Вскоре посланцы возвратились с насмерть перепуганными старцами. Завидев Петра, они бухнулись ему в ноги.

   — Негоже, святые отцы, не с того начали, — добродушно басил Пётр, подымая старцев. — Я всего лишь мирянин, облечённый властию от Бога. Благословения жду, аз грешный.

Забормотали, закрестили, норовили припасть к руке. Пётр остановил их.

   — Армия в поход тронулась. От монастырских своих доходов некую лепту в армейскую казну взнести долгом своим почтёте. За тем явится к вам капитан Яковлев.

   — Доходы наши, государь, невелики, однако же для благого христолюбивого воинства уделим знатную часть.

   — Провианту на суда его заготовьте поболе. Путь не ближний, на море на Каспийское. Надеюсь на вас, старцы честные. А теперь ступайте, вас обратно с бережением свезут.

Обрадованные монахи, оберегаемые и своими послушниками, и матросами, отправились в обратный путь. Неожиданно налетел западный ветер, взрябил воду. Пётр обрадовался, приказал поднять паруса. Они мгновенно наполнились ветром, и тяжёлый струг резво побежал по воде. Пример флагмана побудил и остальных. Гребцам — роздых, судам — скорость.

Впереди была Казань, губернаторская резиденция. Впереди был очередной праздник, пышные церемонии, непременное бражничание, многие хождения, смотрения и каждения.

Весть о царской флотилии бежала далеко впереди. И когда она показалась в виду Казани, загремела оглушительная пальба. Её величество болезненно морщилась, дамы тоже, Пётр ухмылялся.

   — Я же бомбардир Пётр Михайлов, забыли, што ль?! Мне сия музыка по нраву.

На берегу выстроилась депутация именитых особ во главе с губернатором Петром Самойловичем Салтыковым. Строй гарнизонных солдат с алебардами окаменел у сходен. Как только царский струг причалил к пристани, грянула духовая музыка и, заглушая её, по команде плац-майора, солдаты рявкнули «ура!».

В молодости Пётр любил таковое шумство. Он был человек компанейский и в этом смысле отличался совсем не свойственной монарху простотой нравов. С годами он несколько огрузнел, остепенился, хотя и не утерял живость и быстроту движений. А вот парадность казалась ему всё более утомительной. «Всё одно и то же, на един манер», — думал он. И радовался, когда устроители бывали изобретательны, умышляли нечто необычное. Но такое случалось редко.

Забили барабаны, их величества сошли на казанскую землю. Встречающие склонились до земли. Вперёд выступил митрополит Казанский и Булгарский, осенил крестным знамением, за ним губернатор с вице-губернатором пошли представляться и представлять высшее чиновничество.

   — Ладно, ладно, господа, — махнул рукой Пётр, видя столь великое стечение губернских чинов, жаждущих припасть к руке и ручке. — Много ль аттестованных по Табели о рангах? — спросил он губернатора.

   — Все, ваше величество, — с гордостью ответил тот. — Пришлось немало потрудиться.

Пётр хмыкнул:

   — Небось обиженных тож велико есть? Бить челом будут? Не приму — предупреди. Сами тут разбирайтесь. И вообще, давай по делу.

Но митрополит впиявился, и пришлось слушать литургию в соборе, а затем почтить его присутствием на обеде в честь высоких особ. Мало того: умолил он государя посетить Богородицкий девичий первоклассный монастырь, основанный-де в 1579 году, вскоре после сокрушения Казанского ханства, и поклониться чудотворному образу Казанской Богоматери.

   — Ладно, почтим владыку попервости-то. А уж завтра не невольте: кто Казани не видал, пущай ходит и глазеет, а мне извольте Адмиралтейство предъявить, моим указом учреждённое.

Что ж, губернатор оказался на высоте. Адмиралтейству, зная пристрастие царя, отвели просторный берег речки Казанки, изъятый у Зилантова монастыря. Здесь, на окружённой каналом верфи, были поставлены склады, мастерские, чертёжные, цифирная школа для обучения будущих корабелов. А сам канал был наполнен солёной водой для морения дуба. За ним — корабельная слобода, где жили мастера и их начальники.

   — Велел приписать к Адмиралтейству сколь можно более народу из крепостных. Сделано ль по указу?

   — До ста тыщ приписано, — самодовольно отвечал Салтыков. — Лес валят, сюда сплавляют да подвозят. Не осрамимся. Эвон сколь много судов спустим на воду к нонешней кампании.

   — Ублажил Пётр Петра, — засмеялся главный Пётр.

Настроение Петра достигло высокого градуса, когда он осмотрел кожевенный завод и суконную мануфактуру купца Михляева, чей единственный в Казани двухэтажный кирпичный дом был отдан под царскую резиденцию.

Дородный купчина, один из богатейших в Поволжье, почитавший себя достойным соперником Строгановых, был вне себя от восторга и гордости, что государева чета изволила оказать ему высочайшую честь. Однако чему было удивляться: губернатор занимал непрезентабельный рубленый дом, более смахивавший на избу о пяти углах.

Пётр утвердился в своём выборе после посещения михляевских производств, особенно сукновального. Ему приходилось бывать на казённых суконных фабриках с их теснотой, вонью, грязью. Сукна выделывали они неровные, грубые, так что на офицерский мундир приходилось выписывать товар голландский либо датский.

А у Михляева и шерстомойня, и сушильня, и валяльня были под одной крышей, всюду блюлся порядок. Хозяин повёл государя в склад, где выделанное сукно ждало своей отправки. Пётр щупал товар, заставляя купчину разворачивать штуку за штукой. Шерсть была добротной выделки: и на солдатский приклад, и на офицерский, равно и на дамское платье.

Пётр спросил неожиданно:

   — Налог с бороды платишь?

   — Как не платить, ваше императорское величество. Беспременно плачу. Вот и бирка есть. — И он полез за обшлаг кафтана.

   — Верю, — сказал Пётр. — Отныне платить не будешь — скажешь, я-де свободил. Подарок ты мне сделал знатный, и я тебя отдарю.

Купчина замахал руками, торопливо заговорил:

   — И так вашим императорским величеством облагодетельствован, великою честию пожалован — пребыванием в моём доме.

   — Честь честью, а вещь вещью. Нынче подпишу у губернатора указ, дабы были тебе отданы во владение все казённые суконные фабрики со всем строением, работным людом и сырьём. Доволен?

   — Ах, ваше величество, — задыхаясь от восторга, воскликнул Михляев. — Дозвольте в ноги пасть. Поистине царский то дар.

   — В ноги падёшь, придётся мне тебя подымать, — усмехнулся Пётр. — Ишь, кое брюхо нажил. Однако вижу: не занапрасно, трудами. Добрыми трудами, дар мой тобою заслужен. Глядишь, и я у тебя подзайму. — И Пётр неожиданно дёрнул купчину за бороду. — Крепка, однако, держится.

Оба засмеялись.

   — От юношества ращу, как только волос стал пробиваться.

   — Седина в бороду, а бес небось в ребро?

   — Изгнал я беса, государь. Лета не те уж.

Пётр хотел было признаться, что его бес всё ещё при нём и изгонять его жаль: радует. Правда, всё реже и реже, и эта потеря мужества огорчительна. Однако не тот был собеседник: не понял бы, а после разнёс: государь-де своего беса жалеет.

Промолчал. Свита дожидалась за дверями.

   — Ублаготворил ты меня, Михляев. Прикажу всем сукновальщикам пример с тебя брать. А сей час веди меня к губернатору.

Михляев, видно, что-то обмысливал.

   — Имею покорнейшую просьбу, ваше величество.

   — Ну, что ещё? — удивился Пётр. — Мало тебе дадено, што ль?

   — У губернатора будет и владыка наш, и всё высшее общество. Так дозвольте мне объявить, что в знаменование вашего присутствия желаю я заложить храм во имя святых апостолов Петра и Павла. И в присутствии именитых особ освятить камень, возложенный на то место, рядом с домом моим.

   — Что ж, благое дело. На него моего дозволения не требуется.

   — Тем паче, — продолжал, захлёбываясь, Михляев, — сей храм будет воздвигнут в знаменование высокого вашего тезоименитства и памятной годовщины.

Торжество закладки состоялось: губернская власть весьма одобрила Михляева. Да и, судя по всему, император был доволен.