— Вы, Митриевна, обеспечиваете стол…

— Банкет, как в лучших домах Филадельфии, — добавил Турчанинов.

— А вы, — подхватил я, обращаясь к Турчанинову, — как испытанный лектор прочтете короткую лекцию о жизненном и творческом пути Зины. Название сами придумаете.

— Хорошо, — отозвался Турчанинов. — Кроме того, я организую музей подарков Зине Малышевой от трудящихся. И буду его директором и экскурсоводом.

— А я, — сказал Георге, — буду заведовать музыкальной частью.

— Ну и прекрасно. Теперь последний вопрос. Надо бы сделать и один общий подарок.

— Платье бы ей, — сказала Митриевна, — хорошее. Она ведь на стипендию не купит. А сошьет Дуся.

Дуся — это наша бывшая рабочая, которая выучилась на портниху и стала заведовать ателье в селе.

— А как же мерку снять, чтобы она не догадалась? — спросил Турчанинов.

— Это я беру на себя, — самоуверенно заявил Георге.

— Ах, вот как? — ехидно переспросил Турчанинов.

— Не в том смысле, олух, я говорю про организацию и общее руководство. У меня есть идея.

Пообещав хранить все приготовления в тайне от Зины, общество наконец разошлось по своим палаткам. На другой день после работы Вениамин Иезекильевич, до того пошептавшийся о чем-то с Георге, обратился к Зине:

— Уважаемая Зинаида Николаевна, я хочу вас попросить об одном одолжении: для противопоставления южному антропологическому типу — северного, а вы его блестящий представитель, я бы хотел получить ваши антропометрические данные.

— Большую услугу окажешь науке, — вставил Георге. — Ты будешь эталоном.

— Ой, я стесняюсь, — покраснев, сказала Зина.

— Да что ты, обмерять-то Митриевна будет, — сказал Георге и дал Митриевне заранее заготовленную бумажку с размерами, необходимыми для Дуси, а для маскировки с несколькими действительно антропометрическими показателями.

И все же сколько бы мы ни изощрялись в выдумках, жизнь приготовила Зине куда более ценный и неожиданный подарок.

В тот день утро выдалось ясное и теплое. Мы с Вениамином Иезекильевичем работали в лагере, когда вдруг со стороны городища послышался сильный шум и крики. Потом на гребне вала показалась Зина. Она побежала к лагерю, раскинув руки, и вот уже стало видно ее торжествующее лицо. Руки ее как бы прорывали тень от листьев, впуская в лагерь все новые потоки солнечных лучей.

— Вода, — кричала она, — вода!

Мы с Вениамином Иезекильевичем пошли ей навстречу.

— Какая вода, Зина? — спросил я.

— Живая, — задыхаясь от быстрого бега, ответила Зина, — настоящая живая вода.

Когда мы трое поднялись на вал, я увидел на дне раскопа, под полностью снятой коркой из глины и дерева, огромный двойной сруб из темных дубовых бревен. Внутри сруба, постепенно заполняя его, клокотала и пенилась ярко-голубая вода.

— Колодец, — закричал Георге, увидев меня, — да не простой, какой-то огромный, двухкамерный!

Внезапно из глубины колодца вынырнул по пояс какой-то мощный человек, вдохнул воздух и снова ушел под воду.

— Кто это? — спросил я с изумлением.

— Да это же Саня Барабанов! Он без очков, вот вы и не узнали. Он венцы считает, пока совсем не залило.

— А ведь заливает все быстрее! — жалобно воскликнула Зина. — Что же делать?

— Едем в колхоз за подмогой, — сказал я и оглянулся, ища глазами Гармаша. Его не было, зато внизу, у подножия вала, стояла заведенная машина.

…Ивана Михайловича я застал в правлении.

— Одолжите самую мощную моторную помпу, какая у вас есть, и трактор. — попросил я.

— А что такое? — осведомился Иван Михайлович.

— Вода. Вода на городище. Та самая, которую вы искали, и много.

Через полчаса мощный «ЧТЗ», лязгая гусеницами, пошел на штурм вала, волоча за собой помпу. Но не тут-то было. Наши предки строили этот вал с запасом прочности в 1000 лет и с запасом мощности в 200 лошадиных сил. Трактор порычал, порыскал из стороны в сторону и заглох. А вода все пребывала и пребывала. Она уже вышла за пределы сруба и затопляла раскоп.

— Вкопаем столб на валу, зацепим тросом помпу, трос за столб, а другой конец к трактору и втянем помпу, — предложил Георге.

— Иди ты со своими выдумками, — зло отозвался Гармаш.

— А ну, возьмем, ребята!

Он ухватился за один из поручней помпы и, напружинившись так, что все веснушки на лице и плечах стали объемными, сдвинул помпу с места. За второй поручень взялся Турчанинов, сзади навалился мокрый Барабанов, а затем и все население лагеря и рабочие. Помпа медленно пошла вверх по валу, а потом вниз по склону и остановилась, прочно закрепленная камнями у края раскопа. Впускной шланг опустили в раскоп, выпускной перекинули через вал, чихнул мотор пару раз и заработал. Голубая вода сильной струей потекла через дорогу вниз к ручью. Прошло несколько минут, послышалось фырканье председательского «газика», и Иван Михайлович присоединился к нам.

— Вот это да! — воскликнул он. — Если поперек лощины поставить дамбу, тут такое озеро натечет! Выручили вы меня, товарищи археологи. А где же эта вода раньше была?

— Подождите, дайте раскопать до конца. Ну, а пока что́ можно сказать? Здесь был большой водоразборный бассейн. Чтобы он не переполнялся, излишек воды сбрасывался сквозь отверстие у подошвы вала в ров. Это создавало дополнительные трудности при штурме городища врагами. Потом, когда люди покидали городище, тут был пожар. Упавшие обугленные бревна, обожженная огнем глина образовали поверх бассейна плотную пробку. Вода нашла много мелких выходов — один из них «Изворул луй Попеску», а другой под землей впадает в ручей на дне лощины…

Помпа не справлялась, едва-едва откачивала она воду, как та набиралась снова и снова. И все же раскопки можно было продолжать. Мы нашли в колодце посуду, наконечники копий, стрел, а главное — части сложного водоподъемного механизма из твердого как камень мореного дуба: огромные подшипники, вал, храповик, слеги. Это было удивительной удачей. Вот в Новгороде, там во влажной заболоченной почве дерево сохраняется веками, в Молдавии же, если оно не обуглено, то истлевает в течение нескольких лет, а здесь, внутри водоема, оно пролежало восемь столетий. Это было первое сооружение подобного рода, известное нам в X—XI веках на Руси.

На другое утро бассейн снова был полон водой. Она была все еще такой же голубой от взвешенных частиц водоносной глины. Как назло, что-то заело в помпе. Пока Гармаш и Георге чинили ее, нетерпеливый Барабанов, а вслед за ним и Турчанинов снова стали нырять в ледяную воду, пытаясь достать что-нибудь со дна. Турчанинов вынырнул, вылез из бассейна и с торжеством показал, раскрыв кулак, потемневший серебряный перстень с резной византийской монограммой.

— Вот, — сказал он Георге, — видал! Это тебе не «воздушный донжон».

— А я тебе говорю, что ты просто осел! — взъерепенился Георге. — Вот теперь мы не сможем определить, где точно находился перстень «in situ»![5]

Зина, отложив планшет, подбежала к дрожащему от холода Турчанинову и взяла у него перстень:

— Я заметила квадрат, в котором он нырял, а уровень залегания не изменился со вчерашнего вечера. — А потом, обернувшись к Георге, насмешливо добавила: — Читала я, что у древних славян и германцев был институт лаяния, когда можно было поносить должника и оскорбителя самыми последними словами. Вот если бы ты тогда жил, то был бы обязательно директором этого института.

— Так это же «институт» в другом смысле! — пытался отпарировать Георге.

— Спасибо за разъяснение, — снисходительно улыбнулась Зина и стала составлять паспорт на перстень.

— Только что был красивый серебряный перстень, — грустно вздохнул Турчанинов, — а теперь индивидуальная находка номер такой-то…

— Интересно все-таки, как же сюда попал византийский перстень? — задумчиво сказал Георге.

В это время затрещала налаженная Гармашем помпа.

Следующие несколько дней были посвящены раскопкам водоразборного бассейна, классификации и изучению найденных в нем керамики и других вещей. Сруб был врыт в материковую почву без каких-либо следов человеческой деятельности. И вдруг, расчищая площадь раскопа, примыкающую к валу, мы открыли под насыпью каменную вымостку. Что это? Может быть, каменная подушка для придания жесткости всей конструкции? Нет. Ее протяженность слишком мала, она ограничена несколькими метрами. Для того чтобы это выяснить, пришлось вскрыть большой участок насыпи. Трудоемкая и неблагодарная работа. Она требовала второго дыхания — терпения. И оно пришло — это второе дыхание. Все терпеливо ждали, что еще приготовил Корчедар.