Милиционер встал как вкопанный. После секундного замешательства он оправился и начал кричать, размахивая руками:

— К нам приехал сам господин профессор Помонис! Ему нужна улица Сильфиды! Мы найдем эту улицу. Где бы она ни была, мы найдем ее. Пусть она будет даже на дне моря, мы все равно найдем ее.

Время было послеобеденное. На улице полно гуляющих. Крики милиционера привлекли всеобщее внимание. Вокруг сразу же собралась довольно большая компания зевак, которая увеличивалась с каждой минутой. Понимая, что ничего хорошего быть уже не может, я остановил такси, спрятался в глубь машины и поднял воротник плаща. Помонис, оглянувшись на меня, беспомощно пожал плечами. Между тем милиционер, полный кипучей энергии, еще только разводил пары. Он принялся в бешеном темпе опрашивать зевак:

— Вы не знаете, где находится улица Сильфиды? А вы, мадам, не знаете, где эта улица? Эй, ты, лоботряс, а ты не знаешь, где улица Сильфиды? Но ты-то должен знать? — обратился он неожиданно к шоферу такси.

Увы, никто не знал, где же эта улица.

Я уже начал надеяться, что избавление близко, но я просто недооценивал дружелюбия и служебного рвения местной милиции. Милиционер не унимался, а тут неожиданно к нему прибыло подкрепление в виде молодцеватого круглолицего лейтенанта милиции (тоже с усиками), который, растолкав толпу зевак, оказался нос к носу с нашей машиной.

Теперь оба милиционера начали вести опрос уже в два голоса. Когда вокруг нашей машины собралось по крайней мере население целого квартала и все они были опрошены, неустрашимый лейтенант крикнул милиционеру: «Вперед!» Они оба залезли в нашу машину, и мы поехали в паспортный стол. Там они подняли страшный шум и гам. Они звонили по всем телефонам, рылись в картотеках, вызывали заведующего. Наконец было установлено, что улица Сильфиды действительно есть в этом городе. Удалось даже выяснить, что она расположена в районе новостроек и существует всего два года.

С чувством необыкновенного облегчения поблагодарили мы милиционеров, выразили им нашу живейшую признательность и хотели было уехать, но не тут-то было!

— Как? — закричали они оба, перебивая друг друга. — Неужели господин профессор и его друг могли подумать, что мы бросим их? О, нет! Мы вместе найдем эту проклятую улицу Сильфиды. И мы найдем этого парня! Он никуда не скроется от нас!

После этого они снова уселись в машину.

Когда мы наконец оказались на улице Сильфиды и нашли дом номер два, шофер, по знаку Помониса, остановился, и профессор еще раз поблагодарил милиционеров. Но его наивная попытка была легко отбита, и мы все: лейтенант, милиционер, шофер, Помонис и я — ввалились в домик, стоящий в глубине большого тенистого двора. Там находился пожилой человек, как позже выяснилось, брат одного из рабочих, копавших колодец. Увидев такое шествие, он побледнел и в испуге выронил соты, из которых вытапливал мед в большой синий эмалированный таз. Но наши попутчики не дали ему погрузиться в свои переживания. Прежде чем мы успели поздороваться и просто вымолвить хотя бы одно слово, на хозяина напустился лейтенант.

— Старина, — закричал он, полный энтузиазма и благородных чувств, — ты только подумай! Какая честь для тебя! Из столицы к тебе приехал сам профессор Помонис со своим другом! Что же ты стоишь как чурбан? Бросай своих паршивых пчел! Проводи дорогих гостей в парадную комнату.

Слегка очумевший хозяин сделал слабый приглашающий жест рукой, после чего мы вошли в горницу и действительно расселись в кресла вокруг большого круглого стола. Пока мы извинялись за вторжение, старик дрожащими руками разливал по стаканам вино. Из его сбивчивых объяснений мы поняли, что его брат временно работает на судоверфи, находившейся на расстоянии нескольких километров от города, и там же живет в общежитии. Относительно терракотовой статуэтки старик решительно ничего не знал.

Когда мы с Помонисом вышли, лейтенант и его верный спутник уже сидели в машине. Но как ехать к судоверфи, находившейся на берегу Дуная, Помонис сам прекрасно знал, и, когда мы добрались до центра города, он остановил машину и, с безупречной вежливостью обернувшись к милиционерам, сказал:

— Ну, вот что, друзья мои! Я знаю, куда нам нужно ехать дальше, а вы этого не знаете. Вам этого просто нельзя знать. Спасибо за все. Мы долго не забудем вашего горячего участия. Прощайте!

Некоторое время после того, как мы остались втроем с шофером, мы молча с наслаждением вдыхали душистый степной воздух. Потом Помонис пристально взглянул на меня своими голубыми глазами и залился хохотом. Еще не отсмеявшись как следует, он сказал мне:

— Вот как! Вы же любите изучать быт и нравы! Думаю, что сегодняшние встречи дадут вам больше знания о наших южанах, чем цикл лекций и этнографическая монография.

Когда мы добрались до местечка, возле которого находилась верфь, совсем стемнело. Оказалось, что общежитие размещается на территории верфи, а входить туда посторонние, особенно после конца рабочего дня, могут только по пропускам. Пришлось нам заночевать в местной маленькой гостиничке, впрочем очень уютной. Зато с самого утра мы были уже возле проходной. Помонис попросил, чтобы его соединили с директором. Тот оказался в командировке, но к нам вышел главный инженер верфи — тридцатилетний скуластый черноволосый человек в синем комбинезоне. Инженер охотно согласился нам помочь.

Мы шли мимо уже почти готового океанского парохода, который стоял бортом к Дунаю. Огромный медный винт весом в несколько тонн, покачиваясь, висел на талях, и бригада не торопясь забивала масло в подшипники и подводила винт к оси. Нашего рабочего здесь не оказалось, и мы в поисках его пошли дальше. Неожиданно инженер спросил:

— Что это за Танагра?

— Город в Беотии, в Греции, — ответил Помонис — Там около ста лет назад в древнем могильнике четвертого века до нашей эры были найдены многочисленные терракотовые статуэтки. Особенно много их было найдено в 1870 году. Классические, совершенные по форме и выделке статуэтки привлекли внимание множества ученых да и просто собирателей. Коллекции их появились в разных музеях мира и в частных собраниях. Танагра прославилась как родина этих статуэток. А позже — в конце четвертого и в третьем веке до нашей эры — подобные статуэтки стали производить и в некоторых греческих колониях, часто на сотни и тысячи километров удаленных от самой Греции.

— Вот как! — удивился инженер. — А почему же они пользовались такой популярностью?

— Да потому, — пожал плечами Помонис, видимо досадуя на непонятливость собеседника, — что маленькие эти статуэтки были недорогими, доступными самым широким слоям населения. А вместе с тем эти произведения, как говорят, «мелкой пластики», бесконечно разнообразны, на все вкусы. Они впитали в себя многие черты большого искусства классической Греции. В них как бы продолжал жить дух великого Праксителя, который, кстати, долгое время жил и работал по соседству с Танагрой. А как в них передано изящество беотийских женщин, грациозность их движений, их поступь и красота! — Тут Помонису пришлось прервать свои пояснения, потому что мы пришли в цех резки железных листов для обшивки и сварки огромных мачтовых труб. Здесь стоял такой адский грохот, скрежет, свист и шипение, что абсолютно невозможно было разговаривать.

Но рабочего и здесь не оказалось.

Он отыскался в самом неожиданном месте — в модельном цехе — огромном сводчатом двухсветном зале с музейной чистотой и тишиной. Пол этого зала был расчерчен разными кривыми и числами, нанесенными белой и красной масляными красками. По этому полу, как и полагается в хороших музеях, ходили в специальных тапочках, с войлочными подошвами, одетыми поверх обуви, чтобы не стереть линий и чисел. Здесь из картона и фанеры делают модели будущих судов. Проект судна становится объемным.

Наш рабочий оказался смешливым парнем в куртке, испачканной белой краской, в берете, лихо сдвинутом набок, и с огромным серым шарфом на шее.

— Как же, господин профессор, — ответил он на нетерпеливый вопрос Помониса, — помню, как колодец копали, и куклу помню. Ничего куколка. Мне-то она ни к чему была — у меня дочки нет, не нажил еще. Кто взял? Точно знаю — он, Ангел.