М а р и н а. Ты знаешь, я один раз курицу резала. Живую. А она на меня смотрит. А я ее все бью и бью ножом, и все руки в крови… А она на меня все смотрит и смотрит… (Вдруг, упав головой на руки Максима, рыдает.)

М а к с и м. Вот видишь. Ничего ты больше и не знаешь. Видите ли, она курицу резала… (Кладет ей ладонь на волосы и гладит небрежно, но оторвать руки не может.) А мне, может быть, и неинтересно, как ты курицу резала.

М а р и н а. Я тебя в душе люблю. В своей дурацкой душе. Я сейчас перестану реветь. И уйду. Я не хочу быть смешной. А что, действительно… Я лучше замуж выйду…

М а к с и м. Видишь, у меня родинка за ухом. Говорят, если человек родинку глазами не видит, значит, он счастливый будет…

М а р и н а. Я раньше стихи писала: «Мы с тобой расстались на перроне, мимо пролетели зеленые вагоны, а я… бежала за ним, как дура… как идиотка…»

М а к с и м. Рифмы нет. Но смешно.

М а р и н а. Вот я уже и сухая. Только нос, наверно, покраснел.

М а к с и м (неожиданно). Ну что, народная интеллигенция, испугалась? Непривычно, непонятно? С Аркадием проще? Образовалась? Хочешь, я тебя сейчас стулом ударю?

М а р и н а (безразлично). Бей.

М а к с и м (вдруг кричит истошно). Майна! Вира! Давай!

М а р и н а (очень сильно бьет его по лицу). Милый мой, Максим. Не надо… Я прошу тебя. Хочешь, я на колени перед тобой встану. Я не могу сейчас. Руки твои буду целовать. Мне страшно. Я могу с ума тронуться… Я же баба! Лучше ударь! (Неожиданно замолчала, поникла.) Пожалей меня. Иначе я под поезд брошусь. Очень просто… (Не глядя на него, встала и пошла к двери.)

Максим бросился за ней и неожиданно обнял ее сзади и уткнулся лицом в ее волосы.

М а к с и м. А ты не предашь? Не предавай меня, пожалуйста. Мне холодно и одиноко. Я… я… тоже, кажется. Ну вот видишь, все и случилось. Видишь, вот и я…

Гаснет свет. Через некоторое время он вспыхивает. На сцене  П о ж и л о й  ч е л о в е к  и  М а р и н а, уже через восемь лет. Она спокойна и сосредоточенна.

М а р и н а. Дайте, пожалуйста, сигарету. Вы что смотрите — у меня пальцы дрожат.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Нет, я просто увидел обручальное кольцо на вашей руке.

М а р и н а. А я, наверное, не люблю своего сына. Нет, я — мать как мать, но не больше. А Максим, он не то чтобы над ним трясется… но вот когда Лешка болел, коклюш у него был, так Максим места не мог себе найти. Я однажды вошла неожиданно, смотрю, он игрушки его целует.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Вы все-таки настаиваете на своем?

М а р и н а. Да.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Но подумайте, ведь у вашего Лешки тогда никого не будет — ни отца, ни матери.

М а р и н а. Может быть, это будет к лучшему. Его возьмет Лина, вдвоем с дедом они воспитают его лучше, чем мы с Максимом.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. А если я вам скажу грубость? Как вы, человек весьма посредственных способностей, можете поднять руку на выдающееся произведение природы? Вы своим умишком просто не можете понять этот гораздо более сложный мозг. Как вы смеете?

М а р и н а. Не переигрывайте свой гнев. У меня другой талант: я — женщина.

Она встает, и в это время на сцене появляется взрослый  М а к с и м. Пожилой человек садится в стороне полуотвернувшись.

М а к с и м. Я что-то спать захотел. Глаза слипаются. Господи, какое это иногда счастье — заснуть. Очень. Очень это разумно — заснуть, а утром глаза откроешь: солнце, какая-то бодрость и все возможно… Все-все.

М а р и н а. Твои будут волноваться.

М а к с и м. Будут, но не очень. Уж столько-то свободы я себе отвоевал.

М а р и н а. Ты сказал, что поехал ко мне?

М а к с и м. Не помню.

М а р и н а. А правду?

М а к с и м. Я же сказал, не помню. (Резче.) А потом ты никогда не могла обвинить меня во лжи.

М а р и н а. Не могла.

М а к с и м. Врать — это глупо. Гораздо выгоднее говорить правду. Ложь тянет за собой другую, и так получается в конце концов, что половина твоих мозговых клеток занята тем, чтобы не проговориться.

М а р и н а. Ты имеешь в виду…

М а к с и м (желая уйти от этого разговора). Также гораздо выгоднее быть хорошим человеком, чем плохим. Хороший человек — это как марка солидной фирмы, которая не обанкротилась ни разу в течение многих веков. Только нельзя быть слишком хорошим человеком. Тогда тебя перестанут понимать и будешь казаться опасным.

М а р и н а. Это что-то новое.

М а к с и м. Старое, старое, друг мой… Просто хороший человек — это тот, который выслушивает и советует. Очень хороший человек еще и настаивает на своих советах и тратит часть своей жизни, чтобы привести свои рекомендации в исполнение. Даже если он спасет своего ближнего, то это все равно будет плохо. Спасенный поймет и… ох как быстро и отчетливо поймет, что сам он слаб, бессилен и живет по чужой указке. На чужой счет. Ему станет душно, плохо, и он найдет тысячи оправданий тому, что именно ты плох, завистлив, что ты не выше его как человек, а даже ниже…

М а р и н а. Довольно цинично.

М а к с и м (резко). Но правильно. Я терпеть не могу нежного шепота друзей о спасении друг друга. А через месяц твой же друг, выпив, ломает голову, как бы тебя предать. С высших! С высших, конечно, позиций. Только с высших! Для того чтобы плюнуть вниз, нужно забраться высоко, как можно выше, чтобы плевок летел как бомба. (Меняя тон.) Я думаю, люди для этого и занимаются альпинизмом и лезут на Эверест… (Замолчал, задумался.)

М а р и н а. Тебя последнее время много обижали?

М а к с и м. Какое хорошее слово ты сказала — обижали. Очень-очень непривычное, не из нашего обихода. Нет-нет, я не жалуюсь. Все нормально, нормально…

М а р и н а. Ты откажешься?

М а к с и м (быстро). Нет! (Идет к двери.)

М а р и н а (подняла револьвер). Стой…

Максим останавливается.

А ради меня?

М а к с и м. Тем более нет. (После некоторой паузы.) А потом я не могу тебе наврать, что все в порядке. Сделаю, как ты хочешь, а на самом деле соглашусь и…

М а р и н а. Ты не можешь наврать?

М а к с и м (покорно). Да, не могу.

М а р и н а. Ты хотя бы понимаешь, почему я этого хочу… Требую.

М а к с и м (вскочил). Я понимаю… Я все понимаю… Я только не хочу ничего вспоминать. Я не хочу тебя слушать. Я не хочу твоих доводов. Твоих программ, твоего фанатизма… (Неожиданно.) Я хочу тебя целовать, я хочу, чтобы ты была нежной, я хочу тебя, хочу с тобой спать, хочу, чтобы ты улыбалась в темноте, хочу не отпускать тебя всю ночь… (Бросается к ней.) Нежная, такая прекрасная… Давай спать, а? Ну я тебя прошу, ну, длинноногая, ласковая моя…

М а р и н а (обхватила его голову, прижала к себе). А ты меня не жалеешь, уходишь от меня. А мне мало ли что лезет в голову. Ты же знаешь, как нам, бабам, плохо. Особенно если любишь. Вот тебя нет, а я места себе найти не могу. Что ты думаешь, мне что-нибудь нужно — работа, разговоры, истина?.. Все это не важно. Мне даже Лешка не важен. Я какая-то сумасшедшая без тебя. Тебе хоть меня жалко, а? Ну скажи…

М а к с и м (не поднимая головы). Ага… Жалко.

М а р и н а. Вот я и надумала. Плохо, наверное, надумала. Ведь плохо?

М а к с и м. Нехорошо.

М а р и н а. А что я еще могла? Ты был прекрасный, добрый, беззащитный. Я даже удивлялась на тебя. Вот тогда, раньше, я сама бы кричала: вот этот человек — он лучший, лучший на земле, он незапятнанный, почти святой. Он знает больше нас всех, он сердцем, доверчивостью своей знает, кто такие мы все на свете. Вот он может судить, ему можно довериться. Всем нам, конечно, хочется высшей справедливости, и дело не в мантиях и не в званиях, в другом. Нужно знать, что есть такой самый мучающийся за тебя человек, и тогда хочется кричать на весь белый свет — вот он! Этот человек, я его знаю, я его люблю, идите к нему, увидьте его, он все разрешит, потому что он сам ничем не защищен, у него глаза такие… он сам ошибается все время… он…