Полковой командир, считавший Бетховена французским писателем с вредным направлением, является не единичным явлением в офицерской среде. Военные произведения вовсе не читаются.
<...> Ученые, писатели, профессора, артисты являются в их представлении ничем иным как убогими, неполноценными, штатскими тварями, сбродом»[33].
История более-менее ясная. Чего еще наш герой ожидал от пехотного полка, расквартированного в захолустном еврейском местечке? Никто здесь не собирался ходить за ним по пятам, как это делали московские юнкера после напечатания его первого рассказа. Известный белый генерал Петр Николаевич Краснов писал, что предыстория «Поединка» видится ему такой: «Живой, впечатлительный, уже испытавший отраву литературного успеха молодой подпоручик Куприн попадает... к недалекому командиру полка, прототипу полковника Шульговича из “Поединка”. Командир полка просмотрел, что в лице юного подпоручика перед ним человек, отмеченный печатью Духа Святого. Если бы командир полка понял Куприна, угадал бы его увлечение спортом, охотой, любовь к животным, назначил бы его в полковую охотничью команду, как, возможно, совсем по-иному сложилась бы жизнь Куприна. Живая, впечатлительная натура его, со склонностью к артистическому миру, метнулась в этот мир литературно-актерской богемы, где тогда так много было либерализма, нелюбви и даже презрения к армии. А. И. Куприн ее глазами посмотрел на окружающую его офицерскую среду — и ужаснулся»[34].
Думаем, Краснов недалек был от истины. Автобиографический герой «Поединка» Ромашов, устав от окружающей тупости, находил интеллектуальное отдохновение единственно в общении со спившимся офицером Назанским. Мы уже никогда не узнаем, в какой мере этот персонаж был списан с реального Ивана Николаевича Назанского, генерала в отставке, предшественника Байковского. Генерал покинул полк за год до появления в нем Куприна и продолжал жить в Проскурове. Городской миф утверждает, что Назанский славился гуманным отношением к офицерам и солдатам, что его уважали и что подпоручик Куприн его нередко навещал[35].
В остальном же, повторимся, все, что мы знаем о службе Куприна, мы знаем от него самого. Можно ли утверждать, что его рассказы — быль? Например, байка о том, как он держал на голове яблоко, в которое должен был попасть сослуживец? Или о том, как он однажды въехал в ресторан на второй этаж верхом на лошади, выпил рюмку коньяку и спустился обратно? (Жители Хмельницкого уже привязали эту байку к местности и показывают здание бывшего ресторана «Слон», не смущаясь тем, что оно было построено после выхода Куприна в отставку.) Можно, правда, поверить в историю о том, как он ходил изображать медиума в одно почтенное семейство, потому что и в дальнейшем будет играть эту роль, порой не без успеха. Генерал Адариди, возглавлявший в 1909–1914 годах штаб 12-го армейского корпуса, рассказывал, что видел объемную папку, в которой были собраны сведения о всех бесчинствах Куприна[36].
А вот документы говорят об обратном. Послужной список (хранится в РГВИА), составленный после выхода Александра Ивановича в отставку, рассказывает о его карьерном росте: 2 марта 1891 года он был утвержден командиром взвода, 15 октября того же года — полуротным[3*], 11 августа 1893 года переведен на должность ротного адъютанта. Однако Куприн мечтал о батальонном адъютанте; в этой должности полагалась лошадь. Позже выдаст желаемое за действительное: «Я... был армейским офицером, батальонным адъютантом»[37].
Так что же было на самом деле? Пьяный разгул и безразличие к будущему или пьяный разгул, но вместе с тем и жизненные цели? Уверены, что поначалу было первое, потому что Александр Иванович попытался поступить в Николаевскую академию Генерального штаба.
Это один из самых закрученных сюжетов купринского мифа. Писатель рассказывал первой жене, что в полку влюбился в девушку-сироту, воспитанницу его очень обеспеченного сослуживца. Хотел жениться, но сослуживец заявил, что не отдаст ее нищему без будущего. И что пускай господин Куприн сначала поступит в академию.
В то время офицер, решивший жениться, сталкивался со многими препятствиями. Во-первых, до двадцати трех лет это вообще запрещалось. Во-вторых, требовался реверс — необходимый минимум материальной обеспеченности брака. Для армейского офицера реверс составлял несколько тысяч рублей годового жалованья. Куприн же получал 477 рублей плюс 70 рублей «квартирных», да и те, по собственному признанию, видел только в ведомости, потому что все время был должен. Однако сумма могла быть гарантирована доходом невесты, и в этом случае сослуживец из легенды мог поставить условие, что внесет реверс, если будет поступление в академию, то есть будущее. Разрешение на брак давал (или не давал) командир полка.
Мы не стали бы закрывать глаза на очевидное: Куприн искал выгодной женитьбы. У него не было другого шанса пробиться и сделать карьеру. Поступление в академию было еще и вопросом самолюбия: он должен был доказать однополчанам, что умнее и талантливее их. И он начал готовиться.
Судьба между тем сама подталкивала его к свершениям: летом 1893 года повесть «Впотьмах», которую он писал тайком, напечатал очень авторитетный столичный журнал с десятитысячным тиражом «Русское богатство». В то время за ним стояли народники Владимир Галактионович Короленко, Николай Константинович Михайловский, Александр Иванович Иванчин-Писарев — тезка Куприна, с которым он много лет будет вести переписку. Трудно сказать, чем повесть «Впотьмах», очень слабая, с мелодраматическими эффектами, приглянулась народникам. Скорее они просто оказали любезность тетке Куприна, княжне Макуловой, которая принесла рукопись и с которой их связывала прошлая политическая работа. Интересно другое: Александр Иванович подписался полной фамилией, компрометируя Байковского. Дескать, получайте и оправдывайтесь перед Драгомировым. А может быть, он был уверен, что поступит в академию и в полк уже не вернется. Положенные три года службы истекали через месяц.
Потрясающая весть о дебюте в столичной прессе застала Куприна в Киеве, где ему предстояло перед экзаменами в академию пройти отборочный тур (отсев) при штабе Киевского военного округа: сдать тактику, политическую историю, географию, русский язык, верховую езду — и в случае успеха ехать в Петербург дальше держать испытания. В послужном списке читаем: «Командирован в штаб Киевского военного округа для держания предварительного испытания на поступление в Николаевскую академию Генерального штаба в С.-Петербург, 1893 год, июня 14. Прибыл из этой командировки сентября 3»[38].
О том, что произошло между 14 июня и 3 сентября, Александр Иванович впоследствии сложит остросюжетные истории. Он расскажет первой жене, что в Киеве застрял, потому что встретил товарищей и загулял. Они оказались в плавучем ресторане, заняли столик, потребовали меню, и в этот момент перед ними вырос околоточный:
— Этот стол занят господином приставом. Прошу господ офицеров освободить места.
Это что за порядки?! В Проскурове ни одна полицейская «штафирка» не допускается есть вместе с офицерами в собрании!
— Это нам освободить стол для пристава? Ступай, ищи ему другой!
Начался скандал. Околоточный держался нагло, и Куприн (якобы) выбросил его за борт под общий (якобы) хохот. Потом под тот же хохот околоточный вернулся в ресторан и составил протокол «об утопии полицейского чина при исполнении служебных обязанностей».
Не придав инциденту никакого значения, Александр Иванович поехал в Петербург. Прекрасно сдавал экзамены и даже заслужил похвалу начальника академии генерала Леера. И вдруг... Тот же Леер вызвал его к себе и нехотя озвучил приказ генерала Драгомирова, запрещающий подпоручику Куприну поступление в академию сроком на пять лет за оскорбление чинов полиции «при исполнении». Так совершенно некстати всплыл киевский инцидент[39].
