М а к с и м (поднимает голову, задумавшись). Так ты скоро до Христа дойдешь.
М а р и н а (неожиданно, почти кричит). Ты — обычная, служивая сволочь! Почему, ну почему все так произошло! Ты пойми, что вся моя жизнь теперь не имеет смысла. Никакого ни к чему интереса. День за днем. Обычная тупая, какая-то неосознанная жизнь, скольжение к старости. Черта с два. Я убью тебя, здесь, как собаку, как заразу, как труса. Я — женщина, которая первая отдалась тебе. Ты понимаешь, отдалась, отдала себя в твои руки, чтобы ты… Ты. Ты решал мою жизнь, защищал ее, был мужчиной, а ты… И ты думаешь, я тебе это прощу? Думаешь, меня можно затащить в постель и все решится? Никогда! Да, я — женщина, я буду с тобой спать, да, я теряю голову, когда ты меня целуешь. Никогда! Мне нечего терять. Ты слышишь, мне, мне нечего… мне нечего… (Остановилась, задохнулась собственными слезами, но не заплакала, а взяла себя в руки и некоторое время сидела молча, затихнув и как бы окаменев.)
М а к с и м (тихо). Отдай мне револьвер. Или спрячь его куда-нибудь, и давай поговорим как-нибудь в другой раз. А то у меня голова разболелась.
Марина не отвечает.
Давай музыку послушаем. (Берет транзистор, начинает настраивать.)
М а р и н а. Прекрати.
М а к с и м (выключает радиоприемник, откладывает его, некоторое время сидит молча, потом говорит тихо, но нервно). Ну вот сидим… вроде два самых близких человека. Самых… А ничего не получается. Ты озлоблена, и я… Но я еще как-то держусь. Вот ты говоришь, все было, я была, ты был… Что же, прошло все? Смешно, тридцать лет… Может быть, требуется что-то более сложное, чем «любишь — не любишь», «имеешь право — не имеешь право»… Да так ли уж мы оба безгрешны?.. Оба. Всем хочется прожить жизнь лучше, только представление об этом лучшем у всех разное. Нет, в общей массе, в детстве, одно, примерно вот что ты говорила… А если сделать шаг от этого общего? А другие запрещают. Взрослые! Ведь как послушаешь, все вокруг взрослые — только ты один ребенок! «Не ходи, дитятя, далеко в лес, заблудишься. Да и волки могут съесть. А дома тебе так хорошо, и все тебя любят, и молоко с утра дают пить, и штаны тебе зашьют, если разорвешь… А там в лесу страшно. И один ты там…»
М а р и н а. Я тебя понимаю. Ты не можешь простить меня.
М а к с и м (неуверенно). Я-то бы, наверное, смог… Смогу потом, потом, может быть… (Неожиданно.) Неинтересно, неинтересно все это… Это все известно всем. Мало ли что… Ты действительно лучшая, только когда веселая… Ну-ка, улыбнись. Ну прошу. Хочешь, на колени встану? А ты знаешь, я еще легкий. Я позавчера всю ночь танцевал, и хоть бы хны… Худой, наверно, потому что…
М а р и н а. Я сама не знаю, почему я тогда так сделала. Я ведь не знала тебя… А теперь мне иногда стыдно.
М а к с и м (тихо). Только теперь?
М а р и н а. Только. Тебе я не хочу врать.
М а к с и м (серьезно). Это жалко… (С болью.) Ну как же я ничего на свете не понимаю, ведь уже тридцатилетний осел с лысиной, а до сих пор думал, что ты, ну тогда и все время, каждый день, мучилась, мучилась, только не говорила мне, а оказывается… Да нет, я не настаиваю ни на чем. Это, в общем, твое дело… Твое, твое…
Сцена погружается в темноту, довольно долго темно. Свет вспыхивает, и мы видим снова квартиру Отца Максима. М а р и н а и М а к с и м восемь лет назад в том же положении, в котором мы их оставили в последней сцене, относящейся к тому времени.
М а к с и м (бросился к ней и неожиданно обнял ее сзади, уткнувшись лицом в ее волосы). А ты не предашь? Не предавай меня, пожалуйста… Ну вот видишь, все и случилось… Видишь, вот и я…
Резкий звонок в дверь. Максим бросается в кулису, бросается резко, как бы стесняясь только что произнесенных слов. Через некоторое время на сцене появляется Л и н а, невысокая, черноокая, С е н я, полный, ленивый, с бородой, А р к а д и й. М а к с и м входит позже всех и останавливается в кулисе.
С е н я (Марине). Привет, старуха. Давно я тебя не видел.
М а р и н а (несколько смущенная). Здравствуй.
А р к а д и й. А ты ее откуда знаешь?
С е н я. Ну как же, мы с ней в прошлом году в международном лагере в Прибалтике были.
М а к с и м. Что?
Л и н а. А вы меня не помните? Мы с вами, Марина, как-то в Доме журналистов знакомились. Сеня как раз нас знакомил.
Во время этого разговора Максим тихо садится на стул и сидит полуотвернувшись. Он сидит, застыв в очень неудобной позе, и весь он какой-то опущенный.
А р к а д и й. Вот тебе и раз. А как же Люблино, трудовые будни. Мистификация?
М а р и н а (спокойно). Мистификация. А что?
А р к а д и й. Ничего. Занятно просто. Талантливо исполнено.
С е н я. Это на нее похоже. Я Марину да-авно знаю. Мы даже когда-то пытались любить друг друга. Но при моей-то лени, естественно, ничего не вышло. Вот (показывает на Лину) женщина по моему темпераменту. Тиха, спокойна, равнодушна…
Л и н а. Мы с Сеней уже давно подали заявление в загс, а я его никак не могу вытащить расписываться. Серьезно, не могу…
С е н я. Это как-то ненужно сложно. Утром, просыпаясь, думать: сегодня — торжественный день, поворот в жизни. Надевать какой-то черный костюм, искать цветы, свидетелей. Эта женщина, Лина, будет волноваться. Потом какой-то банкет… Для этого нужны силы, деньги и вообще какое-то решение. А я ничего не хочу решать. Успеется. А сил у меня хватило только защитить диссертацию. Да и туда я в последний момент думал не идти, меня чуть ли не насильно вытащили…
Л и н а. Вот видите, какой он. Ну что я могу с ним поделать?
А р к а д и й. Да выдуманное все это. Прекрасно ты все можешь сделать, и сил у тебя как у…
С е н я (вежливо, но настойчиво перебивает). Не грубите, Аркадий.
М а р и н а (смеется, уже поборола смущение). А мне он просто перестал звонить. «Сил нет, дорогая, сил нет… Ты все время от меня что-то требуешь, а у меня сил нет…» А сам смеется. Так и кончился наш роман.
С е н я. Никакого романа у нас не было, Мариночка. Люди подумают бог знает что. Разве со мной может быть роман? Так только — «кратковременное единение душ».
А р к а д и й. А почему не может быть романа?
С е н я. Не задирайтесь, дорогой мой друг.
А р к а д и й. А на что же тогда у тебя есть силы?
С е н я. Друг мой, я все-таки буду разговаривать с вами на «вы». А вы уж как хотите.
А р к а д и й. Хорошо. Ну а все-таки на что у вас есть силы?
С е н я. Один печатный лист в месяц. Все. Больше ни на что.
А р к а д и й. А кому нужен этот ваш печатный лист? Мне, во всяком случае, не нужен.
С е н я. Злиться и глупеть в споре — удел неудачников.
Л и н а (переводя разговор). Вот это платье я сшила к свадьбе. А теперь уж так просто ношу, не дождешься ее.
М а р и н а. Так вы, Лина, сегодня в подвенечном платье? Невеста?
С е н я. Нет, я ведь не против. Только если бы было можно как-нибудь побыстрей и попроще.
М а р и н а. А вы, Максим, почему молчите?
М а к с и м (равнодушно). Я думаю.
С е н я. Да, что-то мальчик сегодня у нас невеселый.
Л и н а (осторожно). Аркадий, ты не сердись на него. Он добрый. Подождите, подождите, у меня вот какая идея…
М а к с и м. …устроить нечто подобное свадьбе, сейчас, здесь…
Л и н а (удивленно). Да.
М а к с и м. Только без меня. Я пойду спать. Я устал, устал… Устал.
А р к а д и й. Ты что, малыш?
М а к с и м (вяло). Я — не малыш. А можно и не уходить. Можно не спать.
Л и н а. Не уходите. Тем более нам обоим пришла эта мысль одновременно.
