О л я (оглядывает Дашу). Вроде бы тургеневская барышня. Коса до пояса. Худенькая, тонкая… Глаза такие… зеркальные… Просто не от мира сего…
Д а ш а. А жизнь вон как повернулась. Помню, еду я в теплушке из Сибири… Вы где-то потерялись. Толя расстрелян. К большевикам обратного пути нет. Еду и думаю. Вот, Даша, кончилась революция, война. Все чего-то добились…
О л я. Вот-вот, тебе лишь бы добиться чего-то…
Д а ш а. …всех где-то ждут. А кто я? Вдова белогвардейца? Бывшая чекистка. Бывший член партии. А теперь… просто обывательница. С неоконченным университетским образованием. (Пауза.) Я с Валерием Яновичем в тридцать шестом в Кисловодск приезжала. Бедная мамочка, ее там и похоронили в Кисловодске. А теперь и могилы не найдешь…
О л я. Вспомнила… И мама одна умерла. И отец. Всех разбросало по свету. Отец на два года маму пережил. «Вы взрослые, у вас своя жизнь. А я на мир иначе смотрю. Меня здесь ничто не держит». И все за тебя переживал.
Д а ш а. Мы-то на сколько их пережили? Ведь им за пятьдесят было…
О л я. Ты приключениями жила. А мне пришлось с пятнадцати лет отца и мать кормить. Папу-то ведь никуда не брали. Лишенец, мать больная. А что я умела? Шишки в лесу собирала, потом на машинистку учиться пошла. У меня одна блузка была. Я ее вечером постираю, а утром, еще непросохшую, надевала. Люди обедать идут, а мне не на что. Помню, старый бухгалтер, Троицкий его фамилия, осторожно так булку мне оставлял. А я краснею, не беру.
Д а ш а. Отец же мог эмигрировать. Что-то там за границей оставалось в банке.
О л я (повысила голос). А он не эмигрировал! Помнишь, как он говорил: «Даже если пожар в твоем доме, то от огня не бегут. А стараются спасти, что могут!» Вот так.
Д а ш а. Неудобно все-таки, что у вас первый этаж. Вон идет, заглядывает.
О л я. А я их просто не замечаю. Зато три ступеньки, и ты на улице. Мне сейчас на какой-нибудь четвертый уж не под силу было бы подниматься. Сколько раз на день-то выскочишь. То одно нужно. То другое…
Д а ш а. Ты пиры-то всегда была любительница закатывать. К тебе и идут поесть… Ко мне-то на день рождения никого не затащишь. В Русановку-то…
О л я. Я приезжала.
Д а ш а. Ты сестра.
О л я. Сестра… (Внимательно смотрит на Дашу.) Я вот часто думаю — несчастная ты, Дашка.
Д а ш а. Почему?.. Ce n’est pas seulement ça![8]
О л я. Не знаю. Конечно, не только в этом! Но все равно несчастная…
Д а ш а. Ну, ты простила, что я к Виктору… К его звонку приехала. С утра я просто… просто потеряла память. Perdu la mémoire[9].
О л я (не сразу). Никто бы тебя пальцем не тронул, если бы ты сама не лезла. И в революцию, и в тридцать седьмом… И когда с завода тебя выгнали… Тебя же отовсюду или гнали… или сажали…
Д а ш а. Но я же права была…
О л я. Неудовлетворенность в тебе какая-то…
Д а ш а. А в тебе нет?
О л я. По-разному. Только у меня всегда кто-то на руках. Или Виктор… Или родители. Или Арсений Васильевич больной… Некогда мне было о себе думать.
Д а ш а. За всю жизнь?
О л я. Мне иногда казалось, отпусти я себя, хоть на минуту, весь мир развалится.
Д а ш а. Не знаю, и как ты всю жизнь ухитрилась за чьей-то спиной? За своим старым большевиком.
О л я. Да окстись ты, Даша. Ну, не хочу на тебя злиться, а все равно зло берет! Позавидовала! Да Арсений Васильевич столько лет болел. Как мы перебивались. Ребята малые. Что он мог заработать-то… Копейки в доме лишней никогда не было. Думаешь, легко двух парней поднять! Четырнадцать человек на кухне. Все на одной конфорке… Из двери дует… А ведь трое мужиков, их кормить, обстирывать, одевать, обувать нужно было… Позавидовала тоже! Да и в отдельной квартире мы же совсем недавно.
Д а ш а. Ну, Виктор рано начал зарабатывать. Помогать вам. Еще студентом все лето работал. Я помню…
О л я. Я на Виктора не жалуюсь.
Д а ш а. Может, я и не права была когда. Еду к тебе, говорю себе, молчи, сгибайся… так нет же, mais non[10].
О л я. А зачем же сгибаться?
Д а ш а. Молчи, говорю себе, дело прошлое. А увижу Виктора — не могу! Он тебе «мама, мама…». А мне прямо ножом по сердцу!
О л я. А кто же я ему, как не мама?
Д а ш а. Конечно, мама. Только и я тоже имею право.
О л я. Не имеешь ты никаких прав! Ты всю жизнь только о себе думала! Привыкла на готовенькое!
Д а ш а. Да как ты, Ольга, можешь такое говорить? Я на готовенькое… Побойся бога! Я столько пережила!
О л я. И плакать нечего. Ты когда из лагеря вернулась, в сорок шестом… потребовала Виктора к себе. Я ведь слова не сказала, привезла. А как ты с ним в Старом Осколе два года прожила? Если он после каникул возвращаться к тебе не захотел?
Д а ш а. Ты его настроила!
О л я. Мальчишку в колхоз работать послала. А сама на легкой вакансии…
Д а ш а. Я больная вернулась…
О л я. Больная? Да? Только ты и там, в лагере… тоже особенно себя не утруждала! Сама же хвастала! В медицинской части сидела…
Д а ш а. А что мне, самой смерти искать?
О л я. И я еще тебе все эти годы помогала. И деньгами, и посылками! А ведь война была! Арсений Васильевич-то на фронте. Двое ребят… эвакуация… Я сосны в тайге валила, чтобы прокормить их как-нибудь. И тебе еще посылала, от ребят отрывала! Как же — «пострадавшая»… Оказывается, некоторые «пострадавшие» лучше нас жили!
Д а ш а. Не пожелала бы я тебе такой жизни… Как в моей медицинской части!
О л я. Тебя ведь когда освободили — в сорок шестом. А порядочных людей только лет через десять. И ты с того дня на моей шее сидишь! То ей в колхозе работы по специальности не было. Устроилась бухгалтером на строительном карьере под Серпуховом. Выгнали. Не ужилась…
Д а ш а. А перед пенсией на заводе пять лет не я работала, по-твоему?
О л я. Да кем ты там работала? Вдовьи слезы! И то тебя сократили. Не знали, как избавиться!
Д а ш а. Стыдно тебе меня куском хлеба попрекать! Непорядочно!
О л я. А ты послушай! Послушай!
Д а ш а. Вот не хотела приезжать. Pourquoi?[11]
О л я. Правду-то иногда послушать полезно.
Д а ш а. Каждый раз одно и то же… (Тянется к сумке.)
О л я. Я тебе просто скажу! Никто бы никогда Валерия Яновича пальцем не тронул. Это же голубь был, а не человек. Это же ты все ему устроила! Первой дамой в республике хотела быть. Как же… «Дашенька Корсакова всегда на первом плане…»
Д а ш а (растерянно). Само собой как-то получилось.
О л я. Ну да, ты — умная, образованная. Прокуратка — вот ты кто! Правильно отец тебя называл! Про-ку-рат-ка!
Д а ш а. Не понять даже, что это значит.
О л я. Очень даже просто… (Встала, не может найти себе места.) Валерия Яновича в могилу загнала. И Улзыкуева тоже…
Д а ш а. При чем тут Улзыкуев?
О л я. Мне-то уж не ври! У тебя же роман с ним был. И не просто роман — тебе этого было бы мало. А так, чтобы вся республика знала! Как же, предсовнаркома республики — и Дашенька Корсакова! Везде вместе: на курорт — вместе, за границу — вместе! Вот и достукалась!
Д а ш а. Зависть!
О л я. Мне завидовать нечего. Я свою жизнь ясно прожила. Может, особого счастья не видела, но перед людьми и богом честна.
Д а ш а. А я, значит, нечестна?
О л я. Не мне судить.
Д а ш а. И на том спасибо.
О л я. Чего ты улыбаешься?
Д а ш а. А я ведь счастливо жила… Je jure![12]
О л я. Ты? Клянешься? Ты?
Д а ш а. Не веришь? Вспомни меня молоденькой… Вспомни! Как я всегда ходила…
О л я. Не ходила, а выступала…
Д а ш а. А какие люди вокруг меня были… Как я одевалась! Помню, мы в Германии были. Жена-то у него темная была, из аймака… Ведь он мне ни в чем не отказывал. А я? Какой мог быть разговор — какое сравнение…
