Вылезая из воды, я застал разговор Бабенко с Теткой:

— Молодцы, — укоризненно качал головой Бабенко. — Сами устроились, а соотечественники пусть преют в гостинице. Так?

— Да мы, собственно, знали, что рано или поздно вы сами найдете сюда дорогу, — оправдывался Ардалион Иванович. — Луксор не такой уж огромный город.

— Да сами-то, может быть, и не нашли, это Анна Павловна, храни ее Боже, договорилась с руководством гостиницы, чтобы нам разрешили побыть здесь до ужина.

— Бесплатно?

— Разумеется. А вы что здесь, не бесплатно?

— Мы-то по долларику скинулись.

— Урок: не отрывайтесь от коллектива, уважаемые литераторы Подмосковья.

Поначалу я проклинал припершихся нежданно-негаданно писателей, но, как оказалось, напрасно. Роль их была благотворной, и вот почему. Закийя все не приезжала, я считал каждую минуту, и мне стало бы совсем тоскливо, если бы Бабенко, Гессен-Дармштадский и еще несколько способных к движению представителей писательского братства не затеяли матч по водному поло. Они выпросили у канадок мяч, разбились на команды и всерьез занялись спортом. Мы — сначала я и Николка, а затем Мухин и Тетка — пополнили ряды команд с обеих сторон, и матч получился на славу.

Немец и немка незаметно исчезли, канадки же с азартом наблюдали за нашим матчем, издавая крики восторга и аплодируя. Затем сочинительница по имени Джон села с сигаретой за свой столик и, по-видимому, написала так: «План инспектора Браунинга внезапно нарушили объявившиеся во дворике гостиницы славяне — не то хорваты, не то чехи. Они мигом затеяли в бассейне бурный матч в водное поло, отвлекли внимание инспектора, и он не заметил, как Гензерих и его куколка куда-то исчезли…»

После матча мы пили отличное холодное пиво «Стелла», солнце быстро покидало дворик гостиницы, вода бассейна, претерпевшая спортивную бурю, вновь стала мирной и голубой. Я чувствовал, что мой крымский загар, полученный еще в июле, хорошенько обновился за этот вечер. Коже было приятно. Мы отправились ужинать в «Виндсор», но сразу после ужина вернулись в «Савой». Закийя Азиз Галал так до сих пор и не соизволила появиться, и мы прошли опять в патио. Сумерки уже сгустились, и патио представляло собой очаровательное зрелище. Внутри бассейна горели фонари, освещая воду таинственным и заманчивым светом. На столиках тоже появились фонарики; мы сели и заказали бутылку виски и ведерко льда, которые нам тотчас принесли. Мне сделалось грустно, захотелось, чтобы если не Закийя, то какая-нибудь из женщин, деливших со мной время, оказалась сейчас рядом среди этого блаженства и уюта. В который раз я сходил к портье и в который раз он уверил меня, что как только мисс Галал объявится, он тотчас же сообщит мне. Когда я вернулся в патио, за нашим столиком уже сидели канадки — Энджи и Джоанн, именно так, а не Джон, как послышалось плохо улавливающему звуковые нюансы английского языка Николке. Канадки принесли с собой надувную резиновую копию нильского крокодила и Николка старательно наполнял его своим русским дыханием. Когда крокодил достаточно наполнился русским духом, его пустили плавать в бассейн. Под влиянием виски стало веселее на душе, грусть развеялась, и мне стало безразлично, кто со мною рядом — Закийя или эти красивая Энджи и некрасивая Джоанн. Я затеял игру в жертвоприношение. Мы схватили девушек, раздели до купальников, связали полотенцами, которые здесь любезно предоставлялись напрокат всего за один египетский фунт, и принялись совершать ритуальные приготовления. Сидение пластмассового кресла отлично заменяло собой гулкий африканский барабан. Я принялся колотить в него и приплясывать, наша игра привлекла внимание присутствующих в патио, из-за столиков стали доноситься одобрительные возгласы и смех, а когда мы подтащили связанных девушек к бассейну, кишащему крокодилом, двое молодых немцев в одних плавках стали приплясывать вокруг нас, другие же по моему примеру схватили пластмассовые кресла и принялись выстукивать мой ритм. Игра настолько сделалась похожей на реальное жертвоприношение, что в смеющихся глазах канадок то и дело можно было заметить страх. Наконец, развязав руки Энджи, мы сбросили ее прямо на подплывшего крокодила. В ту же минуту среди немцев нашелся герой, который без страха кинулся в воду и вступил в схватку с крокодилом. Другие тоже попрыгали в воду спасать девушку. На этом игра закончилась. Через несколько минут, весело смеясь, мы вновь уже сидели за нашим столиком, обтирались полотенцами и попивали виски. Скучно было только Мухину, который совершенно не знал английского и только делал вид, что он понимает, как это все весело и знаменито.

Не помню, как разговор коснулся сочинительства, и я спросил, что такое пишет Джоанн. Она, нисколько не смущаясь, предложила мне пойти с ней и послушать написанное. Мы отправились к ней в номер. Нечего сказать, номер был респектабельный, там даже стояли какие-то невысокие статуи, изображающие рабов с опахалами в руках. На стене висел огромный папирус под стеклом — Тутанхамон перед судом Осириса. Я расположился в кресле, а Джоанн взяла рукопись и, усевшись на кровати, принялась читать. Поначалу шли описания египетских пейзажей, затем там появились две англичанки-путешественницы, стало ясно, что это девятнадцатый век. Обе англичанки влюбились в молодого египтянина, который сопровождает их, проводит внутрь пирамид, знакомит с какой-то таинственной огромной жабой, в которой живет душа древнего египетского мага Нефресиса… Поначалу я хорошо понимал то, что она мне читала, а когда почувствовал, что напрягаюсь, подошел к Джоанн сзади и стал снимать с нее тенниску.

Через час мы вернулись в патио, сели за наш столик и стали смотреть на какие-то новые игры, затеянные вокруг бассейна и в самой воде. Все произошло так легко и просто, как будто и не было ничего. Я восхищенно рассказывал о том, что мне якобы никогда не приходилось читать ничего, подобного сочинению Джоанн, а когда Николка шепотом поинтересовался, неужели мы только читали, я ответил:

— Нет, мы хотели еще порисовать акварелью, но решили перенести на завтра.

Совершенно забыв про свою примадонну, Николка напропалую ухлестывал за Энджи, но потом, когда он с ней танцевал, между ними вышла какая-то размолвка, и Энджи, подойдя к Джоанн, сказала, что смертельно устала и хочет лечь спать. Когда канадки ушли, я спросил у Ардалиона Ивановича, не заметил ли он каких-либо показаний на своем приборе.

— Нет, — ответил он, — стопроцентный голяк.

— Динамо она, твоя танцовщица, — сказал Николка. — Не приедет.

— Поматросила, — сказал врач Мухин с достоинством.

— Эх, — горестно вздохнул Николка, — до чего же на свете много динам.

— Ты думаешь? — откликнулся я. — А между тем взгляни: крокодила-то они забыли. Случайно ли?

— Считаешь, с намеком? — оживился Старов. Рассмеявшись, он хлопнул меня по плечу, извлек из бассейна резиновое чудовище и понес его в названный мной номер гостиницы.

В полночь мы все, кроме Николки, вернулись в наш «Виндсор». Я уже лег спать, когда пришел и Николка. Он был наигранно весел.

— Ну как? — спросил я. — Удалось?

— Более чем, — ответил он.

— То есть?

— С обеими сразу.

— А вторая-то зачем тебе понадобилась? Она ведь далеко не красавица.

— Ты был прав. Они не просто подружки. И в этом, старик, такой шарм!

— Во-первых, скажу тебе, ох и развратная же твоя морда! А во-вторых, добавлю, ох и врун же ты!

Николка не выдержал испытания и расхохотался:

— Гады вы, сатирики, все сечете!

— Известное дело, мы сечем, а вы — наши насекомые. Где же ты пропадал столько времени?

— В том-то и дело, что эти канадские динамомашины битых два часа на холостом ходу меня крутили. Все потешались над тем, как я произношу их поганые английские слова. Правда, угостили кофе с ликером «Амаретто». Вообще-то они хорошие девчонки. Мы довольно мило посидели. И эта Джоанн, кстати, не такая уж уродина, как ты думаешь. У нее такие глазки умненькие, она иногда так посмотрит, что прямо залюбуешься.