Это был гигантский, напряжённейший и часто круглосуточный труд. Некоторое представление о нем даёт недавно опубликованное описание подготовки Рыковым решения одного из (бесчисленно многих!) вопросов. Воспользуемся этим описанием. Чтобы вынести в один из обычных дней суждение о целесообразности предложения Химического отдела, председатель ВСНХ должен был загодя (чаще ночью, так как днём шли другие дела) изучить месячные сообщения почти тридцати секций и главков — шамотного, спичечного, табачного, кости, крахмала, масла, красок и лаков, бумаги, шиферного, кожевенного, стройматериалов, химической основы, химико-древесного, цементного, спирта, сахара, жиров, щетины, москательного, механического, электрохимического, взрывчатых веществ, анилина, фармацевтических заводов, резины, стекла. Этот перечень, способный от простого его чтения вызвать головную боль, умышленно приведен здесь без сокращений. Уже сам по себе он свидетельствует об объёме работы председателя ВСНХ. А ведь Рыков должен был не просто ознакомиться с отчетами и вникнуть в них, но и выработать определённое мнение по тому или иному вопросу, обеспечить его поддержку на заседании Президиума ВСНХ, дать соответствующие поручения и проверить их исполнение. Все это требовало приобретения хотя бы минимума профессиональных знаний, консультаций со специалистами и т. д. И все это — лишь частица каждосуточного напряжения, решения массы дел, заседаний правительства и иных заседаний, встреч с людьми и пр. и пр.
Это напряжение месяцами физически «поддерживалось» скудным пайком, почти таким же, какой получала вся трудовая Москва, горячим чаем, порой морковным, и в лучшем случае с сахарином. Но разве не так же жил Ленин и другие «кремлёвские руководители»[13]? Известно, что народный комиссар продовольствия Александр Дмитриевич Цюрупа заболел в то время именно от хронического недоедания. Оно, в сочетании с огромным переутомлением, тяжело сказалось к началу 20-х годов и на здоровье Рыкова и привело к нескольким хирургическим операциям.,
Судя по всему, он, полностью поглощенный делами, не придавал никакого значения тому, что работает на износ. Отмечая в начале 1921 года, что «Алексей Иванович производит впечатление совсем больного человека», Ленин следом добавил: «А не лечится толком. Это безобразие. Хищение казённого имущества совершенно недопустимое»[14]. Ленинские слова были обращены к жене Рыкова Нине Семеновне. И не случайно, Владимиру Ильичу и всем другим, близко знавшим Рыковых, была известна дружеская слаженность их взаимоотношений. Рано осиротевший, а позже годами живший скитальческой жизнью революционера-нелегала, Алексей Иванович очень дорожил теплой и сердечной атмосферой своей семьи, заботой и вниманием Нины Семеновны, не только жены, но и единомышленника.
В конце 1917 года Рыковы наконец получили свое первое жильё и, уместив на извозчичьей пролетке все нажитое имущество, перебрались в центр Москвы, в Кисловский переулок (ныне ул. Семашко). Однако прожили они здесь недолго — менее года.
С переездом Советского правительства в Москву Ленин и другие крупные руководители, как уже отмечалось, поселились в Кремле. По какой-то причине Рыковы перебрались сюда позже многих других, осенью 1918 года. Возможно, непосредственно это было связано с тем, что Я.М. Свердлов, получив квартиру в первом этаже Детской половины Большого Кремлёвского дворца (БКД), предложил Алексею Ивановичу занять три комнаты в этой квартире. Так образовалась своеобразная «кремлёвская коммуналка» на две семьи, навсегда связавшая дружбой их дочерей.
…Семьдесят лет спустя солнечным летним днём на малолюдной кремлёвской Коммунистической улице, бывшей Дворцовой, пролегающей в своем начале между западным торцом БКД и фасадом здания Оружейной палаты, можно было увидеть небольшую группу сотрудников Музеев Кремля, внимательно слушавших двух пожилых женщин.
— Наши окна, — вспоминала Наталия Алексеевна Рыкова, — выходили во внутренний двор БКД, там стояла прелестная церквушка Спаса на Бору, снесенная, кажется, в 30-е годы. А вот эти окна — комнаты Свердловых. В одной из них через несколько месяцев после нашего переезда в Кремль скончался после внезапной и недолгой болезни Яков Михайлович. Отец всегда горевал по поводу его преждевременной гибели.
— Позже, — вступила в разговор Вера Яковлевна Свердлова, — одну из наших комнат мама, Клавдия Тимофеевна Новгородцева, отдала Рыковым. Вон те два окна — там был домашний кабинет моего отца, а потом Алексея Ивановича.
— Как все здесь изменилось, — продолжает Наталия Алексеевна. — В годы нашего детства эта улица была выложена булыжником, по ней пролегали трамвайные рельсы, приходили платформы с дровами, поленницы которых громоздились по всем углам. Наши комнаты были большими, но зимой мы в них порядочно мёрзли — приходилось экономить дрова… Дома почти не готовили, бегали с кастрюлями в общую для всех кремлёвскую столовую.
— Не было не только продуктов, — замечает Вера Яковлевна, — но и некому было готовить. Ведь и Клавдия Тимофеевна, и Нина Семеновна были постоянно заняты на работе[15]. Конечно, они заботились о семье, о всех нас. Нина Семеновна одинаково ровно относилась ко всем детям, никогда не выделяла среди них свою дочь Наталочку. К ней можно было прийти в любое время и с любым вопросом. Всегда можно было ей довериться.
Наталия Алексеевна возвращается к ранним детским воспоминаниям.
— А помнишь, Вера, как-то теплым летним вечером мы сидели с тобой, свесив ноги с подоконника, и из лоскуточков мастерили платьица для кукол. В это время из-за угла Большого дворца появились Ленин и мой отец. Владимир Ильич остановился у нашего подоконника и что-то с добрым смехом говорил нам.
— Нет, не помню…
Для двух тогдашних девчушек такая встреча была обыденной повседневностью их пока ещё маленького мирка, и надо ли удивляться, что память Веры Яковлевны не сохранила этот эпизод. Но о многом из того сурового времени девчушки просто даже и не догадывались.
Ведь именно здесь, в Детской половине БКД, правда до переезда в неё семей Свердлова и Рыкова, содержалась в полуподвальной комнате правая эсерка Фанни Каплан, стрелявшая 30 августа 1918 года во Владимира Ильича. Отсюда четыре дня спустя комендант Кремля, бывший балтийский матрос Павел Мальков, вывел её в последний путь.
Рыков был в числе тех руководителей, которые, с болью восприняв известие о покушении на вождя революции, не растерялись, проявив волю в сохранении в этот тяжелый момент дисциплины и порядка, организации бесперебойной государственной деятельности. В литературе середины 20-х годов промелькнуло утверждение, что Рыков в те тревожные недели был назван возможным заместителем Ленина в Совнаркоме[16]. Вероятно, именно на этом основании некоторые современные авторы заключили, что «во время болезни после ранения Владимира Ильича на посту председателя Совнаркома его заменял Рыков». Документальных подтверждений тому пока нет, и только выявление их может подтвердить или опровергнуть это утверждение.
Но как бы то ни было, несомненно, что за короткое время Рыков стал одним из видных деятелей Советского правительства, авторитетным народнохозяйственным руководителем. Его работа в ВСНХ в 1918–1921 и 1923 годах начинает сейчас постепенно привлекать внимание на исследовательском уровне, и здесь уже в ближайшие годы можно ждать появления содержательных работ.
Но вне поля зрения специалистов все ещё остаётся его военная деятельность, особенно ярко выявившаяся в 1919–1920 годах. Конечно, Рыков никогда не был военачальником, он был «сугубо гражданским» человеком, ни дня не стоявшим в армейском строю. Вместе с тем его вклад в вооружённую защиту Советской страны оказался настолько значителен, что он был награждён боевым орденом Красного Знамени[17].
