохнув. — Да куда денешься.

Гребцы на царском струге налегли на вёсла, и он стал отрываться от остальных судов. Толстой взволновался.

   — Эвон как гонит, — пенял он капитану. — Надобно нам не отстать.

   — Гребцы выручат, — заверил его капитан. — Ветр попутной, паруса поставим. Догоним его величество, царя-батюшку нашего.

В самом деле: поставили косые паруса, гребцы размахались вёслами, и расстояние между царским стругом и их судном стало быстро сокращаться. Было похоже, что команды судов охватил азарт и на последних вёрстах пред Астраханью они устроили нечто вроде гонок.

Вся флотилия встрепенулась. Над судами, словно крылья необычайных чаек, зареяли белые паруса. Течение и ветер подгоняли их. А ещё надежда на долгий отдых. Астрахань была сборным пунктом войска пешего и конного, добиравшегося посуху. Оттоль начиналась кампания, оттоль предстояло свершить главный морской бросок на юг, в персиянские пределы. Так замыслил Пётр, император всероссийский и прочая. Многая прочая.

А пока что флотилия во главе с флагманским стругом не плыла — летела к заветному брегу. Но не было во всей армаде ходче судов, нежели царский струг. Не было и смельчаков вырваться вперёд, ежели бы это и удалось.

Солнце уж перешагнуло зенит и теперь, казалось, сопровождало их в быстром движении к заветной цели. Вот уже показались какие-то строения на берегу — преддверие либо предместье. Вот словно бы из воды стал расти собор, чьи купола впитали в себя жар и блеск стремившегося к нему солнца.

Астрахань! С крепостных башен, с кораблей, облепивших причал, беспорядочно грохнули пушки. Над флагманским стругом полоскались Андреевский флаг и императорский штандарт.

Пушки продолжали палить, и берег заволокло пороховым дымом. Откуда-то неслось нестройное «ура». На берегу колыхалась густая толпа встречающих. Фузилёры и алебардщики образовали строй почётного караула, обмерший у сходен.

С кораблей флотилии салютовали жидкими выстрелами. Ядра шлёпались в воду, вздымая фонтанчики брызг.

Макаров торопливо диктовал писцу строки в «Путевой юрнал»:

   — «...прибыли часу в 4-м к Астрахани, где кругом с города стреляли из пушек трижды, да солдаты и драгуны беглым огнём из фузей трижды...» На радостях: могут лицезреть государя с государыней и прочих высоких особ. Не жалеют огневого припасу, — махнул он рукой. — Ладно, после допишешь.

Тем временем спустили сходни. Гренадеры подоспели с персидским ковром и мгновенно раскатали его: высокая чета приближалась к сходням.

Пётр пробурчал под нос:

   — Ишь, черти, сколь богато живут: эдакую драгоценность под ноги мечут.

Екатерина пожала плечами: они были оголены и соблазнительно розовели. Царица была дородна и пышнотела. Родив одиннадцать детей, из коих только двое здравствовали, она почти не убыла в теле.

   — Пересидела у них под боком, — сказала она томно, — а там оные дёшевы. Не сокрушайся, государь-батюшка, есть кому вычистить.

На берегу нетерпеливо переминались с ноги на ногу губернатор Волынский, его супруга Шурочка Нарышкина, государева племянница, и прочие губернские чины. Чуть впереди стоял архиепископ Астраханский с причтом и церковным хором.

   — Слава, слава, слава! — грянул хор, как только царская чета ступила на сходни. Почти одновременно загремела духовая музыка. Всё это вместе с солдатским «ура», повторявшимся каждые несколько секунд, слилось в немыслимую какофонию.

Губернатор и губернаторша сделали несколько шагов вперёд, навстречу августейшим особам. Они сошлись.

   — С благополучным прибытием! — чуть дрожащим голосом воскликнул Артемий Петрович. Он заготовил небольшую приветственную речь и уж было приготовился её произнести, но Пётр прижал палец к губам, давая понять, что ничего этого не надо. Он чмокнул губернатора в голову, затем облапил свою племянницу, легко поднял её на воздух и смачно поцеловал в губы. Опустил на землю и довольно пробасил:

   — Эко раздалась, матушка. Знать, холит тебя губернатор твой.

Шурочка ничего не ответила, только губы её задрожали, что было приписано вполне понятному волнению от встречи с дядюшкой-императором.

   — Ваше величество, государыня, господа Толстой, Кантемир, Макаров и сопутствующие, пожалуйте на обед в честь столь великого события, — воззвал губернатор.

Экипажи поданы, их было более, чем нужно. Напрасно Волынский искал глазами Петра Павловича Шафирова, своего наставника и благодетеля, — его не было, спрашивать же было неуместно.

Обедали в губернаторском саду, под сенью дерев. Тосты следовали один за другим, всё более разогреваясь, ибо сказано: веселие Руси есть питие.

После обеда отправились в собор, где архиерей отслужил благодарственное молебствие в ознаменование благополучного прибытия их величеств.

Пётр обошёл собор кругом, задирая голову, поминутно удивляясь громадности здания, изыскам в отделке, резным узорам. Удивил его и иконостас своею высотой и пышностью.

   — Ну и ну! Почитай, во всём государстве нашем нету столь лепотного храма, — обратился он к Волынскому.

   — Двенадцать годов подымали, — довольный похвалою, отозвался тот. — Досель украшаем.

   — Пущай снимут рисунок, — распорядился Пётр. — Прикажу по сему образцу строить в Питербурхе Никольский Морской собор в ознаменование торжества нашего над шведом и утверждения на Балтийском море.

   — За двадцать вёрст видать, — продолжал похваляться Волынский, ровно своим детищем, хотя вовсе не он был причинен к нему.

Пётр уловил эту нотку самодовольства и не одобрил её.

   — Ты вот что, Артемий. Полно бахвалиться-то. Отчёт стану с тебя спрашивать, каково к походу приготовился, сколь судов спустил на воду, сколь магазейнов учредил.

   — Готов, готов, государь, ответ держать по всей строгости, — торопливо отвечал Волынский. — Ибо почитай всю зиму, весну и лето не переставая труждались. Да только Казань с лесом да мундиром медлила.

Артемий Петрович понял, что снисхождения ему не будет, что надобно доложить по форме, а не ограничиваться общими словами.

   — Имеем тридцать четыре ластовых судна да двенадцать гальотов. Ещё сверху сплавили до нас три шнявы да два гекбота, — выкладывал губернатор. — Магазейны учреждены по всей линии, их четыре, кои с провиантом, кои с огневым припасом, кои с сеном, возле них стража поставлена. Соймонов и Верден изрядно потрудились[82] для кампании: сняли на карту и описали весь западный берег моря Каспийского вплоть до южного края, от Терека до Астрабада, со всеми городами и заливами, где удобно флотилии нашей пристать.

   — Сие важно. Заслуживают производства в следующий чин. — Пётр был явно доволен. — Подашь мне сии карты и планы, надобно их размножить...

   — Уже исполнено, государь, — торопливо произнёс Волынский.

   — Эдак бы без понукания всегда. — Пётр одобрительно похлопал Волынского по плечу. — От конфидентов что слыхать?

   — Ох, ваше величество, турку неймётся. Дауд-Бек и Сурхай, шаховы недруги, послали челобитную турецкому султану Ахмеду через крымского хана. Будто писано в ней, что хотят они под протекцию султанову подпасть и посему просят срочно прислать янычарское войско. Иначе-де русский царь нас заберёт. Очень они этого опасаются. Ведомости сии подлинные, от надёжных людей.

   — Гм. — Пётр запустил пятерню в короткие волосы и стал ерошить их. Складка на лбу углубилась. — Наделали мы переполоху. Турок про поход прознал прежде, чем мы на суда погрузились, — есть у него симпатизанты, видно, средь иностранных министров. Стал он стращать наших послов в Цареграде, а те отписывать нам. Велено Головкину с Шафировым отписать успокоительно: мы-де Перейду воевать не станем, а желаем нашу коммерцию охранить от разбойных шаек. Не мыслю, чтоб султан войну открыл, нету у него силы. Но настороже быть надобно.