Охрана все время присутствует на сцене. Только периодически происходит почти экзотическая, с грохотом подкованных башмаков, с точностью военного ритуала, смена караула. Олицетворение силы и порядка.

Наконец Ардье слегка приподнимает голову и долго внимательно осматривает каждого из морских пехотинцев.

А р д ь е (усмехнулся). Какая честь! (Пауза.) Наверняка они так же маршируют перед приезжими премьер-министрами и партийными лидерами?

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а (значительно). Ардье! С часу на час ожидается заявление президента.

А р д ь е (сразу). А ведь я помню этого мальчишку! У нас было дело на него.

Пауза. Заместитель прокурора смущен.

Сколько же ему было в сорок четвертом? Лет семнадцать, не больше! Эх, надо было отправить его в Германию! Но я почему-то пожалел его. Почему? Так. Наверное, ничего конкретного за ним не было?

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а (настойчиво). Президент сам назначит дату суда. Он высшая судебная инстанция в стране.

А р д ь е (смеется). Ах вот как! Да-да, он попался в облаве на рынке. Выбросил какие-то листовочки… Играл в Сопротивление. А может, просто спекулировал на «черном» рынке? А? Да, пожалел я его! Пожалел! А не должен был делать этого! Ведь мне платили не одну марку, как за тех котят! Гораздо больше!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а (бесстрастно). Закон запрещает неуважительно говорить о президенте страны! Это так же можно расценивать, как политическое преступление.

А р д ь е (спокойно). А что мне ваши советы, господин прокурор? В мое время за то, что вы не смогли помешать моему побегу, вас бы ждала… (Усмехнулся.) Что бы вас ждало, а? Догадываетесь?

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Как частное лицо, я могу догадываться. Но это не имеет отношения…

А р д ь е (перебивает его). Правильно! Виселица! А вас даже не убрали от меня! Как будто надзиратель не несет той же кары, как надзираемый! Мы всегда стояли на том, что голова упустившего государственного преступника должна — по крайней мере! — заменять голову бежавшего! (Снова усмехнулся.) И вы знаете, было больше порядка! Несравненно больше, чем у вас! Ну, что вы поставили вокруг меня этих попугаев? Для чего? Разве что для цветного телевидения? Эффектно? Да? А эффективно только то, что просто — работа, страх, деньги! Преданность, оплаченная кровью. Смерть, наконец!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Но вы все-таки опять здесь? В камере? (Тише.) Подсудимый Ардье, не забывайте, что не вы выносите здесь дисциплинарные взыскания!

А р д ь е. О! Так вы тоже, оказывается, антифашист?! (Смеется.) Я все больше замечаю, что фашизм не любят люди, которые не хотят работать! Не любят, не умеют! И не хотят! (Поднял палец.) А тот, кто не умеет подчиняться, нести кару, не может приказывать и карать! Вы рассчитываете на деньги? За них вы надеетесь купить и подчинение? И честность! И труд до седьмого пота? Но деньги — обоюдоострая вещь! Они развращают человека. Когда-то они развратили и меня! И началось с малого. С одной марки. Но без страха! Без идеи! Человек становится товаром! Его покупает тот, кто больше заплатит! Самый бесчестный, мерзкий человек на земле, имея деньги, имеет власть, бо́льшую, чем вы. Да и власть над всеми вами. Над всеми вашими… так сказать… демократическими институтами! А?! (Хохочет хрипло и удовлетворенно.)

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Жандармерия и органы юстиции не могут найти следов организаторов вашего побега. Все четверо, кто был с вами в машине, убиты!

Пауза.

А р д ь е. Мне казалось, что все мои кости, все внутри перемешалось, когда меня, как мешок, бросали из рук в руки!

Пауза.

И те, кто спасал меня! И те, кто ловил! Все были безжалостны к старику.

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Да, ваше здоровье оставляет желать лучшего. Врач прав: вы накануне кризиса!

А р д ь е. Врач? (Пауза.) Ну что ж, этого мальчика надо отметить!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. В каком смысле?

А р д ь е. Это уже мое дело. И мои пути. (Неожиданно с тоской.) Ах, зачем же раздавили моих милых котят!.. Когда тащили меня из этой камеры! А еще освободители! Они так тихо и беззащитно пискнули! Когда кто-то наступил на шляпу… Словно попрощались со мной. Теперь уже навечно! (Вздохнул.) Это последнее, что я помню! Когда мне сделали какой-то укол.

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Боюсь, что закон не может снова удовлетворить вашу просьбу…

А р д ь е (недобро). У меня нет больше просьб! (Оценил реакцию.) Старика с кошечками на коленях больше нет! «Он повзрослел, значит, сломался?» Нет! Меня уже не надо снимать на трогательные фотографии и рассылать вдовам моих коллег-ветеранов… Начинаются другие счеты! Вне меня! Вне плоти моей!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Мне сказали, что вы хотите принять причастие?

А р д ь е (многозначительно повторяет). Я бы хотел принять причастие… Ну что ж! Я хотел бы!

Заместитель прокурора двинулся к выходу.

А вы никогда не задумывались, что «даже бессловесное животное — носитель добра. И в нем есть добродетель и своего рода совершенство»?

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. О чем вы? О кошках?

А р д ь е. «Но животное никогда не будет, не может быть в полной мере ни добрым, ни добродетельным, ни совершенным!» Так что не будем с вами терзаться тем, что было когда-то! Почти сто лет назад? А? И жена почтмейстера давно умерла. Да и река высохла. Унесла все с собой!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Ардье… Это нехороший признак! Вы заговариваетесь!

А р д ь е (горячо). «Привилегия эта выпала на долю разумных существ. Только им дано постичь: почему? каким образом? зачем? Истинное добро заключено лишь в разумных существах!»

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Я не понял — врача или пастора?

А р д ь е (неожиданно язвительно). Ах, как много бы я дал, чтобы посмотреть ваше дело, господин заместитель прокурора! Я ведь все-таки профессионал! Ах, как много бы я прочитал в этих скупых сведениях!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а (сдерживаясь). Я всегда был лишь слугой закона. Скромным, исполнительным чиновником.

А р д ь е (медленно, с чувством). Вот у таких… «скромных и исполнительных»… всегда найдется материала… процесса на три! Таких, как мой. Не меньше!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а. Зачем вы стараетесь сделать из меня врага?

А р д ь е. Затем, чтобы вы… На суде… В своем обвинении! Против меня… Имели личную ненависть! Личную! Ко мне! И к деяниям моим!

З а м е с т и т е л ь  п р о к у р о р а (не сразу). Закон выше моих личных пристрастий…

А р д ь е (откинулся на кресле, тихо рассмеялся, подобрел). А вы что думаете… В нашем кругу… В наше время… мы так же не топили друг друга?! Своих же, верных товарищей по партии не посылали на виселицу? В камеру? Под пулю? Ох! Как бы не так! Да, мы знали, что они столь же верны идее, как каждый из нас. Но! (Пауза. Многозначительно.) Но! Должен быть естественный отбор! Страх! И наказание! Тогда и будет абсолютное подчинение! Тогда механизм государства безукоризненно управляем и послушен! (Усмехнулся.) Как ребенок в исправительном доме! (Отвернулся. Жестом отпустил Заместителя прокурора. После паузы морским пехотинцам, зная, что они не слышат его, стоя по другую сторону стеклянной стены.) Ну что, истуканы?! Напялили на себя обезьянью форму, получили скорострельную палку в руки и чувствуете себя покорителями мира?! А по вечерам в кабачках рассказываете про доисторическую мумию? Которая когда-то… где-то… Не в том ли веке? А может, еще до рождения Христова? Что-то там натворила?! Или вас гипнотизируют цифры — тридцать тысяч, сто тысяч?! Казнят и за одно убийство! А тут рядом с вами даже не Синяя Борода, а какой-то монстр. Маньяк! «Такие были только когда-то…» (Пауза.) Нет, дурачье! Такой же монстр сидит в каждом из вас! Важно, сколько вам заплатить. Когда-то хватало и одной марки! Теперь дороже! Гораздо дороже! Но если заплачено — исполняй! Деньги — товар — деньги! И вы уже сделали первый шаг, взяв те скорострельные палки в руки! Божественная свобода безнаказанного убийства! Вы еще не пробовали той крови? Где-нибудь в очень пыльных саваннах Африки? Или джунглях какого-нибудь Лаоса или Вьетнама? А убивать-то хочется! А! Хочется с той же кровавой жаждой, как хочется женщину? Вам, молодым! Даже не вам! А вашим безмозглым, мускулистым молодым телам?! Чему вас учили? Хотя бы ваши учебники — «только внешне упорядоченному хаосу»?! А бороться с собой? А вы скажете — зачем? А выдержать из последних сил? А вы спросите — ради чего? Слабого, больного, миллион раз битого человека поставить над сверхчеловеком? И судить перед всем миром всех этих «сверх»?! Вы закричите: «А мы тут при чем?!» А повернуть гигантское зеркало в лицо миру — смотрите, какие вы?! Расхохочетесь, и не больше?! «Кто мы такие, чтобы судить! Нам не приказывали! Нам не платили за это! Мы — только на службе. Мы — как все! От нас-то что зависит?» (Усмехнулся.) «Да, надо слишком много меняться, чтобы в конце концов стать цельным!» Ты не совсем уж не прав! Старый мой друг… Сенека!