Он знал, что я ненавижу его. Но и знал, что я бессилен перед ним. И он наконец уверился, что так будет всегда! И тогда я понял — нет надежды, что Ардье когда-нибудь предстанет перед настоящим судом. Слишком много в мире сил, которые спасут, спрячут, защитят его. Тогда я словно проснулся! Я понял, что вся моя жизнь! Все мое терпение! Все унижение и рабство мое — все было зря! Он победит меня — навсегда! Да, человек может прожить всю жизнь рабом, но хоть перед самым последним порогом… Перед последним смертным вопросом самому себе: «Кто ты?» — он никогда не согласится признать себя навсегда рабом! Любое рабство — пусть унизительное и бессильное! Пусть изысканное! Пусть даже почти незаметное — ни для тебя, ни для других… Любое рабство никогда не бывает вечным! И тогда я решил судить его сам. И я судил его два раза. Один раз — собственными руками. Потому что он потерял бдительность по отношению ко мне. А второй раз я решил предстать перед миром в его облике: умелая пластическая операция сделала нас почти двойниками. Но это было потом! Сначала я казнил его — тремя выстрелами в затылок, произнеся ему свой приговор. Я не хочу повторять его здесь. Это была казнь палача — человеком. А потом я стал двойником Августина Ардье. Я почти восемь лет шел по путям, которые бы прошел он. Я знал уже места, явки, людей, проводников, чиновников и даже президентов. Тридцать лет — изо дня в день — поединка, ненависти, зависимости сыграли свое. Я даже испугался, почувствовав, что я думаю, как он. Действую, как он. Вижу его сны. И тогда, воспользовавшись демократическим переворотом в Берунасе, сделал так, чтобы меня опознали как Августина Ардье, как фашистского палача, оберштурмфюрера СС. Как наци № 7. И вот я здесь — на скамье подсудимых. Да. Я — Жан Дени. Но я и Августин Ардье! Вы можете казнить меня как фашистского преступника! И можете казнить как Жана Дени, признающегося в том, что он своими руками расстрелял Августина Ардье! И он и я — убийцы! Мне больше восьмидесяти лет, и несколько лет жизни для меня ничего не значат. Когда я хотел выдать себя за Ардье, я думал, что мир хоть немного легче вздохнет, узнав, что кара настигла палача. «Комплекс Ардье» исчезнет, как «комплекс Эйхмана», «комплекс Бормана», Мюллера… Как говорили в старину, «дотоле не отмщенные жертвы заснут спокойно в своих могилах». И многие-многие годы мною руководила эта идея. Но потом, все ближе и ближе к этому дню… И там, в Южной Америке, и в Африке, и в ЮАР, и здесь, в Европе! И даже в нашем городе Ноэль-Ноэле! Я увидел, что дело не только в Ардье. И не в тех, кого я перечислил. Мир после фашизма стал инвалидом. Когда переступается грань дозволенного смертному, то эти бациллы, эти идеи, эти гены разрастаются с болезненной и неудержимой быстротой. Вседозволенность — это главное прельщение сатаны. Я думал, что господь бог остановит руку людей, смертных! Но однажды я услышал от одного из знакомых Ардье иезуитов: «Да, если даже мир погибнет, то и это не будет убедительным возражением против нашей с вами аргументации! Ибо у нас нет абсолютной уверенности, что мир будет существовать вечно! А во-вторых, ответственность за конец мира ляжет не на нас! Следовательно, господь бог привел нас… в такое положение своим провидением. И он возьмет на себя всю ответственность!» Значит, и господь повенчался с фашизмом? Пусть сегодня он называется как угодно — реваншизмом, милитаризмом, колониализмом, национализмом!

Пауза.

Я рос слабым, больным мальчиком, у которого были, скажем, небольшие способности к музыке. И большие вопросы к самому себе. Как у каждого, кто появляется на свет. Мне не дали на них ответа ни люди, ни мирской порядок, ни знание! Лишь музыка открыла мне эти тайны, хоть в самой малости. Я познавал ее… Себя… И гармонию. И хотя казалось, что имя было известно в мире, куда мне было тогда до мировых проблем! До войн, до лагерей, до мировых скорбей! Но в мир пришли такие бездны в унижениях человеческих! Такая жуткая реальность, которая не приснится в самом кошмарном сне. И этот сон все длится и длится. Он катится, как гигантский мутный вал, по миру. И я, старик, спрашиваю, вы хотя бы понимаете, что завтра… может быть, все мы — и судьи, и подсудимые, и виновные, и не родившиеся — исчезнем в неизбывных мучениях?! Похоже, что нет!

Пауза.

И вот мне — старому, в общем-то простому человеку, жизнь у которого отобрала все, — вдруг открылось: «Нет! У меня еще есть последняя ценность! Последнее прибежище совести и справедливости! Последний меч — это я сам!» И я пришел сюда, чтобы открыть вам все, что я знаю: номера сейфов, местонахождение хранилищ, оставленных рейхом для будущего, адреса главных военных преступников. Дай бог, чтобы я успел быть услышанным! Итак! В цюрихском отделении швейцарского кредитного банка в сейфе под номером 0571681, номер кода…

На экранах возникает лицо судьи. Его голос: «Суд прерывается на совещание…» Ропот возмущения, крики в зале. «Подсудимого препроводить в камеру до нашего вызова». Освещается сцена. Везут уставшего, слабого «Ардье». Охрана из морских пехотинцев. З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а, замкнутый и бледный, руководит водворением «Ардье» в камеру. В толпе  ж у р н а л и с т о в  с ы н  Жана Дени. Р у т  Д е н и.

«А р д ь е» (Заместителю прокурора). Пропустите моего сына и сестру…

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Без распоряжения суда я не в силах удовлетворить вашу просьбу. (Торопит морских пехотинцев.) Быстрее! Убрать всех из коридора!

Какая-то паника. Кто-то с кем-то борется. Толкотня.

Ж у р н а л и с т. Отец! Я все сделаю… Мир все узнает! Ты мне все расскажешь!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Посторонитесь!

Р у т. Жанно, Жанно… Неужели это ты? Ты так вырос! Я не верила глазам своим! (Плачет.)

«А р д ь е». Не плачь, береги силы! Рутти, главное еще впереди!

О д и н  и з  р е п о р т е р о в. Ардье! Или кто вы там? Что бы вы еще хотели в жизни?

«А р д ь е» (резко поворачивается к нему). В глубокой старости… как и в раннем детстве! Человеку хочется совсем мало — немного нежности… (Чуть улыбнулся.) Да-да, именно ее… Немного нежности! (Улыбается.)

Блицы, толкотня, стрекот киноаппаратов. Неожиданный, неизвестно откуда раздавшийся выстрел. И еще один… И еще… «Ардье» медленно заваливается в коляске.

Морские пехотинцы бросаются в толпу. Какая-то возня, удары. Вытаскивают окровавленного  В р а ч а, у которого выбили револьвер. Но «Ардье»… Нет, не Ардье, а Жан Дени уже мертв.

Р у т (в тишине, почти спокойно). Жанно… Прости, что я слишком стара, чтобы второй раз оплакивать тебя. (Опускает голову, прощаясь с братом.)

Удаляющаяся мелодия флейты.

З а н а в е с

Прихожая и кухня в малогабаритной квартире. Первый этаж, окно в кухне сплошь закрыто цветущей зеленью. Столик, две табуретки, плита, раковина, холодильник, — уму непостижимо, как все это удалось втиснуть в шесть метров кухонного пространства.

Все здесь какого-то светло-зеленого, салатового оттенка. Занавески, стены, полотенца, японский календарь с гейшей в бледно-зеленом кимоно. Что-то девическое в этой игрушечной кухне, что-то уютное, постоянное, женское…