Осенним днём (Моя бездомная любовь) 1 Вдруг снова днём, – как белой ночью. Откуда эта тишина? Ведь осень в городе хлопочет, недавно началась она. Да, воскресенье в самом деле, вот отчего на даль версты Гостинодворские аллеи стоят пустынны и желты. А в Павловске дни как газеты, (что шрифт смешали с домино). Там привокзальные буфеты пыхтят… И в них ещё полно. Бумагой, а не тягой шмельей, шуршат оборванно кусты. И в этом – весь конец недели до наступленья темноты. 2 Ты помнишь взлёт косых и рдяных, летучих, как косынки, туч? Вдоль притолоки покаянно склонялся к нам последний луч. А утром дождь по древесине летел… Что пело сквозь него? Златой мелодии Россини улыбчивое торжество? Нет, кто-то клавиш в дачной сини касался – до рассветных рос, заплаканной былой России, весны и ветра виртуоз. 3 Мне снится плач ребёнка горький. Да водосточная труба лепечет, льёт скороговоркой хлопки невыжатых рубах. И в пробужденья метке краткой, когда в глаза метнётся ночь, знать – явственно, но и украдкой, — что ничему нельзя помочь. Что смерклось лето, им покинут в полях полёт дождей и птиц. И время дням слагаться в кипу никем не тронутых страниц. Послеполуночный (Снегопропады) Одинокий свет и морозный ворс, листовой воротник-карниз… И протает ли с жести изморось иль под утро бросится вниз? Надвигаясь, плывёт и плавится Айсбербург [28] накалённых лбов. В стройных снах со дна надвигается полк фонарных калек-столбов. В гололобье крыш снег бормочет: «Ночь». На домах туманность рубах, слуховая и одиночная с чердака – в водосток труба. Прилегла душа в тихом холоде, на глубинной дельта-волне [29], гаснет Эго (и эхо) города, воск неоновый в вышине как сквозь копоть… Сколько их, медленно тьму светлящих капель в саду? Шорох? Зов ли? Идти мне велено: «Слышу, слышу, спешу, иду…» Бессонница в чёрных томах
(Моя бездомная любовь) I Бессонница в чёрных томах, бег белых полей наяву. Я в серых и жёлтых домах жизнь – вместо себя – проживу. Сны робко нисходят за мной с глядящих в забвенье зеркал, Твой облик стал прядью льняной (заброшенной в лунный овал). Дрожит, как разбитый фонарь, древесными гранями сад. Бьёт в колокол старый звонарь собора любви и утрат. Там в узком, как рана, окне дамасских клинков голубей, застынут, забыв обо мне, химеры минувших скорбей. II Там в самую раннюю рань небытия забытьё шепнёт: «Есть льдистая грань, легко соскользнуть с неё» Там время – кормчий впотьмах. Весь век мой будет оно нести к тебе на руках, но – только в это окно. Лиственный (Снегопропады) Белые листья слетают мои, красные, жёлтые падают с крон. Белые листья – в четырёх стенах, Чёрные – по ночи – с четырёх сторон. Ими заполнена, ширится ночь, красные, жёлтые не в силах помочь. В ком [30] – большой, скомканный (со звуком «клэп-клок» [31]) белый попал, неисписан, листок. В окна стучит знаки морзе Мороз, колет в сознании точки насквозь. Дом стеклоокий, что наискосок, красные, жёлтые светят – кому? Им в голубом – на прощанье – дана милость: кружась, завораживать тьму. А за окном треугольник окна, сложен, отослан, белей полотна. Но неопознан его адресат, Чуть рассветёт, он вернётся назад. На даче в саду (Моя бездомная любовь) Это пригород, куст и изгородь, горе, счастие мимолётные, скрытных крыл трепетанье лёгкое. Это иволга – «милый, милая», это снегири – «снег с ресниц сотри» и синичий глаз – «спички свет погас», это коростель — «скоро стлать постель». У малиновки – мал-малинов сад. Молния! — И куст ринулся назад, но всю ночь в окне плакал, не дыша: «Ты прости, моя малая душа». Так и сплыл наш дом лепестком к луне, о тебе одном плачу я во сне. Жаворонка жар с тоненьких небес только продолжал, только о тебе. вернутьсяГород айсбергов, срединное «г» стёрто в соответствии с неписаными правилами языка. («Снегопропады: Послеполуночный») вернутьсяЭнцефалограмма мозга включает и дельта-волну, соответствующую состоянию наиболее глубокого сна. вернутьсяЗвукоподражание, составленное из двух односложных англ. слов: clap – хлопать, clock – часы |
