Что касается Ленинграда, то причины его блокады сформулированы в дневнике ГА «Север» от 12.10.1941: «... Моральное обоснование для этого ясно всему миру. Так же, как в Киеве, где вследствие взрывов с применением часовых механизмов возникла тяжелейшая угроза для войск, это нужно еще в большей степени предусмотреть в Ленинграде. О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего человека, сообщило само советское русское радио. Поэтому ни один немецкий солдат не должен входить в этот город...» (Война против Советского союза. 194 -1945 гг., Документальная экспозиция. Берлин. Аргон. 1991, с. 69).
• На одном из совещаний Гитлер в присутствии Кейтеля и начальника Генштаба Цейтцлера откровенно схамил: «Кругозор моих фельдмаршалов — размером с унитазную крышку». Кейтель, как всегда, промолчал, однако Цейтцлер попросил у фюрера личной аудиенции, во время которой категорически потребовал, чтобы в его присутствии Гитлер воздержался от подобных высказываний. Придя в себя, Гитлер согласился.
• Командующий ГА «Юг» фельдмаршал Герд фон Рунштедт, несмотря на возражения Гитлера, приказал начать отступление к реке Миус и одновременно подал в отставку (до того он уже увольнялся в отставку (1938 г.), когда «оскорбил Гитлера, грубо посоветовав ему не связываться с этой «негритянской задницей» — Муссолини»). Сменивший его фельдмаршал фон Рейхенау (согласный с фюрером) приказ отменил, однако разобравшись, уже через сутки приказал 1-й танковой армии завершить отход на Миус. Проинформировал же он об этом Гитлера довольно оригинально, начав донесение словами: «В предвидении Вашего согласия...» И Гитлер эту «пилюлю» проглотил.
• Фельдмаршал Роммель 3 ноября 1942 г. в сражении при Эль-Аламейне (в условиях уже подавляющего превосходства (4 : 1) частей Монтгомери), несмотря на депешу Гитлера «стоять... до последнего солдата и последней винтовки», отдал приказ отступить, т. к. цена выполнения указаний фюрера была слишком велика — погибли бы более половины оставшихся танков и весь 10-й корпус итальянцев. Когда в ставке Гитлер, будучи в истерике, поставил под сомнение мужество всего Африканского корпуса, Роммель, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Чуть позже, на упрек Гитлера об отступлении предложил, чтобы «фюрер или кто-нибудь из его окружения лично прибыли на фронт и показали, как это делается»[267].
Эпизодов таких много. Закончу примером, характеризующим прежде всего отношение командира к своим подчиненным.
Находящийся в окружении под Сталинградом однорукий генерал танковых войск (с 20.4.44 — «генерал-оберст») командир 14-го танкового корпуса Ханс Хюбе (Хубе) категорически отказался подчиниться приказу Гитлера на самолете покинуть «гиблое место», отправив в Берлин сообщение, что «останется со своими солдатами до конца». «Тут она ему и сказала...» — Гитлер прислал четырех своих телохранителей из СС, которые силой вывезли Хюбе из котла. Уже будучи командующим 1 ТА (намечался на ГА «Южная Украина»), он 21.4.44 погиб в авиакатастрофе в районе ставки. Гитлер считал его «одним из трех величайших командующих, которых дала Вторая мировая война», правда кого он имел в виду «поименно», так никто и не узнал. Кстати, тот же Хюбе вместе с командирами других корпусов — Штрекер (11 АК), Гейтц (8 АК), Зайдлиц (51 АК), Иенке (4 АК), уже находясь в «котле» под Сталинградом, категорически потребовали на совещании 27.11.1942 г. у Паулюса не выполнять приказ Гитлера и осуществить встречный прорыв с 4 ТА Хота и другими частями Манштейна. Паулюс, находящийся под влиянием начштаба Шмидта, такое решение не принял. До момента окончательного краха Паулюс прославился еще и тем, что его коллега по фронту командующий 4-м воздушным флотом барон Вольфрам фон Рихтгофен (как в песне — «нам сверху видно все...»), видя, как командующий 6-й армией ведет сражения («лобовые атаки без проявления какого-либо тактического мастерства»), официально призвал начальника Генштаба Курта фон Цейтцлера «назначить вместо Паулюса более компетентного командующего». Подобный крупный конфуз произошел только с Бушем (16 А), когда командующий ГА «Север» фон Кюхлер потребовал освободить его (Буша) от командования.
Но вот что любопытно — читая мемуары бывших наших противников, бросается в глаза их высокая оценка прежде всего боевого духа русского солдата. В тех случаях, когда советские командиры, продолжая «учиться» на поле боя, не ставили своих подчиненных в безвыходное положение (отсюда и количество наших пленных — порядка 6 млн. чел.), по общей оценке практически всех мемуаристов войны, сражались героически. Наши же командиры столь высоких оценок не получали.
Вот что сказано о русских солдатах в мемуарах известного военачальника III рейха генерала Фридриха фон Меллентина[268]:
• никто не превзошел их в умении просачиваться через линию фронта;
• обладают невероятной способностью выдерживать сильнейший артиллерийский огонь;
• остаются хорошими солдатами всюду и в любых условиях (к недостаткам он отнес недостаточную самостоятельность и др.);
• в целом безусловно отличные солдаты и при искусном руководстве являются опасным противником.
А вот оценку искусству руководства наших командиров (что в основном и определяло количество потерь на поле боя) Меллентин дает более скромную, хотя это теперь мы и сами знаем, сопоставляя понесенные сторонами потери:
• негибкость русских атак;
• безрассудное их повторение на одном и том же месте (дважды предпринятая будет повторена в третий и четвертый раз, невзирая на понесенные потери);
• неудачный выбор района наступления;
• строгое и неуклонное исполнение приказов, не считаясь с изменениями в обстановке и потерями (!) своих войск;
• боязнь брать на себя ответственность из-за суровых дисциплинарных взысканий и др.
Далее он достаточно метко (на мой взгляд) подмечает характерную для нашего командования особенность: «У русских была одна тактическая ошибка... суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями... Они наступали на любую высоту... не придавая значения ее тактической ценности».
Как авторитетный танкист он интересно комментирует и действия наших танковых армий: «...Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом... Плотными массами танки сосредоточивались перед фронтом немецкой обороны... Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия... В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88-мм орудия (Flak I8/36/37 (зенитные), Рак 43/1 (противотанковые), а также KwK 36L/56 (танков T-VI «Тигр» Н1(Е)), Рак 43/2L/71 ( ИТ «Фердинанд») и др. — B.C.) действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. 1943 год был для русских бронетанковых войск все еще периодом учебы... Лишь в 1944 году крупные танковые и механизированные соединения приобрели высокую подвижность и мощь и стали весьма грозным оружием в руках смелых и способных командиров (в другом месте (с. 438) — «...стали самым грозным наступательным оружием Второй мировой войны (выделено мною — B.C.)»[269].
При чтении этих замечаний генерала Меллентина у читателя могут возникнуть сомнения и естественный вопрос — «А может генерал-танкист «перегнул палку» и преувеличил недостатки, свойственные нашим танковым армиям в период их становления?» Нет, в наблюдательности и объективности ему не откажешь.
Действительно, болезненная склонность к захвату деревень, высот и т. п. в условиях, когда в большинстве случаев замысел не соответствовал наличию сил и средств, неправильно производилась оценка противника, необходимое взаимодействие должным образом не отрабатывалось, игнорировались реальные условия проведения боевых действий — все это приводило в конце концов к неоправданным потерям наших войск.
