Уже говорилось, что Нина Семеновна была большевичкой с 1903 года, ещё в дореволюционные годы её хорошо знали Ленин и Крупская. В начале 20-х годов она участвовала в организации первых домов отдыха для трудящихся, позже заведовала райздравотделом в Москве. К середине 30-х годов она наконец-то получила врачебный диплом, за которым в юности отправилась в Берн. Ей поручили руководить Управлением охраны здоровья детей и подростков Наркомздрава РСФСР. Арест мужа застал её тяжело больной. Едва поднявшись на ноги, Нина Семеновна вышла на работу и вскоре предстала перед партийным собранием как жена арестованного «лидера правых». Несмотря на все внешние нажимы, коммунисты признали её жизненный путь безупречным и, как пишется в протоколах, ограничились обсуждением.
Но расправа близилась. И так случилось, что её и Пятницкого арестовали почти одновременно. Нет, не потому, что они когда-то были вместе. Но возможно, и не случайно. 24 июня 1937 года этот замечательный большевик смело выступил на пленуме ЦК партии против инспирированного Сталиным предложения Ежова окончательно расправиться с Бухариным и Рыковым. Две недели спустя он был арестован. Можно предположить, что одновременно были приняты и другие зловещие решения. Во всяком случае, именно в это время настал черед и Нины Семеновны. Она погибла, очевидно, в тюрьме в 1944 году. Во всяком случае, такая дата значится в справке о её реабилитации. Но её арестом расправа с семьей Рыкова не кончилась.
— Меня фактически выслали из Москвы, — рассказывает Наталия Алексеевна. — Недолго проработала в Томске, а в начале 1938 года, в канун «судебного процесса» над отцом, оказалась в тюрьме, может, именно в той, где когда-то находился и он, перед отправкой в 1915 году в нарымскую ссылку. Но мои маршруты оказались иными: тюрьмы, лагеря, бессрочная ссылка…
Она осторожно извлекает из папки ветхие бланки документов:
— Отец до революции семнадцать лет был «беспаспортным», вёл жизнь профессионального революционера. А мне довелось жить без паспорта восемнадцать лет. Главным образом вот по этим бумажкам… Их давали после лагерей при выходе в ссылку. У мамы, наверно, и таких не было…
И добавляет:
— Недавнее решение Комиссии Политбюро ЦК КПСС о посмертном восстановлении в рядах партии отца я связываю и со светлой памятью моей матери — Нины Семеновны, такой же честной большевички.
О себе Наталия Алексеевна сказала скупо: «Довелось жить без паспорта восемнадцать лет». Она попала в тюремную камеру, когда ей шел 22-й год, была реабилитирована в 1956 году, незадолго до своего 40-летия. Как говорится, лучшая пора жизни… Сначала её держали в томской тюрьме, потом — в московских тюрьмах: внутренней ГУГБ НКВД129, спецкорпусе Бутырок. В 1939 году Наташе Рыковой объявили, что она приговорена к 8 годам исправительно-трудовых лагерей с использованием только на общих (то есть требующих физического труда) работах. Этапы из Москвы на Печору, а через несколько лет — на Воркуту. В 1946 году — второй приговор: 5 лет ссылки, затем, в 1950 году, — третий: бессрочная ссылка[54].
Начало этого наполненного подлинным драматизмом, физическими и моральными страданиями пути по жестокой воле карателей обозначено днями конца жизненного пути Алексея Ивановича Рыкова. Вслед за завершением «судебной» расправы 2—12 марта 1938 года на последних полосах газет появилось под безликим заголовком «Хроника» сообщение: «Вчера, 15 марта 1938 года, приведен в исполнение приговор о расстреле…» Далее следовал перечень восемнадцати приговоренных, открывавшийся фамилиями Бухарина и Рыкова.
Процесс по делу антисоветского «правотроцкистского блока» недаром целый год «вызревал» в недрах зловещего ежовского ведомства, курируемого непосредственно Сталиным. Он был настолько ловко заранее отрепетирован, что стал единственным среди политических процессов тех лет, полный текст стенографического отчета которого был опубликован в виде специальной увесистой (в 708 страниц) книги. Вопреки замыслу издателей она стала одним из страшных документов сталинщины, её преступлений, в том числе такого надругательства и насилия над личностью, которые способны трансформировать её и подчинить чужой воле.
Есть свидетельство, что допущенный в зал «судебного» заседания писатель Илья Эренбург, который с гимназических лет знал Бухарина, слушая «показания» последнего, поминутно хватал руку соседа и шепотом растерянно бормотал: «Что он говорит?! Что это значит?!»
Такие вопросы задают себе все авторы, зарубежные, а теперь и советские, пишущие о тех событиях. Высказано немало версий, но, в общем-то, ясно, что чудовищно нелепые показания — результат применения либо жесточайшего физического воздействия, либо изощрённой моральнопсихологической обработки подследственного. Нередко то и другое сочеталось в зависимости от индивидуальности последнего. Цель же была одна — «стереть личность», уничтожить её и под обличьем арестованного впихнуть в сценарий «дела» фактически другого, сфабрикованного следствием человека.
Мартовский процесс 1938 года явился своеобразным апофеозом такой методики фабрикации выводимых на публику подсудимых. Анализ поведения Рыкова на процессе, того, что он говорил, даёт возможность заключить, что хотя физически это был он (существует версия, согласно которой подсудимых подменяли загримированными статистами), но в действительности в нем мало что оставалось от прежнего, настоящего Рыкова. Такое перевоплощение произошло не в один день или даже в месяц. Настоящий Рыков, как видно из воспоминаний его дочери, начал насильственно разрушаться ещё до ареста, а в день ареста «был совершенно сломлен, невменяем» и, покидая навсегда самых близких ему людей, «шел механически». Те же воспоминания свидетельствуют, что какое-то время он, находясь в тюрьме, пытался разогнуться, вёл себя на следствии «не так». Борьба шла, однако, не на равных. Одних в ходе её отбрасывали и уничтожали, других не менее беспощадно доводили до чудовищного перевоплощения…
О степени такого насильственного перевоплощения свидетельствуют все «показания» Рыкова на процессе, в том числе полностью абсурдное подтверждение им, что он был сторонником контактов с немецкими фашистами и отторжения в их пользу части территории СССР! Однако для организаторов процесса именно этот абсурд и был необходим; он позволял превратить понятие «враг народа» в синоним понятия «изменник Родины», что резко обостряло массовую ненависть и психоз, без которых террор вряд ли мог осуществляться.
В ходе его, как уже говорилось, была фактически уничтожена подавляющая часть старой партийной гвардии. Но остриё террора было направлено не только против неё, а так же против многих сотен тысяч коммунистов и беспартийных, которые, веря в «социализм завтра», с энтузиазмом, самоотверженно ринулись на осуществление начавшихся с рубежа 20— 30-х годов преобразований. Сталин действительно «назавтра» объявил о победе в СССР социализма. Одновременно он принял меры, чтобы уничтожить в зародыше любые сомнения в декларированной им «победе», и надёжнейшей из таких его мер стали репрессии.
Они причудливо сочетались с нарастающей пропагандой действительных и мнимых достижений. Не успели замолкнуть митинги, требующие расправы над «врагами народа, изменниками» Бухариным и Рыковым, как магистрали мартовской Москвы 1938 года оделись в кумачовый цвет, торжественно принимая четверку папанинцев. Из раструбов черных уличных громкоговорителей неслись уверенные песенные слова: «Мы покоряем пространство и время…» Многие ли могли тогда признаться (даже в самом узко-доверенном кругу!), что значительная часть пространства, и прежде всего на Севере, покоряется подневольными ГУЛАГа, а покорение времени оказалось в цепких руках «кремлёвского горца»?
…В семье Рыковых была традиция отмечать приход весны именинами хозяина дома, которые шутливо приурочивали к дню православного святого Алексея-с-гор-потоки. Ровно полвека спустя после гибели Алексея Ивановича потоки ежегодного таяния снегов совпали со временем, когда мощный очистительный поток революционных перемен в жизни страны смыл оледенение сталинской грязи с его имени.
